На похоронах Мара не плакал и никому не подал руки.

Вечером после похорон он пил вино и играл в Darkest Dungeon на максимальной сложности, начиная игру сначала после того, как терял любимых героев. Герои умирали почти в каждом подземелье, и с каждым новым трупом он делал новый глоток.

Наверно, в несчастье, в тоске русский человек странным образом обретает горькую мечту (потому что в счастье он точно ни на что не способен) — рану, сочащуюся гноем жалости к себе. Его герои умирали как мухи, а стаканы с дешевым вином пустели, оставляя неприятные мутно-розовые кольца на краю бокала. За окном было черным-черно, и ему казалось, что в этой пустоте плавали мурены и осьминоги. Он думал, что вот-вот из щелей в стеклопакетах полезут зеленые мокрицы. Сползая по подоконнику, они попадают на пол и разбиваясь превратятся в липкое месиво. Мысли Мары были пусты и его будущее было туманно. Но у него была мечта — по крайней мере, ему так казалось.

Его матери больше нет, теперь он был свободен от невыносимого звука всасывания жидкости через дурацкую трубочку. С этих пор Мара остается один. И он знает, что ничто уже не отвлечет его от заранее обреченного похода. Ему только мерещится новая жизнь. Он задергивает занавески, когда первые лучи солнца проникают в комнату и снова садится на стул перед компьютером. И стул и компьютер однажды купила ему мать…

2016, осень.

Мара надавил на веки пальцами, чтобы вернуться в реальность, и открыл глаза. Он оставил сигаретную пачку и зажигалку на подоконнике и вернулся в комнату, плотно закрыв за собой балконную дверь.

Мара сел за компьютер и перечитал последнее полученное сообщение: «Из-за нее ты хотел покончить с собой…?»

Мара, 2 ноября в 21:19:

Нет.

Написал он.

Иногда я вспоминаю о матери, например, вчера вечером, когда вернулся домой. Но я не думал о ней, пока стоял по пояс в воде. Я не виню себя в ее смерти, никогда не винил. Главная причина моего расстройства в том, что я не могу больше рисовать.

Солгал Мара лишь наполовину.

Спустя несколько секунд после того, как он отправил сообщение, Лиза начала писать ответ. Он заметил это, но продолжил печатать: ему не хотелось говорить о матери. Он хотел узнать больше о жизни Лизы.

Мара, 2 ноября в 21:22:

Мне бы хотелось, чтобы ты рассказала что-нибудь о себе. Все что угодно. Что-то простое. Например, как часто ты хмуришься, когда тебя никто не видит? На какую сторону ты стаптываешь обувь? На каком боку засыпаешь? Часто ли тебе снится брат? И часто ли ты плачешь? Какой рукой поправляешь волосы? Большие у тебя очки? Какой формы? Закрываешь ли ты улыбку ладонью? Какой алкоголь ты любишь?

Мара, 2 ноября в 21:13:

Я хочу тебя узнать, Лиза.

Внизу чата снова появилась мигающая надпись: «Лиза набирает сообщение…» Несколько раз она исчезала, но потом появлялась снова. Мара следил за ней, боясь отвести взгляд.

Ответ долго не приходил. Мара успел выкурить еще одну сигарету, на этот раз не отходя от компьютера. Он постеснялся написать Лизе, что запомнил ее взгляд. В эту минуту он видел ее глаза и пытался представить Лизу целиком, восстановить ее образ по памяти. Как она выглядит сейчас? Почему-то она явилась ему сидящей по-турецки в маленькой жалкой комнатке с облупившимися стенами. На коленях у нее лежит ноутбук. А стекла на окнах почему-то представлялись ему разбитыми, в комнатке печально завывает ветер. Ее взгляд направлен в пустоту, в отсутствие четвертой стены, туда, где прятался Мара. Неожиданно для себя он увидел больше: от холода соски на маленьких грудях Лизы стоят торчком, отчетливо проступая сквозь мятую футболку, кожа на запястьях покрылась мурашками… Какого оттенка у нее соски: коричневатые, бледные или вызывающие ярко-розовые? Он снова начал набирать сообщение:

Я хочу узнать о тебе как можно больше. Что ты обычно делаешь по вечерам? Как выглядит твоя комната? Ты можешь гулять по ночам? Как ты убиваешь время?

Мара не успел его отправить, когда от Лизы пришел ответ:

Лиза, 2 ноября в 21:22:

Думаю, я тебя раскусила, Мара Агафонов. Ты эгоист.

Мара дважды пробежал эту строчку глазами. Он стер свое сообщение.

Лиза, 2 ноября в 21:23:

Впрочем, я пьяна, а ты художник. Сейчас мы оба эгоисты. Знаешь, у меня никогда не было знакомого художника. У меня вообще мало знакомых, поэтому я даже немного горжусь, что ты рядом.

Лиза, 2 ноября в 21:24:

Хотя это, конечно, неправда. На самом деле ты далеко. Но сейчас я почему-то не чувствую себя одинокой. Так странно, только вчера ты собирался покончить с собой. Может, ты сам себя обманывал.

Лиза, 2 ноября в 21:28:

Хочу тебе признаться: впервые мне задают такие странные вопросы. К тому же так много сразу. Мне почему-то кажется, что я интересую тебя только как объект для твоей работы. Или, может, ты маньяк? Тогда хорошо, что ты далеко. Но я рада, что в тебе нет жалости ко мне. Приятно для разнообразия просто побыть кому-то интересной. На все твои вопросы я ответить не смогу, потому что никогда пристально за собой не следила. Возможно, это тебя удивит, но я не слишком-то часто смотрюсь в зеркало. К подошвам я тоже особенно не присматриваюсь. Но чтобы тебя не обидеть, скажу по секрету, что сейчас я допиваю красное полусухое из литрового картонного пакета. Обычно я не могу уснуть без пары таблеток феназепама, это что-то вроде валиума. Но сегодня я, пожалуй, обойдусь без этого. Вообще-то я думаю, что однажды ты мог бы меня нарисовать. Может, когда-нибудь я сама тебя об этом попрошу? Тогда уж будь готов, Мара.

Дочитав ее сообщение, Маре страшно захотелось напиться. Он замер на краешке стула и угрюмо всматривался в неровный ряд скопившихся за монитором пустых пивных банок.

Лиза, 2 ноября в 21:32:

Кажется, я засыпаю, Мара.

Пока Мара думал, как бы задержать ее, она отправила ему свои контакты из мессенджера.

Лиза, 2 ноября в 21:33:

Можешь писать мне сюда, так будет удобнее. До завтра, Мара. И не грусти.

Он быстро напечатал ответ:

Мара, 2 ноября в 21:33:

Хорошо. До завтра. Ты тоже не грусти.

Но сообщение осталось непрочитанным. Она вышла из сети. Полупрозрачная синяя рамка вокруг его слов будто повисла в воздухе. Он представлял, как неясная фигура девушки растворяется в темноте под кирпичной аркой.

Мара встал из-за стола, чтобы потрясти пивные банки у стены. Все они были пусты, в них не оставалось ни капли алкоголя. Тогда он снова опустился на стул, натянул на живот уголок полотенца и спустил до колен рваные домашние штаны. Он открыл ее страницу в социальной сети и закрыл глаза, пытаясь представить маленькие стоящие торчком соски.

~ ~ ~

Заснуть сразу ей не удалось. Какое-то время Лиза думала о Маре. На его странице была указана дата рождения. Больше от скуки Лиза узнала, что его знак зодиака — Дева. Она давно убедила себя, что не верит в знаки зодиака, но все же решила, что Дева ему подходит. Потом она нашла значение его имени. «Mare» или «marais» в переводе с французского означает «пруд» или «болото». Лиза подумала: «Как странно».

Она проснулась поздно утром. По стеклу уже скользили хрупкие тусклые лучи. Не было сомнений в том, что она проспала завтрак. Когда Лиза поднялась с кровати, телефон скользнул между складок одеяла и упал на пол. За ночь он почти разрядился и завис от случайно запущенных приложений и набранных символов. Начинался новый мучительно долгий день.

У дверей столовой Лиза столкнулась с Молоховым. Он прожег грозным взглядом ее лицо, но ничего не сказал. Конечно, от Молохова не могло скрыться лизино состояние, он тут же прочел по ее красным глазам опустошенные накануне стаканы; и он видел, что теперь ей плохо, а Лиза и не пыталась этого скрывать. Молохов выхлопотал для нее завтрак в столовой. Она не притронулась к еде, только выпила стакан теплой воды. А потом Молохов повел ее гулять.

Он повел ее по аллее, мимо декоративного пруда, вдоль забора на заднем дворе, мимо кустарников и кирпича, через чахлый ручей, по пародии моста из переброшенных через воду фанерных досок. Все это время они молчали. И Лиза была рада молчанию. Их окружала серая отвратительная красота ноябрьского утра, Лиза чувствовала его пустоты, его угрюмые полутона, они служили удачным фоном к ее похмелью. Даже хорошо, что вокруг было так мрачно и мертво, хорошо, что не лаял резким лаем цепной пес.

Лизу не волновало в тот момент, что за мысли скрывает Молохов, чего добивается от Лизы, ведя ее под руку; ей было безразлично, какое Молохову до нее дело. Он был ее лечащий врач, и было какое-то неозвученное соглашение, какая-то липкая связь между ними. Нечто позволяло Молохову запросто вторгаться в ее личное время и пространство, подчинять их себе и царить в них своей властной рукой.

Они гуляли около получаса. За это время они ни разу не остановились, не завели ненужного разговора. Они шли медленно и как будто бесцельно, но Лиза заметила, что Молохов совершает над собой усилие, подстраиваясь к темпу ее шагов и вялому течению ее мыслей.

Прогулку он решил завершить у дверей лечебного корпуса. Как раз пришло время Лизе идти на процедуры. «Как удачно он это провернул», — подумала Лиза. Конечно, Молохов ни на минуту не забывал о своих врачебных обязанностях.

Проводив Лизу по ступеням лечебного корпуса, разжав свои сильные пальцы на ее худом плече, Молохов все же не удержался и сказал ей на прощанье:

— Ну вот, разве не замечательно? Наконец я вижу твой румянец! Он тебе к лицу.

Он улыбнулся и тут же быстрым шагом зашагал прочь. И опять это была вроде бы молоховская шутка.

«Даже не спросил про зонт», — подумала Лиза. Она немного постояла на крыльце, вглядываясь в его удалявшиеся могучие плечи. Приведя ее к дверям лечебного корпуса, Молохов не оставил Лизе шанса прийти на процедуры последней, чтобы избежать скопления старух, жаждущих постоянного тупого общения в коридоре перед ванным залом. Молохов обо всем бы узнал, решись она сейчас сбежать. Поэтому Лиза поспешила поскорее занять место в очереди и пораньше от всего этого отделаться.