Юлия Туманова - Семь верст до небес

За столько времени могли бы и угомониться, раздраженно думала Ольга, слушая гудки. Давно уж пора — привыкнуть, расцепить объятия и идти по жизни плечом к плечу в невозмутимой уверенности, что так всегда и будет.

Ну, куда запропастились эти помешанные?!

Наконец откликнулся сотовый Кирилла, но почему-то Ташкиным голосом.

— Это я, Наташ, — сказала Ольга с досадой, — вы где?

— Ой, теть Оль, не спрашивайте! Иваныч взялся снег во дворе чистить — у нас знаете сколько снегу навалило! — а мама ему сказала, что надо дворника нанять, и тут такое началось! Два часа уже ругаются! Он что-то про имидж орет, а она про его радикулит. Ой, теть Оль, я больше не могу говорить! Я в игрушку играла, так что на мобильнике сейчас батарейки сдохнут!

Ольга покосилась на примолкшую трубку и подумала: «я тоже сдохну». От холода. От голода. От того, что покурить не удалось. И еще потому, что некому на меня орать, и никому нет дела до моего радикулита.

Одно утешение — этого самого радикулита пока вроде не предвидится. И то радость.

Она решила дожидаться в вокзальном буфете, а то чего доброго разминутся по дороге, и будет совсем не смешно. Но до буфета Ольга не дошла. Спрыгнув с перрона, она как-то крайне неудачно приземлила ногу, и тут же перед глазами запрыгали веселые звездочки, чемодан вывалился из рук, и Ольга взвыла на всю Питерскую. То есть, на всю Октябрьскую, вот как. Именно так. Вокзал же на Октябрьской улице.

Почему она думает об этом, распластавшись поперек дороги?!

— Что такое? Вам плохо?

— Скорую. Скорую вызывайте.

— Да не надо скорую, тут на вокзале медпункт есть. Что у вас, давление, да? Сегодня обещали магнитные бури, и день вообще неблагоприятный.

Точно. День совсем неблагоприятный. Ольга обвела глазами доброжелательно столпившийся народ, который на все лады советовал, как ей справиться с несчастьем. Ни один придурок не догадался протянуть руку и помочь подняться.

Ах нет, один все-таки нашелся.

Прямо перед собой она увидела рыжеватую макушку, а у себя на коленке — длинные, крепко сбитые пальцы. Они слегка надавили, и мужчина сердито спросил:

— Так больно?

— Вы, что, идиот? — взвизгнула Ольга. — Конечно, больно!

— Я не идиот, — возразил он раздраженно, — я врач. А у вас перелом. Хватайтесь за меня, ну!

— Разойдитесь, — велел он шушукающей толпе, — я везу даму в больницу.

Ольга огорошенно молчала и смотрела, как хищно поблескивают стеклышки его очков, и топорщатся розовые от мороза уши.

— Вы меня не помните? — спросила она, когда он поднял ее и каким-то чудом сумел еще запихнуть под мышку ее чемодан.

— Помню, — озабоченно откликнулся он, и было видно, что заботят его вовсе не воспоминания.

— Мы с вами снова ехали в одном поезде, да? — с идиотской, беспричинной радостью уточнила она, будто школьница-переросток, впервые попавшая на дискотеку, где все сверкает и переливается, и может быть, кто-нибудь из этих взрослых, красивых парней пригласит ее на медленный танец.

Странно. Вроде ударилась она не головой.

Очень странно.

— Что вы, как маленькая, а? — с какой-то досадливой жалостью покосился он на нее, и Ольга обязательно вырвалась бы, если бы могла, испугавшись, что он услышал ее мысли.

Но он не слышал, конечно. К тому же передвигаться самостоятельно было невозможно. Поэтому все осталось, как есть.

Ее ладони у него на плечах. Чужая рука у нее на спине. Тяжелое сопение над ухом.

Прекрасно.

— Как дите, честное слово! — продолжал бубнить он. — Ну, вот куда вы на таких каблучищах ломанулись, а? Тут не то что ногу, тут шею свернуть можно. Не ерзайте, пожалуйста!

— Не буду, — пообещала она, покаянно затихнув, но тут же встрепенулась: — А вы куда меня несете-то?

— В машину.

— А у вас какая машина? — капризно осведомилась она.

Очень хотелось услышать, что белый мерседес со свадебными ленточками и бубенцами.

Лучше, конечно, карета, но куда деваться, если на дворе двадцать первый век и остались только кареты скорой помощи? Вот-вот, ей в самый раз.

— Спасибо вам за все, — вдруг проникновенно сказала Ольга, не дождавшись ответа, — большое спасибо.

— Не за что.

Ну да, он же просто выполняет свой долг. Она притихла окончательно.

Какой благородный мужчина! Из ушей просто прет это самое благородство, гуманность, клятва Гиппократа и все такое прочее, совершенно ненужное.

Нога болела прямо-таки нестерпимо, и ни в какую больницу не хотелось, а хотелось, чтобы он — хм, он ли это?! — чмокнул ее в замерзший, красный нос, убаюкал, пошептал бы всякие глупости и банальности, погладил коленку — просто так, а не потому что…

Головой она, наверное, все-таки задела бордюр.

Других объяснений нет.

Кое-как он впихнул ее на заднее сиденье какого-то подозрительного на вид драндулета, моментально прогнувшегося и устало вздохнувшего всеми своими гайками, колесами и чем-то там еще.

И тут зазвонил ее мобильный.

— Вас кто-то встречает, да? — опомнился он и мысленно обозвал себя кретином. — Скажите, чтобы сюда подошли. Мы подождем, — разрешил великодушно. Тупица. Раньше надо было думать об этом, когда вцепился в нее и шел по перрону с гордым и озабоченным видом, будто нашел клад и теперь думает, как бы получше его перепрятать.

А у клада, между прочим, собственное представление о жизни.

К тому же, имеется законный владелец.

В прошлый раз именно он — настоящий, широкоплечий исполин — встречал ее с поезда.

А сейчас, наверное, припоздал слегка.

— Ну, что ты, Кирюш, ничего страшного, — между тем сладко пела в трубку жертва высоких каблуков, — только вот дождаться я вас не смогу. Нет, никак не смогу.

— Ну, почему же, — пропыхтел благородный рыцарь, — вполне можем подождать.

Она окинула его каким-то странным, чрезвычайно веселым взглядом, и ему моментально сделалось жарко. Распахнув куртку, он отвернулся в окно.

— Потому что меня в больницу везут, — бодро пояснила Ольга братцу, который оправдывался в трубке и просил не злиться, — у меня перелом случился, но вы не волнуйтесь. Все в порядке.

В полном порядке. Кажется, впервые в ее жизни — полный порядок. Во всяком случае, что-то очень похожее на него.

— Не надо орать, Кирюш. Алене привет. Приезжайте сразу в больницу, ладно? В какую больницу мы едем? — спросила она у затосковавшего вдруг доктора.

Тот обернулся и ответил. Ольга повторила для брата. И трубку отключила, невзирая на не смолкавшие в ней вопли.

— Поехали? — хмуро спросил доктор.

— Поехали, — кивнула она ретиво.

В ноге что-то ворочалось и стонало, за окном поднялась настоящая вьюга, драндулет едва справлялся с ухабами, каждую секунду норовя рассыпаться, но Ольга сидела и мечтала, чтобы дорога никогда не кончалась.

Она ведь только началась, эта дорога. Ведь так?

Самолет — блестящий, громадный снаружи — внутри оказался очень уютным, но все равно было страшно, и от коленок к груди поднималась дрожь, и в горле пересохло, и первым делом, усевшись в кресло, она попросила:

— Кир, дай водички.

Он протянул лимонную бурду, которую она теперь пила постоянно, не доверяя искусственным витаминизированным напиткам, и посмотрел с беспокойством.

— Ты уверена, что…

— Мы сто раз это обсуждали, — отрезала Алена, — я чувствую себя великолепно!

— Ну да, ну да, — он сжал ее ладонь и машинально отпил из той же бутылочки.

Скривился, закашлялся, и пока Алена растерянно таращилась на мужа, Ташка, перегнувшись через кресло, с удовольствием постучала по широкой спине.

— Иваныч, чего ты паникуешь? Вот Степка говорит, что беременным очень даже полезны новые ощущения и сильные эмоции!

Степка учился в медицинском колледже, и последние несколько месяцев был у Ташки в ба-а-альшом авторитете. И не только в вопросах медицины.

Алена немного поразмышляла на эту тему, привычно беспокоясь, не рановато ли в тринадцать лет… мм… обзаводиться… ммм… кавалером.

В общем, как всегда, ни до чего не додумалась.

— А вот Григорий Максимович утверждает, что… — заспорил было Кирилл, но Ташка с досадой отмахнулась:

— Твой Григорий Максимович — хирург, и ни фига не соображает в беременностях!

— А твой Степка учится на первом курсе, к тому же сессию чуть не завалил!

— Он не мой!

— Григорий Максимович тем более не мой.

Григорий Максимович был Ольгин, и Алена на некоторое время перекинулась мыслями на них. Это были чрезвычайно приятные мысли, если не вспоминать последний разговор с золовкой, которая обзывала их с Кириллом сумасшедшими, а Ташку — бедным ребенком, и орала, как оглашенная, что с пятимесячным пупком в самолет садятся только идиотки.

Алена покосилась на свой пупок и стала думать о том, кто там. Впрочем, предыдущие мысли тоже слегка разбавлялись этими думами. Почти полгода все в ней подчинялось именно ему — тому, кто там. Или ей. Вот это было совершенно непринципиально, как заявлял будущий папаша.

Он вдруг громко зевнул рядом с ней, вероятно, утомившись от переживаний. И Алена ни с того ни с сего поцеловала его тугую, слегка шершавую щеку.

— Смотри, — Кирилл кивнул в окно, — взлетаем.

— Ага, — сказала она и не пошевелилась даже. Ей нравилось смотреть на него.

— Вы так и в Париже ни черта не увидите! — вылезла Ташка.

— Чья бы корова мычала, — ехидно заметил Кирилл, — кто это на прошлой неделе с лестницы чуть на брякнулся, когда Степан с букетом заявился и при галстуке! А?

— Бэ!

— Ну, вот и все.

— Грубый ты дядька, Иваныч.

— Наташа!

— Алена, тебе нельзя волноваться. Смотри в окно. Мы больше не будем. Дать водички?

Ладонью он взялся за ее живот, а глазами за ее взгляд, и мелькнуло подозрение, что, пожалуй, Ташка права и не много они увидят там — в Париже. Да и на что смотреть-то?!