Ольга Арсеньева - Семь цветов страсти

— Ну так раскрутите ее, черт побери! — взвился Тино. — Устройте ретроспективный показ фильмов в своих кинотеатрах, а вы, Руффо, помяните Д.Д. в проблемной статейке «Смерть таланта или воскрешение плоти?» Развезите, как вы умеете, всю историю ее ухода в порнуху. Весьма пикантный эпизод! Конечно, не для некролога, — метнул он молнию в сторону Квентина.

— Но ведь последние ленты «объекта» нельзя назвать «жестким порно». Снимавший их режиссер — малый не без таланта. Как-то он даже заикнулся, что претендовал своими секс-баталиями на большое искусство, — заметил, посасывая леденец, Руффо Хоган.

— Это вы не можете назвать, Руффо, потому что чересчур тонки. Массовый зритель видит то, что ему показывают. А показывают ему голую бабу, которую остервенело трахает извращенец. Простого зрителя не волнует, что извращенец — фашист, его партнерша — представительница низшей расы неарийского происхождения, а заливающая ее лицо клейкая жидкость — вовсе не сперма, а мучной крахмал. Зрителю, в конце концов, лишь досадно, что оператор — кретин — не может все снять как следует, крупным планом, а кружит вокруг да около, напуская туману.

Молодые мужчины, представлявшие технический состав «группы слежения», одобрительно зашумели. Квентин молчал, и Заза понял, что близок к победе.

— Эй, в будке, поставьте-ка нам «Берег мечты»! — Шеф примирительно обнял Квентина Лизи. — Ну признайтесь, дружище, неужели вас не волновала вся эта белиберда в прекраснейшие годы цветущей юности? Э-эх! Где мои двадцать пять!

На экране замелькали титры, и все сразу вспомнили мелодию, ставшую после выхода фильма шлягером. Под «Берег мечты» танцевали на дискотеках всех материков, обнимались в жарком томлении бесчисленные парочки, и в памяти каждого нашлась бы, наверное, приятная картинка, «озвученная» любимой мелодией.

Шеф закурил, давая тем самым «зеленый свет» остальным, измученным воздержанием и необходимостью выходить в коридор. Курение в зале считалось привилегией руководящей тройки, но сейчас все почувствовали, что настал час свободы и единения. Возможно, это обстоятельство подняло градус эстетического удовольствия: в знаменитом эпизоде фильма — сцене знакомства героев — посыпались дружные хлопки.

Дикарка, выросшая в джунглях, встретилась с американским парнем, открывшим ей тайны цивилизации и человеческой любви. Алан Герт, бронзовый от загара, с атлетическим торсом и копной выгоревших жестких вихров, исполнявший роль Джимми, застыл в немом восхищении: под струями водопада резвится юная богиня в компании барахтающихся волчат. У парня, держащего наготове ружье, и у матерого волка, стоящего на берегу, совершенно одинаковое выражение желтых глаз. И очень похоже, по-звериному, облизывает он пересохшие губы. Дикарка настороженно озирается, видит чужака, и на экране появляется бездонная синева невероятных глаз. Испуг, восторг, предчувствие чего-то неведомого, огромного озаряет прелестное покрытое россыпью водяных брызг лицо. Дрожа всем телом, девушка делает пару шагов навстречу поднятому ружью, и из ее груди вырывается протяжный жалобный вой.

— Что ни говорите, это — актриса! — тихо сказал Сол, но его расслышали все. — Я тогда просто не мог оторваться от объектива, хотелось снимать ее непрестанно… Такое, честно говоря, со мной бывало редко, хотя моя камера нагулялась по «звездному» небосклону…

— А главное… — подхватил Шеф. — Подчеркиваю: главное! В Д. Д. есть то, что прежде всего необходимо для нашего замысла. — Заза сделал интригующую паузу и в полной тишине, сжав ладони так, будто собирался читать молитву, произнес: — Эта женщина принадлежит к редкой породе — она из числа одержимых, помеченных знаком Большой любви!…

«И вот теперь мы все должны постараться поэффектней убить ее…» — мысленно завершил он свою речь и как-то вдруг сник, тяжело опустившись в кресло. Его обмякшее тело казалось маленьким и беспомощным, а из груди вырвался скорбный вздох. Руффо застенчиво отвел глаза от поверженного Шефа и кивнул стоящему наготове Арману:

— Досье на мадемуазель Дикси Девизо. Подробное и поскорее.

На исходе декабря 1960 года в Женеве родилась девочка. Доктор Эванс — владелец маленькой частной клиники в комфортабельном районе города — отправился домой лишь в шесть утра, убедившись, что ни его пациентке, ни малышке, спящей под прозрачным колпаком в отделении интенсивной терапии, ничто не угрожает.

А случай был не из легких.

Проснувшись после наркоза, двадцатипятилетняя Патриция Аллен увидела солнечный свет за спущенными голубыми шторами, букеты цветов, празднично украсившие больничную палату, улыбающееся лицо медсестры и с облегчением опустила веки: Слава Господу, обошлось!

— У вас здоровая толстенькая дочка, госпожа Аллен. В холле ждут ваши мать и супруг. Господин Девизо давно рвется к вам, но доктор Эванс разрешил визиты лишь после того, как вы проснетесь и сами захотите принять кого-то.

— Хочу, конечно же, хочу! — Попытавшись приподняться, Патриция почувствовала резкую боль, ее рука тут же нащупала толстую нашлепку повязки, идущую вдоль живота. Почему, почему все произошло так нелепо?! — Эрик! — протянула она руки навстречу вошедшему мужу и разрыдалась в его объятиях.

По прогнозам врачей, роды должны были произойти через неделю. Поэтому Эрик Девизо — заместитель директора крупного банка «Конто» — спокойно улетел в Мадрид на деловую встречу, оставив жену на попечение ее матери. Сесиль Аллен, прибывшая из Парижа специально к появлению внука, хлопотала с подготовкой детской, придирчиво выбирала няню и заставляла дочь прочитывать горы специальных брошюр для молодых матерей. Ей — сильной, волевой женщине, вдове известного исследователя живописи и коллекционера — все еще казалось, что Патриция — абсолютное дитя, не способное к ответственным действиям.

Отчасти она оказалась права. Схватки начались неожиданно. Конечно же, Пат перепутала сроки или сделала что-то не так. Доктор Эванс, объявив о необходимости кесарева сечения, намекнул, что плод несколько великоват, а конституция матери чрезвычайно хрупка. Сознавая серьезность ситуации, Сесиль немедленно позвонила зятю, к которому испытывала уважение, смешанное с чувством тайной антипатии и даже страха.

В восемь часов утра Эрик вихрем влетел в холл клиники и, увидев тещу, коротко информировал ее о том, что уже беседовал с доктором по телефону и намерен лично переговорить с женой без всяких помех. Он строго посмотрел на Сесиль светлыми жесткими глазами и добавил:

— Надеюсь, вы догадались заказать от меня цветы, maman?

Дежурная медсестра категорически преградила вход в палату к спящей Патриции, и Эрику пришлось ждать в холле более часа, следя за тем, как вносят в комнату доставленные посыльным цветы. Он выглядел озабоченным и уставшим. «Мне необходимо все обдумать, — сказал Эрик теще. — Это случилось так неожиданно». И погрузился в размышления, от которых мелкие, острые черты его лица становились все более жесткими, словно каменели.

…Пат рыдала на плече мужа. Уже по тому, как он вошел и посмотрел на нее, как напряженно обнимал ее плечи, молодая женщина почувствовала что-то неладное.

— Довольно, дорогая. Тебе вредно нервничать. — Муж осторожно опустил Патрицию на высокую подушку и аккуратно поправил одеяло. Затем, придвинув кресло, сел и достал из внутреннего кармана пиджака футляр. — Поздравляю, благодарю за девочку. Мне показали ее — крупный, здоровый ребенок.

Патриция увидела браслет с крошечной ящерицей, усыпанной бриллиантами.

— Спасибо, милый. Это чудесная вещь, — прошептала она, совсем не уверенная, что будет с удовольствием надевать памятное украшение. Она знала, как ждал Эрик сына — продолжателя дела, идейного союзника, наследника.

Он все давно определил и разложил по полочкам: план обучения мальчика, личные воспитательные принципы, атмосферу дома, должную стать с появлением сына более деловой и строгой. И не сомневался в том, что станет кумиром и образцом для подражания — ведь отпрыск старинного рода должен быть копией своего отца.

— Дорогая, нам надо серьезно поговорить. Думаю, откладывать разговор неэтично и негуманно. Взрослые люди не должны потворствовать произрастанию в своем сознании фальшивых иллюзий. — Эрик сложил на коленях руки и выпрямился в кресле. Узкое бледное лицо выражало непоколебимую решительность, основанную на чувстве собственного превосходства. Именно так выглядел заместитель директора одного из крупнейших в Европе банков, когда объявлял подчиненным об административных нововведениях или общался с неудачливыми конкурентами.

Патриция молчала, перебирая браслет похолодевшими пальцами. Она любила этого человека уже три года и, лишь забеременев, смогла отказаться в общении с ним от официального «вы». Но, перейдя с женой на интимный тон, Эрик не лишился возвышающего его над обыденностью и житейской пошлостью пьедестала. За обеденным столом, во время лирических прогулок вдвоем и даже в постели с любимой супругой он оставался достойным отпрыском древнего рода Девизо, относящегося чуть ли не к наследникам Юлия Цезаря.

— Доктор Эванс сообщил мне, что в результате произведенной операции ты лишилась возможности материнства. — Cказав это, Эрик великодушно сжал руку жены. Он вряд ли простил ее, но считал гуманным снизойти до видимости прощения. — Доктор сетовал, что моя жена имела недостаточный надзор во время беременности. Физические упражнения и строгая диета позволили бы избежать хирургического вмешательства и связанных с ним последствий. Но в семье Алленов, как известно, легкомыслие сочетается с леностью и пристрастием к сладостям.