Молодой человек в очках работает честно, не меняя выражения лица, а женщина улыбается куда-то в потолок. Весь акт длится полминуты. Затем молодой человек вытягивает голову, как черепаха, выгибается, слегка вздрагивая, и часто моргает, глядя поверх очков: он выглядит освобожденным. Стоя на коленях, он прикрывает ладонями свой член, но должен пройти еще через одно испытание – женщина стягивает с него резинку и с апломбом операционной медсестры бросает ее на поднос.

Поданную салфетку мужчина хочет взять в руки, но нет: даже тому, как правильно вытереться, он должен еще научиться. Она делает это быстро и ловко, не компрометируя его. И вот он уже опять в своих небесно-голубых трусах, натягивает брюки и отвешивает, сутулый, как он есть, неуклюжий поклон. Но не успел он нырнуть в свою группу, вновь взметнулись руки и затараторили свою считалку для следующей жертвы. И этот следующий уже встал на изготовку.

Но вскочить на подиум он не успевает – трещит по швам благопристойность, и вся компания вскакивает на ноги.

Какое-то время голос из усилителей больше не солирует со своими стонами. Второй голос отвечает первому, и вновь женский, с теми же вариациями. Переливы страсти так же точно узнаваемы, как они только что слышались, до учащенного дыхания, до последнего крика изнеможения. То был тот же самый голос, только на пару тактов в другой тональности; потом он аккомпанирует как третий, как четвертый голос. Вот снова взметнулись всхлипывания, мы уже слышали их и услышим еще не раз.

При этом на сцене как бы мгновенно размножилось и женское тело. Четыре, пять девушек с волосами любых оттенков выпорхнули на сцену, ступая своими сапожками по световым кругам на полу, вспыхивающим, как в игровых автоматах. Воцарилась невообразимая суета, которая стихает только на тот момент, когда каждая из девушек опускается на свою вращающуюся платформу, чтобы с одинаковым выражением восторженного экстаза начать третировать свое лоно. И краны по обе стороны сцены вдруг тоже осветились. Стеклянные платформы, на каждой по женщине, занимающейся недвусмысленным делом, опустились над головами зрителей и причалили с распахнутыми дверцами клеток к подиуму.

Предложение было столь сокрушительным, что всяческие считалочки стали излишними. Худощавому молодому человеку, первым вытащившему жребий, все-таки предоставили преимущество. Он медлит, а затем бежит по подиуму к платиновой блондинке, которая по-детски, не отрывая зада, отодвинулась немного назад: ее он уже как-никак знает, она проделала все это с его приятелем очень деликатно. И вот, практически в непосредственной близи от нас, ему расстегивают брюки. Капельки пота блестят у него на лбу, однако волнение не нанесло вреда его эрекции: осталось только пережить натягивание резинки, и тогда уже можно погрузиться в ожидающее его лоно. И он так настойчиво протискивается все дальше вглубь, что локтя женщины едва хватает для опоры им обоим. Но даже при таком натиске она не упускает возможности обвить свободной рукой его плечи в пиджаке, они движутся так плавно и мягко, словно плывут в медленном вальсе. Полусерьезный взгляд ее устремлен в потолок, все остальное обеспечивают вместо нее вздохи и всхлипы из усилителей. Кроме того, сейчас никто уже не разглядывает долго ни одну из пар, потому как разразилась такая вакханалия, и пошло-поехало!

Мужчины ринулись, словно на ярмарке в базарный день торопясь занять место на каруселях. И платформы, которые сразу поднимали их вверх, тоже брались штурмом. Двое мужчин, столкнувшись перед одной и той же клеткой, на какой-то момент остановились друг перед другом в смущении, пока второй – поскольку первый уже успел спустить штаны – не пришел к решению поклониться и отправиться назад к своему столику. Женский хор фальшивыми голосами ликующе призывает мужчин выйти на старт, занять свои места в клетках на спутницах, где все начинают заниматься одним и тем же делом. Только дело это, после того как их подняли, благодаря прозрачному дну рассматривается в необычной перспективе их показывают публике со всех сторон, как людей, занимающихся классным спортом.

Картина силовой тренировки некоторых впечатляет. Многие мужчины работают в позиции лежа с упором на локти, чтобы не напрягать своих партнерш. Ощущение группового участия в деле явно устраняет всяческое стеснение, делает атмосферу более непринужденной.

Но вот на сцену, где вдруг наступило затемнение, обрушился световой дождь вспышек стробоскопа. Это дробит движения, пары на какую-то долю секунды замирают. Затем на них обрушивается град, импульсы света падают согласованно с ритмическими ударами из усилителей. Тяжелые удары лениво исходят в конвульсиях, так что каскад крикливых женских голосов кажется истеричным. Да и размножившиеся мужчины наносят свои удары явно не в такт. Они хоть и действуют заодно, но при этом каждый за себя, как неуклюжие ученики в школе танцев. Через мультипликативное множество актов растворяется их реальность. Даже если еще и осознаешь то, что видишь, воздействие все более ослабевает, видимая картинка череды абсурдных сцен только потому и продолжается, что некий рассеянный оператор не подумал ее остановить. Само же действо предполагает, очевидно, всеобщее участие. Есть ли это испытание, заставляющее А. ощущать беспокойство? На чужаков правила игры едва ли распространяются, они платят за то, что остаются наблюдателями.

С уменьшением возбуждения растет непонимание, просыпается подозрение: вместо ночной жизни мы попали на совершенно другое представление. Оно обслуживает человеческое спаривание с целью его обесценивания, девальвации. Мы сидим в шуме и гаме цеха, где роботы, замаскированные под голых женщин, в полностью автоматизированном процессе обрабатывают части мужских тел, изнашивают их, используют, переделывают и восстанавливают, достигают, наконец, передышки и отправляют отработанные детали со станка назад по своим местам.

Н. подался вперед, я воспринимаю только «караоке», но А., по-видимому, ощущает все как конец света и строит жуткую гримасу. Ничто в ее Японии, кроме еще игры в гольф, не вызывает в ней такой безудержной ненависти, как караоке – радостно-питейная веселость, на которую так падки глупые мужики или тщеславные петухи, воображающие себя Фрэнком или Нэнси Синатра, в сопровождении биг-бэнда на компакт-диске, снабженном звуковыми эффектами, в то время как их ничтожная физиономия раздувается от важности на большом экране. В сценарии не было предусмотрено, что действие фильма, едва переместившись в Японию, должно происходить в караоке-барах, но Б. вдруг не стал проявлять щепетильность. Наивный акт взятой взаймы важности произвел на него обезоруживающее впечатление. Но что есть копия чужого голоса против какого угодно воспроизведения сексуальности с использованием оригинальных тел! Бестелесный голос, настраивающий мужчин на трудовые подвиги, есть идеальная акустическая фальшивка женской похоти, а мужская плоть как часть тела работает на иллюзию, что ее обладатели и есть настоящие мужчины.

Клетки, раскачиваясь, уходили вверх и опускались вниз, чтобы заново наполниться; было в этом что-то от соревнований. Того, кто выказывал больше выдержки на дистанции, дружки приветствовали возгласами «ура».

Атмосфера становилась все более непринужденной, мужчины все разнузданнее овладевали женщинами, а те, со своей стороны, становились все беззаботнее, в том числе и в отношении неприкрытой мужской наготы. Если они хотят дать увидеть себя – так пусть показывают. Кое-кто из молодых отправлялся на дело прямо в рубашке, и только очень хорошо воспитанные молодые люди снимали пиджаки лишь тогда, когда дело было сделано. Некая компания разражается рукоплесканиями, когда один молодой человек во второй раз объявляет себя готовым к действию. Его поднимают над нашими головами вместе с платиновой блондинкой, и он занимается своим делом с такой монотонной выдержкой, что по истечении отведенного отрезка времени несолоно хлебавши возвращается на подиум и демонстрирует там свое непобежденное оружие.

Где та женщина, которая смогла бы его одолеть?


Н. теперь часто позевывает, А. смотрит вдаль. Я воспринимаю все происходящее вокруг как приход и уход посетителей в зале ожидания. Строго говоря, налицо разделение полов. Мужчины играют в эти игры для себя и себе подобных. Они не сближаются с женщинами, которыми овладевают. Свою потенцию они взяли напрокат у группы, и речь идет о том, чтобы полностью возвратить ее назад. Мужское начало должно выполнить свою задачу. Если при этом обнаружится некая слабость, она не будет слабостью одного – иначе это было бы непростительно. Но и стыд при этом не стал бы стыдом перед женщиной, он невозможен в таком месте, здесь постоять за себя требуется только в глазах других мужчин.

Достижения мужской стороны не играют также никакой роли и для женщин. Они на службе и заняты делом, которое их никак не затрагивает. Там, где они предлагают свое лоно, нет места стыду: у них его еще меньше, чем у мужчин. Театр бесстыдства, за который они получают зарплату, обеспечивает им секретность.

То, что стыд не заботит, мужчин, похоже, весьма стимулирует их потенцию. В противном случае она осталась бы загадкой для людей с далекого Запада, любовные фантазии которых скованы заповедями соблюдения интимности. Нас воспитали, что нужно как можно меньше связывать наши ощущения, наше восприятие с телесной близостью: нечто вроде совместной ответственности за чувственные побуждения партнера.

Такое едва ли волнует мужчин и женщин в эротическом театре. Они занимаются этим, но то, что заставляет их этим заниматься, отнюдь не является их частным делом. Они ничего не хотят друг от друга. И это, кажется, снимает всякую ответственность с мужчин.

3

На следующее утро съемки продолжились. Коллегам удалось отдать предпочтение сцене в Love Hotel, где мистера Л. должен был хватить удар в объятиях его старой знакомой. И при этом от нее не требовалось обнажать себя. Достаточно было и той наготы, которая просматривалась в приюте любви сквозь чрезмерно грубое убранство, и архитектура тактичной предупредительности выглядела для любых целей достаточно безнравственно.