Не могу поверить, что я, независимый журналист Алекса Сурикова, из интеллигентной петербургской семьи, сижу здесь в мини-шортиках и расстегнутой рубахе, таращу размалеванные глаза и рассказываю такое фуфло. Да я опустилась ниже той девицы-лицемерки с госканала, любительницы французского лака для ногтей.

– А вот выбрав отечественный шуруповерт, - по инерции читала я, – вы окажете помощь свои согражданам, проявите свой патриотизм и докажете, что нашей стране не нужны друзья за рубежом, мы сильнее всех! Даёшь импортозамещение!

"Абсурд. Маразм. Нелепость. Бессмыслица", – мигал в сознании красный огонёк.

– Ну а сейчас – репортаж с бывшего танкового завода в Тверской области, на котором теперь производят инструменты.

Я перевела дух. Илья издалека показал мне большой палец. Пока я размышляла, стоит ли мне обсудить с ним эту отвратительную, безвкусную, топорную пропаганду, лицом которой я только что стала, репортаж закончился и режиссер скомандовал: "Первая камера, в кадре!"

Я поискала глазами красную лампочку, нашла её и стала читать дальше:

– А теперь несколько советов о том, как правильно пользоваться шуруповертом.

Я с трудом подняла неуклюжий инструмент повыше.

– Не забывайте, что заряда аккумулятора хватит на четыре минуты непрерывной работы, поэтому не ставьте перед собой слишком амбициозных задач! Запасной батареи в комплекте нет!

Что?! Всего четыре минуты? Да с таким шуруповертом я бы до сих пор прикручивала оргалит у себя в Грузино!

– Держите инструмент в правой руке, поддерживая его за основание левой!

По-другому у меня и не получалось – казалось, шуруповерт был отлит из цельного куска свинца. Да как им вообще можно хоть что-то делать? С такими советами от меня отвернутся все мои интернет-поклонники. Что скажет Пафнутий? И, Боже, что подумает Лариса Алексеевна?

В этом же выпуске мне пришлось прорекламировать ржавые отвертки и кривую пилу. Я пыталась принимать соблазнительные, как и требовалось позы, но получалось не очень: с детства меня учили, что главное в женщине – это отнюдь не внешность, а душа и ум, но, похоже, ни первое, ни второе, здесь никого не интересовало.

Однако мой руководитель был доволен. После окончания тракта Илья подошел ко мне, потирая руки.

– Гуд, гуд, вери гуд, – твердил он. – Еще несколько штрихов, и подпишем с тобой контракт.

– Какие штрихи? – опасливо спросила я. Что на этот раз – заставят уменьшить нос? Предложат поменять пол?

– Твой провинциальный говорок. Сегодня же пойдешь к преподавателю по речи.

Вот теперь я по-настоящему оскорбилась.

– Позвольте, но я не первый день работаю с текстом, я восемь лет начитывала свои репортажи, два года занималась с репетитором – бывшим диктором Ленинградского телевидения…

– Вот в этом-то и проблема. У тебя типично питерский выговор. Наш Серафим Борисович это исправит.

Единственным светлым лучиком в окутавшей меня тьме был тот факт, что надоевший чемодан с инструментами у меня забрали. Слишком большая ценность, на полном серьезе сказал Илья, бережно принимая поклажу и отдавая мне обратно мою расписку, которую я тут же порвала в клочки.

Но теперь тяжким грузом на душу легли уроки речи.

Сам Серафим Борисович мне понравился. Невысокий пожилой дяденька в очках, бывший декан одного из факультетов ГИТИС'а, кладезь различных закулисных историй, а также сплетен о бездарных депутатах Госдумы, которых он учил ораторскому мастерству. Мы сидели с ним в его кабинете на третьем этаже "Останкино".

Неприятным сюрпризом стало то, что Илья оказался прав. Серафим Борисович быстро доказал, что у меня действительно был акцент.

– Посудите сами, уважаемая Александра Викторовна, – преподаватель ни в какую не желал называть меня Алексой. Дикция у него была удивительная. Каждый звук на своем месте. – Сразу видно, что вы приезжая. Произнесите, будьте любезны, это слово!

– Какое? Приезжая?

– Вот! – торжествующе воскликнул Серафим Борисович. – Вы слышали, как вы это сказали? Твёрдо! При-е-з-жая. А надо как?

– Как? – недоумевающе спросила я.

– При-е-ж'ж'ая, понимаете? Мягко, смягчая сочетание "з" и "ж"! Это должен быть единый мягкий "ж"!

– Вообще-то я восемь лет произносила это слово без смягчения…

– Вот опять! – прервал меня Серафим Иванович, доставая из ящика стола толстенный зеленый фолиант с золотыми буквами "ГИТИС" на нем. – Вы сказали "восем", Александра Викторовна, а не "восемь". Снова слишком твёрдо! – Он полистал книгу. – Берите листок, ручку, записывайте домашнее задание. Выучить произношение слов "визжать" и "брюзжать", – он произнес это с двойным мягким "ж": "виж'ж'ать" и "брюж'ж'ать". К этому моменту мне уже самой хотелось визжать и брюзжать от досады, причем с твердыми как орех согласными.

– Знаете песню "В Петербурге сегодня дожди?" – спросил он меня, на секунду отвлекаясь от своей книжки. Меня удивил его неожиданный интерес к моим музыкальным пристрастиям, однако я кивнула. Песню эту я, разумеется, знала, хоть и не слишком любила подобную музыку.

– Обратите внимание, Александра Викторовна, что Алла Борисовна Пугачёва спела ее в типично московском стиле, – он довольно мелодично напел отрывок: – "Ты звонков моих больше не жди // В Петербурге сегодня дож'ж'и". Чувствуете? Даже рифма у нее не получилась из-за классического столичного смягчения слова "дожди"! Вот на это вам и нужно ориентироваться.

– Понятно, – пробормотала я.

– Также сделаете дома упражнения для дикции "Чистим зубы", "Маляр", "Прилипала", "Коврик", "Болтушка", "Лошадка" и "Экскаватор", показываю! – он начал выделывать языком какие-то невообразимые движения и издавать несусветные звуки. Рот у него ходил ходуном. – Будьте любезны повторить, уважаемая Александра Викторовна!

Боже, вот уж не думала, что в двадцать семь лет мне придется вести себя как в детском саду! Было очень неловко на глазах у пожилого, солидного человека широко открывать рот, шевелить языком (со стыдом чувствуя, что язык у меня неповоротливый, вроде лопаты), мычать и щелкать.

– У вас довольно вялый речевой аппарат, – подвел итог Серафим Борисович, вдоволь насмотревшись на мою артикуляцию. – Записывайте: потренировать дома фонационное дыхание. А сейчас мы будем ставить опору.

В течение получаса мы делали своеобразную зарядку. Суть гимнастики заключалось в том, что надо было медленно произносить "Буря мглою небо кроет", держа руки то на ребрах, то на нижних брюшных мышцах, сгибаясь и разгибаясь, чтобы почувствовать, как звук исходит буквально из глубин тела и резонирует где-то глубоко в голове.

После занятий я чувствовала себя вымотанной, как после тяжелого марафона. Мне стало жутко стыдно перед Васей. Я же все время так снисходительно-презрительно исправляла ошибки в его речи! Смеялась над ним, критиковала его за необразованность, чувствовала свое превосходство. А оказалось, что я сама ничем не лучше. Столичные профессионалы быстро поставили меня, грамотейку, на место.

– Что нельзя приготовить, не разбив яиц?

– Э-э-э, яичницу?

– Неправильно! "Яишницу"!

***

#скажимосквенет

Несколько дней прошли словно в анабиозе. Мозг мой будто впал в кому, защищаясь от потока новых впечатлений. Я послушно ходила к репетитору, выполняла его домашние задания, радуясь, что в номере отеля никто не видит эти ужимки и не слышит эти блеяния; потихоньку осваивалась в студии, привыкала к плохим инструментам; обедала в "Останкино", ужинала в отеле; созванивалась с папой, рассказывая о своих успехах. По требованию Элеоноры я даже записалась на конец декабря в клинику пластической хирургии. В общем, вела насыщенную деловую жизнь.

Но внутри у меня всё онемело. Иногда мне казалось, что я всё еще нахожусь на высоте десять тысяч метров, и мой "Боинг" никак не может приземлиться. Было ощущение, что я не знаю правил, по которым тут играют. Я оказалось в какой-то другой, высшей лиге.

Марианна, слушая мои отчеты по телефону, осторожно советовала сохранять чувство собственного достоинства и помнить, что моя родина – Санкт-Петербург, культурная столица, окно в Европу, пусть даже сейчас это окно заколачивают грубыми, неотёсанными досками. Подготовка к Голому марафону, как прозвали предстоящее мероприятие журналисты, была в разгаре. Чиновники экстренно пытались привести себя в форму, записавшись в городские фитнес-клубы и перестав обедать в смольнинской столовой (ах! марципановые рогалики!). По информации Марианны, некоторые из них (чиновники, а не рогалики), не выдержав стресса, обратились к руководству страны с жалобой на Раису Романову. "Так что в паре километров от тебя, возможно, именно сейчас решают, что делать с нашей ретивой императрицей", – заключила она.

Но думать о Раисе я не могла; в мыслях постоянно маячил Вася. Я все думала, как он отреагирует, когда увидит мою программу. И подозревала, что он будет сильно разочарован. Наверное, будут вместе с Клавой-Изольдой смотреть по телику "Ремонт своими руками с Алексой Суриковой" и хохотать надо мной, обнявшись.

Тем временем, наступил понедельник. Завтра, во вторник, должен был состояться первый эфир, и я уже предвкушала удивление и зависть всех своих знакомых, когда они включат телевизор и увидят меня по федеральному каналу. А на сегодняшний вечер было намечено подписание контракта.

Мне стало как-то не по себе уже с утра. Я по привычке пошла пешком к телецентру, думая о том, что пора бы уже снять квартиру поблизости, в одной из этих "сталинок" на улице Академика Королёва. Правда, вряд ли с моей зарплатой это возможно, скорее всего, придется поселиться где-нибудь в убогих Мытищах.

Внезапно я поняла, что не могу вздохнуть. Сухой воздух, так радовавший поначалу, теперь разрезал легкие. Казалось, в грудь мне вставили острый нож и медленно его проворачивают. Хотелось прибавить влажности. Хотелось ощутить на своем лице свежий мистраль с Финского залива. Хотелось спокойного серого цвета над головой, глупая голубизна неба раздражала.