Юлия Резник - Семь

— Как она? — поинтересовался Ной, перехватив меня у палаты Наны.

— Нормально. Опухоль уменьшилась практически наполовину, но… никакой другой динамики не наблюдается.

— Значит ей нужно немного больше времени.

— Ты, правда, так думаешь? — спросил я у сына, — или пытаешься таким образом меня утешить?

— Нет… Я верю, что все будет хорошо. Иначе… к чему тогда весь этот путь? Зачем мы все встретились? Ее болезнь… Мне кажется, она была послана, чтобы все мы оказались в одном месте. Здесь и сейчас. Как ключи к головоломке.

— Ты становишься фаталистом, — улыбнулся я.

— Да? Общение со святым отцом, наверное, сказывается, — засмеялся Ной, откидываясь головой на белую больничную стену. — Черт, мы затеваем больше дело…

— Да…

— Такого еще не было в истории? Или было?

— Наверное, нет… Хотя мы не первые повстанцы — факт. Просто… масштабы нынче совсем другие.

— А ведь сейчас по всему выходит, что слова святого отца не так уж и далеки от истины.

Я рассмеялся. Покачал головой:

— Какой бред…

— Слушай, а если ты — Бог, то и я, получается, тоже? Хотя бы наполовину… — продолжал философствовать Ной, посмеиваясь.

— Ага, Бог.

Наверное, тогда нам было жизненно необходимо отвлечься. Болтать о чем-то постороннем, шутить. Чтобы расслабиться, втянуть грудью воздух, чтобы с новыми силами ринуться в бой, и мы… смеялись. Господи, как мы смеялись в тот вечер!

— Если бы я был богом, а впереди у меня был судный день, мне бы, подобно Иисусу пришлось бы, наверное, провести эту ночь в Гефсиманском саду в слезах, молитве и в поту кровавом, а не вот так… с шутками и холодным пивом.

Я отсалютовал Ною банкой Бада, которую тот мне вручил несколькими минутами ранее, и криво улыбнулся.

— А по мне, все очень похоже. Только твое моление о чаше не ограничилось одной ночью. Твои страдания длились гораздо-гораздо дольше. Молитва Иисуса была троекратной. Первый раз он молился об отвращении чаши страданий. Ты тоже поначалу просил здоровья для Наны и пытался избежать участия в перевороте. Во второй — покоряется воли Божьей… Тут, думаю, пояснять ничего не нужно?

Улыбаясь, я покачал головой:

— А в третьей?

— Он повторяет свое второе моление и возвращается к ученикам, чтобы рассказать им о приближении предателя. Здесь, кстати, что-то не сходится… Ты нам так и не рассказал, что случилось с Лайзой…

— Не хочу об этом, Ной…

Ной кивнул. Запрокинув голову, выпил остатки пива из банки.

— Знаешь… что меня, абсолютно атеиста, всегда восхищало в этой истории? То, как он, — взгляд парня взмыл к потолку, — зная свою участь, и будучи готовым ее принять, отчаянно и обреченно ждал помощи от того, кто отправил его на муки…

— Да… Только ко мне это совершенно точно не имеет никакого отношения.

— Думаешь?

— Определённо. Я не собираюсь приносить себя в жертву. Я собираюсь поставить перед ответом других!

— И мне почему-то кажется, что где-то там, — и снова Ной поднял глаза к потолку, — этот новый сценарий давно уже утвержден.

Я пожал плечами, и на этой философской ноте наш разговор оборвался. Нам нужно было отоспаться перед самым ответственным днем в наших жизнях.

Часы иногда останавливаются. Дни — нет. Вот и наш судный день настал. Ной все-таки добился у Айзы, где находится Кайя, и настоял на том, что возглавит освободительный отряд, направленный в то место.

— Береги себя… сын. Я очень хочу познакомиться со своей ммм… невесткой, — сказал я в спину уходящему парню.

Он оглянулся. Глаза — в глаза. И короткий кивок:

— Я не подведу тебя, Яков… Отец.

Дурынд Айза, пальцы которой в бешеном танце порхали по виртуальной клавиатуре, сливая в сеть нужные нам данные, не была бы собой, если бы не прокомментировала наши слова:

— Я сейчас расплачусь.

— Лучше не отвлекайся.

Айза фыркнула и вернулась к своей работе. Под пристальным взглядом собравшихся, я прошел за ширму, чтобы переодеться в военную форму. Время совета неумолимо приближалось. Что нас всех ждет? Я не знал.

Зал для совещаний представлял собой большую прямоугольную комнату с высокими потолками и огромные окнами, сквозь которые лился розовый утренний свет. По центру располагался овальный стол, на котором в тяжелых стеклянных вазах стояли живые цветы. Непозволительное расточительство. Первым делом, после смены власти, нужно будет пересмотреть бюджет на содержание аппарата. Я беру слово и начинаю сухо, со скринами и ссылками на нужные документы излагать суть обвинительного заключения. Тишина в комнате оглушала. Ее разбавляли разве что мои сухие, уверенные слова, которые, отражаясь от высоких стен, зависали в сгустившемся от напряжения воздухе. Не всем удается сдержать эмоции. Я вижу растерянность и злобу на лицах. Двух, из пяти членов совета, в решении которых я не уверен. Среди них и Шульц. Если бы не Айза… об этом лучше не думать.

— Вы не обладаете полномочиями на подписание подобных документов! — потеет Шульц, и кивком головы ему вторит — Шалин. Еще одна темная лошадка. Подлец и продажная шкура.

Я вскидываю голову выше, не уступая шакалам ни сантиметра, и сквозь зубы цежу:

— Вы ошибаетесь. Возглавив совет, я получил право внести этот документ на повестку дня и завизировать на нем волю кворума Военного совета Конфедерации.

— А есть ли у вас этот кворум при столь неубедительных доказательствах?

Неубедительных? Это, должно быть, шутка. Впрочем, было бы глупо ожидать, что они сознаются во всех своих мерзких делишках. Я этого и не ждал.

— А вот сейчас и узнаем. Пользуясь правом, предоставленным мне Конституцией Конфедерации, и руководствуясь регламентом работы Военного совета Конфедерации, я, председатель Военного совета Конфедерации, генерал-лейтенант Яков Гази, выношу на голосование текст обвинительного заключения в отношении действующего Президента. Прошу всех проголосовать!

Моя рука взмывает вверх, следом — руки Александра и Демиана, в которых я никогда не сомневался. С небольшой заминкой, поднимают руки генерал Ли, генерал Патаки и генерал Бхатарр. Дольше всех колеблется Гринбанд, но спустя каких-то пару секунд, которые лично мне кажутся вечностью, и его мясистая ладонь, будто нехотя, скользит вверх. Перевожу взгляд на Лайзу. Ее ладони покоятся на столе. Стерва! Внутри меня закручиваются стальные пружины. Напряжение в комнате, кажется, можно резать ножом. Еще немного, и мне придется подавать сигналы бедствия — давая добро плану «Б».

— Черт! Вечер перестает быть томным! Я с вами!

Не могу поверить своим глазам. Воронов. Вот, на кого я никогда не рассчитывал. Однако он тот, кто не просто первый поднимает руку, но и ставил свою подпись на документе, выпуская демонов из оставшихся четырех членов совета.

— Сожалею, но кворум не состоялся!

Я оборачиваюсь на звук и упираюсь взглядом в дуло направленного на меня пистолета. С точностью в сто процентов я могу определить, готов ли человек к решительным действиям. Под моим началом проводились сотни контртеррористических операций и операций по освобождению заложников. Я тысячу раз смотрел смерти в лицо. А потому я знаю, что выстрел случится. Считываю готовность убить в глазах Шульца. Сердцебиение замедляется, голова становится холодной, и совершенно невольно я начинаю прикидывать в уме, какова его результативность. Мои мысли обрывает резкий звук выстрела. В то же мгновение Лайза вскакивает со своего места и бежит пуле наперерез:

— Нееет!

Лайза падает. В ту же секунду Александр обезоруживает Шульца и зачитывает ему современную версию Правила Миранды. Я подлетаю к раненной Лайзе, падаю перед ней на колени и сразу понимаю, что ранение — дерьмо. Шансов нет. Кровь пульсирующим фонтаном вырывается через небольшое аккуратное отверстие в груди. Лайза закашливается, ее пухлые губы синеют, но, превозмогая боль, она пытается что-то сказать.

— Что, Лайза? Что?

— Не… похоть… кхе-кхе… любовь… Ты говорил… тогда…

— Глупости!

— Нет… Тогда я не понимала… Ты прав. Мною двигало жгучее желание тобой обладать, и… кхе-кхе… это вышло на первый план. Заслонило собой главное. Тогда я не осознавала, что ради тебя готова на все… даже от себя отказаться… не то, что от каких-то страстей… Только бы ты был… Я люблю… И понимаю, почему… кхе-кхе… ты не смог быть со мной…

— Лайза… — я сжал ее хрупкую черную ладонь, со жгучим сожалением наблюдая, как из нее по капле уходит жизнь.

— Выходит, это похоть убила мою душу… а воскресила душу любовь.

— Яков… Люди по всему миру ждут твоего обращения.

Я устало растер лицо и посмотрел на Александра.

— Освобожденные из… эээ плена Избранные уже возвращаются к своим семьям. Их интервью в значительной мере укрепили наши позиции. Но люди вышли на улицу. Ты должен их успокоить. И все объяснить. У здания совета уже начались столкновения, боюсь, что оттягивать встречу мы больше не можем.

Я кивнул головой. Медленно встал из кресла. Мой экран мигнул, в который раз за этот бесконечный день. Ной! Он прислал мне фотографию. В кроватях спят дети. Ник и Маруська — мои внуки, а рядом с ними стоит темнокожая женщина. Невозможно красивая и такая же грустная. Ее ладонь несмело тянется к кудрям малышки, а одинокая слезинка катится по щеке…

Я не знал, что будет впереди. Что ждет наше общество? Удастся ли нам найти какой-то баланс? На эти вопросы не существовало ответов. Я знал только, что ничего не будет, если мы не заглянем вглубь себя, если мы не отыщем в своих искореженных душах любовь. Великую силу, которая научит нас кротости и смирению, воздержанию и толерантности, которая сделает нас щедрыми и подарит веру. И, да, я знал, с чем я, Яков Гази, выйду к своему народу.