У него возникло ощущение, будто в глотку ему засунули моток просмоленной веревки. Он не смог бы заговорить, даже если б сумел придумать, что сказать. Никто никогда не называл его красивым.

– Ты поразительно волнующий. Ты превратил мои ночи в огонь. Ты осветил пламенем весь мой мир.

– Сидони…

Ни одна женщина в постели с ним никогда не лишала его дара речи, а она – разрази ее гром – делала это постоянно, не прилагая ни малейших усилий.

– Шш. – Пальцы ее обводили шрамы у него на лице.

Проклятье! Ему не хотелось, чтоб она задерживала внимание на его безобразном лице. Он попытался вырваться. Если б не был привязан, то убежал бы из комнаты, как последний трус.

Черт бы ее побрал. Черт бы побрал все на свете. Ну зачем она это делает?

– Не надо, – выдавил он.

– Шш, – повторила она и прильнула губами к широкому шраму, пересекающему бровь.

– Нет, – прохрипел он, но она как будто не слышала.

Вместо этого Сидони перенесла внимание на длинный рубец, разделяющий щеку. Он крепко зажмурился, пожалев, что она не завязала ему глаза.

Это невыносимо. Невыносимо!

– Ты дрожишь, – проговорила она у его виска, шевеля дыханием волосы.

– Прекрати. – Его руки в путах сжались в кулаки.

– Ох, любовь моя, – пробормотала она с мягким укором.

Эта ласка потрясла его до глубины души. Даже если жалость ее была ему невыносима, он жаждал ее нежности. Ни одна женщина не делилась с ним этой сладостной мягкостью. Это заставляло его чувствовать себя слабым, нуждающимся, но он не мог помешать сердцу открыться ей. Когда Сидони поцеловала его сломанный нос, глаза защипало от слез. Черт, нет! Он не будет хныкать, как баба. Но гневные слова, требующие от нее прекратить это, замерли на губах, когда она прильнула к ним своими губами.


Джозеф гордый. Слишком гордый.

Даже сейчас, когда Сидони предлагала утешение в его страданиях, он изо всех сил пытался подняться над человеческими слабостями вроде боли и одиночества. Он так привык сражаться с миром в одиночку, что не сознавал, что Сидони на его стороне.

Он дрожал всем телом, как будто оказался нагишом в ледяной пещере. Ей хотелось согреть его, подвести к огню, чтобы ему больше никогда не было холодно.

Губы его раскрылись, и она ощутила вкус нежности, от которой сердце ее тоскливо сжалось. Поцелуй вдруг взорвался неукротимой страстью. Он целовал ее с таким неистовством, словно наказывал за то, что вытолкнула его за пределы желания в опасный мир эмоций.

Задыхаясь, Сидони подняла голову и воззрилась на него. Он сосредоточился на ее лице, потом опустил взгляд ниже, туда, где оттопырился лиф платья. От вскипевшей в жилах крови у нее закружилась голова. Слепой инстинкт побудил ее встать над ним на колени – изучать губами мускулистые плечи, твердую линию ключицы, лихорадочно бьющуюся жилку у горла. Куснув шею, она услышала в его стоне наслаждение.

Сидони облизала губы, на которых остался его солоноватый вкус. Ей хотелось еще.

Он подергал веревки.

– Я должен прикоснуться к тебе.

Она покачала головой.

Голос его понизился до убеждения.

– Сидони, развяжи меня.

– Нет.

Если она отпустит его, он отберет у нее инициативу. Что она тогда докажет? Что не может устоять перед ним, но он и так это знает. Рука Сидони обвилась вокруг его жезла. Сегодня у нее последняя возможность прикасаться, пробовать на вкус, мучить его так, как она пожелает. Справедливое возмездие за то, что он так часто мучил ее. Наблюдать за его реакцией на ее ласки – это такое чудо.

Она спустилась ниже. Приостановилась. Потом набралась смелости продолжать. Осторожно лизнула покрасневшую головку. Его вкус заполонил все органы чувств, еще более пряный, чем кожа. Не обращая внимания на протестующее рычание Джозефа, Сидони втянула головку в рот.


Джозеф судорожно вздохнул. Он не мог поверить, что она это делает. Кожа его была такой горячей, что, наверное, уже начала дымиться. Он с трудом удержался, чтобы не дернуться вверх. Не хотелось напугать Сидони, тем самым заставив отстраниться. Не сейчас, когда она обещала отправить его в рай.

Ему необходимо было зарыться руками в гриву ее волос, но лишь попытавшись опустить руки, он вспомнил, что связан. Ощущение ее мягкого, влажного рта на нем прогнало все остальное из его сознания.

Язык коротко лизнул его, после чего Сидони подняла голову и воззрилась на него с вопросом в глазах. Он не имел права просить ее продолжать. Сделать… больше. И все же мольба дрожала на его губах, и лишь с величайшим трудом он проглотил слова.

А потом – о чудо! – хватка ее стала крепче. И она вновь взяла его в рот. Нерешительно пососала. Он выгнулся, натянув веревки на лодыжках, и испустил сдавленное проклятье.

Испуганно охнув, она отстранилась.

«Боже правый, Сидони, не останавливайся! Только не сейчас».

– Тебе не нравится? – спросила она дрожащим голосом.

Он силился прогнать туман из головы. От ее экспериментов все кружилось и вертелось у него перед глазами, как будто она швырнула его в пропасть с вершины скалы.

– Нравится, нравится, – прорычал Джозеф.

Щеки ее пламенели, а губы были влажными и яркими. Ему больше жизни хотелось ощутить ее рот на себе. Встревоженная морщинка залегла у Сидони между бровей.

– По тебе этого не скажешь. Я делаю все правильно?

– Тебе необязательно это делать. – Он не мог поверить, что сказал это. Откуда, черт побери, взялся этот проклятый рыцарь в сияющих доспехах?

– Но я хочу. – Она облизала губы, словно смаковала его вкус.

Плоть его напряглась так, что готова была вот-вот взорваться. Он смотрел на нее, тщетно пытаясь отыскать какой-нибудь намек на отвращение или колебание.

– Бог мой, Сидони, тебе даже думать об этом не следовало.

К его удивлению, губы ее дернулись:

– У меня живое воображение.

Мозг его работал, несмотря на окутывающую его пелену желания. Ну и дурак же он. Это не какая-нибудь бесхарактерная мисс. Это же бесстыдная дерзкая девица, которая привязала его к кровати. Это прекрасная, храбрая женщина, которая ни разу не отшатнулась от его безобразного лица.

– Господи, Сидони, ты и вправду хочешь этого?

– Да.

Он сердито зыркнул на путы.

– Развяжи меня, и я покажу тебе, что делать.

– Не порть мне удовольствие. Я предпочитаю узнавать все сама.

– Я могу этого и не пережить.

– Большой, храбрый Джозеф Меррик?

– Я всего лишь плоть и кровь.

Ее улыбка сделалась завлекающей.

– О да!

Все, что он собирался ответить, улетучилось в опаляющей вспышке, когда она сжала руку и стала водить ею вверх-вниз. Каждый мускул его тела натянулся до предела. Капля жемчужной жидкости выступила на кончике. Он стиснул зубы и приказал себе: он не выплеснется ей в руку.

Какое-то странное выражение промелькнуло на лице Сидони.

«Пожалуйста, только не отвращение».

Но не успел Джозеф взмолиться или запротестовать, она наклонилась и медленно слизнула свидетельство его возбуждения. Трение ее языка заставило его стиснуть руки. Еще немного – и он разорвет эти проклятые веревки. Тогда, по крайней мере, он освободится и покажет ей…

Сидони подняла голову. Сердце его гулко застучало о ребра, когда она отчетливо сглотнула. Он сделал судорожный вдох. Она держала его в такой лихорадке, что он все время забывал дышать. Джозеф понимал, что этого никогда не случится, не с такой женщиной, как Сидони, но перспектива наполнить ее рот своим семенем и наблюдать, как она глотает, сводила его с ума от острого желания. Время замедлилось. Сквозь прищуренные веки он смотрел, как она опустила голову.

Если она остановится, то убьет его. А она, конечно же, остановится.

Он заглушил долгий стон, когда она взяла его глубже. Перед глазами потемнело.

От ее робости не осталось и следа. Вместо нее было горячее, влажное посасывание. Даже в самых диких своих мечтах не мог он представить, что она делает это. По своей воле. Она была немножко неуклюжей, но странным образом эта ее неискушенность лишь усиливала наслаждение. И тронула сердце, как ни проклинал он себя за такую мягкотелость.

Она двигала головой вверх-вниз до тех пор, пока не взяла его почти полностью. Он снова застонал и дернул тазом.

– Сидони, bella…

Она усилила нажим, и он крепко зажмурился, силясь сдержаться. Дьявол побери эти веревки! Джозеф не мог опрокинуть ее на спину и вонзиться так, как ему безумно хочется. Впрочем, вряд ли он протянет дольше нескольких секунд.

– Сидони, остановись, – просипел он.

Она медленно подняла голову, сводя его с ума этим мучительно-сладостным скольжением губ по его плоти.

– Но я хочу продолжать. – Голос ее был низким и хриплым, как никогда. Женщина, которая облизывала губы, смакуя его вкус, знала, что он целиком и полностью в ее власти.

Разумеется, так оно и было.

– А я хочу быть в тебе. – Жалкие остатки того мужчины, каким он был когда-то, поморщились, услышав, как он умоляет: – Развяжи меня.

– Ну нет! – Ее улыбка была провоцирующей. И когда она научилась так улыбаться? Девушка, прибывшая в Крейвен, была хрупким розовым бутоном, душистым и многообещающим. Сегодня Сидони – полностью распустившийся цветок, сочный и сладко пахнущий. – Только не сейчас, когда ты в полном моем распоряжении.

– Помилосердствуй, anima mia.

Он еще никогда ее так не называл, хотя это правда. Она – его душа. Завтра она уедет и заберет его душу с собой. Да поможет ему бог.

Оседлав его, Сидони застыла над ним, подняв юбки на талию и предлагая ему мучительно-сладостное зрелище темных завитков, скрывающих ее женственность. Осознание, что она вот-вот сделает, хотя этой позы она еще не пробовала, врезалось в него как топор. Во рту пересохло. Перед глазами поплыло.

И неудивительно. Вся его кровь до капли устремилась к паху.

Ее мускусный запах возбуждал, хотя он не касался ее. Сидони тоже была возбуждена. Она положила ладонь ему на грудь, потом медленно опустила таз, другой рукой направляя его в свое тело. Осторожно взяла в себя кончик, и он протяжно застонал, когда она остановилась. Ему хотелось, чтобы она вобрала в себя его целиком, но она приподнялась, скользкой щелкой дразня разбухшую головку.