Марк посмотрел на Абдулу, который, слегка наклонившись, объяснил по-английски: «Я так и думал, эфенди. Среди груза, который я привез сюда два дня назад, есть несколько ящиков с самым отборным чаем, какой только можно найти в Египте. Два гафира охраняют его днем и ночью со дня прибытия.»

Марк кивнул. Он уже давно заметил, что феллахи помешаны на чае. Так как религия запрещала алкоголь, крестьяне долины Нила с давних пор прибегали к другим источникам наслаждений. И так как гашиш был слишком дорог и мешал работе на полях, чай стал для миллионов крестьян наслаждением номер один. Марк знал, что ни один феллах не пойдет на поле без кувшина крепкого, очень сладкого чая. Он бодрил и доставлял физическое удовольствие. Он был их единственной роскошью и, таким образом, неотъемлемой частью их жизни. Египтяне литрами пили густой, черный, сдобренный хорошей порцией сахара чай.

— Хорошо, хагг, вы получите свой чай.

— И сахар, доктор Дэвисон.

— И сахар.

— Я узнал, — продолжал умда, — что вы берете к себе на работу и мужчин из Хаг Кандиль. Я должен предупредить вас, что вам придется иметь дело с отпетыми негодяями. Сейчас мы живем с ними в мире, и все же я каждую ночь подпираю дверь бревном.

— Что вы предлагаете, хагг?

— Я попытаюсь выступить в роли посредника между вами и мужчинами из Хаг Кандиль. Хотя, конечно, мне придется пойти на унижение, — он развел костлявыми руками и поднял худые плечи, — но я все же смогу попробовать для вас все уладить.

— Что, собственно, происходит? — рассерженно прошипел Холстид.

— Обычные игры. Договор об обязательствах сторон. Ты нам платишь, а мы за это не будем вставлять тебе палки в колеса.

Марк снова обратился к умде:

— Что я могу сделать, чтобы помочь вам в этом, хагг?

— Я — старый человек, доктор Дэвисон, и дни мои, увы, сочтены. Сколько раз я еще увижу восход солнца, ведает только Аллах. Единственным утешением была бы мне в моем преклонном возрасте и при моей бедности совсем маленькая, ничтожная роскошь. То, что для такого большого и состоятельного человека, как вы, вообще не имело бы значения. — Его улыбка стала еще шире. — Мне бы хотелось получить кока-колу.

Марк бросил нетерпеливый взгляд на Абдулу, который быстро подтвердил по-английски:

— Она прибыла вместе с чаем. Целый ящик.

— Умда из Хаг Кандиль знает об этом?

— Нет, эфенди.

— Тогда пусть так и будет. Чего нам только не хватало, так это дурацкой распри из-за нашей кока-колы. — Он заставил себя улыбнуться и сказал, обращаясь к умде: — Договорились!

Старый патриарх заметно расслабился и снова откинулся на спинку кресла, довольный, он улыбался, отчего на его лице играли тысячи морщинок.

Сенфорд Холстид, наблюдавший в это время за женщиной, которая искала блох в волосах маленького мальчика, прошептал Марку:

— Долго еще это будет тянуться?

— Уже недолго. Улыбнитесь старику и проглотите чай. Если вы после этого громко рыгнете, он станет вашим другом до гроба.

— Вы шутите!

— Нужно уметь приспосабливаться к обстановке, мистер Холстид.

— Я не могу больше выносить эту вонь, Дэвисон, и я не думаю, что это подходящее место для моей жены.

— Ваша жена, мистер Холстид, в данный момент настолько не имеет значения, что умда был бы более высокого мнения об осле, если бы у вас таковой имелся. Еще пару минут, и мы отправимся в лагерь. Я хочу задать ему несколько вопросов о Рамсгейте.

Проглотив остатки невыносимо сладкого чая, Марк заметил мужчину, который стоял в толпе с самого края и, казалось, не слушал беседы. Маленький, тучный и потный, он резко отличался от жителей деревни, особенно необычно выглядели его белая, застегнутая до самого ворота рубашка и темные брюки. У него было толстощекое лицо и длинные, волнистые, блестящие от жира волосы. Воротник и манжеты рубашки были грязные, а спереди она была вся в пятнах. Мужчина стоял, прислонившись к забрызганной мочой стене, и ковырял пальцем в ухе. Его мнимое равнодушие насторожило Марка.

Марк знал, кто он такой. Это был деревенский грек, единственный лавочник, спекулянт, торговец сукном, делец и ростовщик. В каждой деревне от дельты до Судана был такой человек: греки уже давно появились в долине Нила, почуяв возможность поживиться за счет бедных крестьян, которым не к кому было обратиться, когда им нужны были деньги. Дело переходило от отца к сыну. Они редко вступали в смешанные браки с местными жителями и предпочитали выписывать невест из Греции. Они селились на краю деревни, не принимали участия в общественной жизни и вели за счет наивных феллахов вполне приятное существование.

Марк запомнил одутловатое лицо торговца и снова обратился к умде:

— У меня есть несколько вопросов, хагг.

— А у меня есть ответы, иншаллах.

— Сто лет назад сюда приехал англичанин, чтобы копать в руинах. Это было еще до Питри, хагг. Он умер от болезни, и на его лагерь и место вокруг него был наложен карантин. Вы знаете это запрещенное место?

В первый раз за то время, что умда провел на улице, взгляд его маленьких умных глаз помрачнел.

— Это было давно, очень давно, доктор Дэвисон, и сейчас здесь уже нет никакого запретного района. Я, честно говоря, что-то не припомню, чтобы такое место вообще было, а мне ведь уже больше восьмидесяти лет.

— Это было во времена последнего турецкого паши, до того как власть перешла к англичанам. Тогда был опубликован документ, в котором говорилось о конкретном месте, куда запрещалось ходить. Я думаю, что оно находилось где-то среди холмов.

— Мой дед был в те времена умдой в этой деревне, доктор Дэвисон. Когда я был еще ребенком, он рассказывал мне о первых иностранцах, которые приехали сюда проводить раскопки. Они называли себя учеными, хотя на самом деле просто охотились за сокровищами. Они проникли в руины наших предков и забрали красивые вещи, которые они там нашли. Они ничем не поделились с нами.

«Ничем, — думал Марк про себя, — кроме английских фунтов, которые они заплатили вам за то, что вы помогли им при раскопках».

— Вам знакомо имя Рамсгейт?

— Нет, — ответил умда после короткой паузы.

— Вы помните что-нибудь, что было бы связано с запретной зоной?

— Я не знаю, почему вы спрашиваете меня об этом. Какое значение могут иметь события, которые произошли сто лет назад?

— Они имеют значение, хагг. Вы знаете, где находилась запретная зона? Или вам в вашем преклонном возрасте изменяет память?

Его живые маленькие глазки сверкнули.

— Годы не притупили мою память, доктор Дэвисон! Да, я вспоминаю, что мой дед рассказывал мне о британском исследователе, который вместе со своей женой и друзьями умер в руинах. Они были больны, так он мне сказал. И тогда правительство запретило нашим людям входить в эту область.

— Где это было, хагг?

— Не знаю. Мой дед никогда не упоминал об этом при мне. Когда я стал достаточно взрослым и сам мог посещать древние места, запрет уже больше не действовал, так как к власти в стране пришло новое правительство с новыми законами и новой полицией. Старые руины были забыты.

— Когда это было?

Умда отвел глаза.

— Когда я был молодым.

Марк задумчиво посмотрел на рисунок ковра, на котором он сидел, и провел рукой по вспотевшему затылку.

— Известно вам имя Рамсгейт?

— Нет.

— Значит, поблизости нет больше запретных мест?

— Нет.

— И вы разрешили бы играть своим внукам везде, где они захотят.

— Да.

— Вы оказали нам большую услугу, хагг, и я вам очень благодарен. Один из моих людей доставит сегодня вечером к вашему дому три бутылки кока-колы.

Мгновенно настроение старика переменилось. Его лицо просветлело, и он засиял, как восходящее солнышко.

— Доктор Дэвисон, вы смущаете меня своим великодушием!

Жена умды, воспользовавшись возникшей в разговоре паузой — вздумай она прервать мужскую беседу, получила бы хорошую взбучку, — наклонилась к мужу и что-то прошептала ему на ухо. Весьма довольный, умда приподнял свои белые густые брови и объявил:

— Мать Ахмеда просит вас принять участие в празднике, который мы устраиваем сегодня вечером.

— Что за праздник, хагг?

— Обрезание дочки Хамдиса.

Холстид дотронулся до плеча Марка:

— О чем идет речь?

Когда Марк перевел ему, сидящая позади мужа Алексис Холстид удивленно воскликнула:

— Обрезание дочки?

Марку пришлось повернуться, чтобы ответить ей:

— По местному обычаю обрезание делают не только мальчикам, но и девочкам.

— Но что же они могут обрезать у девочек?

— Они удаляют им клитор.

Она испуганно подняла свои тонкие брови, а Марк снова повернулся к хозяину дома.

— Вы оказали нам большую честь, хагг, но мы совершили долгое путешествие и хотели бы отдохнуть в лагере. Скажите матери Ахмеда, что мы тронуты ее гостеприимством и нам бесконечно тяжело отказаться от ее радушного приглашения.

Умда снисходительно кивнул.

Когда были сказаны необходимые слова вежливости, все встали и хорошенько потянулись. Жасмина, которая во время всего приема сидела неподвижно, как статуя, вдруг совершила нечто неожиданное. Она подошла к умде, бросилась перед ним на колени и дотронулась пальцами правой руки до груди, губ и лба. Когда она снова поднялась, Марк посмотрел на нее удивленно, тем более что умда ответил на ее преклонение доброжелательной улыбкой и, казалось, нисколько не был удивлен. Наконец умда тоже поднялся, и собравшиеся начали медленно расходиться. Марк остался стоять на месте, растирая себе затекшую спину и скользя взглядом по маленькой площади. Он высматривал грека, но тот исчез.

ГЛАВА 7