– Я друг его матери. Что значит – в неважном состоянии? – с удивлением спросил Колин. – Это странно. Его мать вчера говорила с ним по телефону, и все было в порядке.

– Ну, я думаю, матери он и не мог сказать ничего другого. Вы, наверное, сами знаете, как это бывает. Он не хочет, чтобы об этом знали, но у них с Катей произошла жуткая ссора – в прошлый четверг, когда он вернулся из Эдинбурга. На самом деле они вроде бы расстались, и Том ужасно страдает. Я за него беспокоюсь. Вчера вечером я хотела с ним поговорить, но он наотрез отказался. А сегодня утром он даже не открыл мне дверь. Так что обращайтесь с ним поосторожнее.

Она вышла. Колин понял, что сейчас не самое подходящее время для разговора о Линдсей. Он решил, что самое разумное вернуться в «Шют» и привезти Линдсей сюда. Но после непродолжительного колебания Колин передумал и стал подниматься по лестнице.

На площадке он остановился. Сверху доносилась музыка – он узнал Моцарта, – снизу явственно слышались глухие удары рока, а за дверью кто-то плакал.

– Том, – позвал Колин. – Том, вы здесь?

Ответа не было. Колин почувствовал, что его тревога растет. Он постучал в дверь.

– Том, я знаю, что вы здесь, – сказал он. – Я Колин Лассел. Мне срочно нужно с вами поговорить. – Он подергал дверь – она оказалась запертой. – Том, пожалуйста, откройте.

Наступила тишина, потом послышался шум, словно в комнате двигали мебель.

– Уйдите, – отчетливо прозвучал голос Тома.

Колин колебался. Он был растерян. Конечно, он не мог ворваться в комнату к Тому, но он помнил, каким был сам в его возрасте после смерти брата.

Он снова постучал в дверь.

– Том, я не могу уйти. Я должен с вами поговорить. Откройте дверь.

– Убирайтесь. – Послышался всхлип. – Убирайтесь и оставьте меня в покое.

Колин твердо решил не отступать.

– Том, произошел несчастный случай. Я не могу уйти. Откройте дверь.

Наступила минутная тишина, потом Колин услышал шаги, звук поворачивающегося в двери ключа. Колин бросил быстрый взгляд на Тома и быстро вошел в комнату, прежде чем Том успел захлопнуть дверь. В комнате царил невообразимый хаос. Но, кроме беспорядка, его внимание привлекло что-то еще, чего он пока не мог осознать, – настолько его поразил вид самого Тома.

– Что случилось? – испуганно спросил Том. – Что с мамой? Я же только вчера с ней говорил по телефону. О Боже…

– Ничего страшного, – поспешно ответил Колин. – Честно говоря, Том, я не мог придумать другого способа заставить вас открыть дверь.

Он умолк, увидев страдание и боль в глазах Тома. Колин снова посмотрел на предметы, лежащие на столе. Никаких сомнений в их предназначении быть не могло. Он резко обернулся к Тому. Лицо Тома скривилось, он ответил Колину невидящим, затравленным взглядом и с трудом перевел дыхание.

– Все в порядке, – сказал Том. – Я действительно хотел это сделать, но у меня ничего не получилось. – По его лицу покатились слезы. – Катя сказала, что я беспомощный и бесполезный человек, и она права. Я купил эту проклятую бутылку и таблетки, но ничего не смог. Я три часа сидел и смотрел на них, а проглотить не смог. – Он рухнул на стул. – Знаете, куда она уехала? В Лондон. Она поехала к этому проклятому Роуленду Макгиру. Она считает, что влюблена в него, что жить без него не может.

Колин медленно подошел к столу. На нем лежала записка, в которой все слова были зачеркнуты.

«Дорогая мама», – сумел прочесть Колин. Он провел рукой по лицу. Рядом с запиской стояла непочатая бутылка водки и аккуратными рядами лежало множество белых таблеток.

Колин взглянул на таблетки, потом перевел взгляд на Тома.

– Это парацетамол, – сказал он. – Не аспирин, а парацетамол. Вы что-нибудь съели?

– Нет, я же говорю вам…

– Том, посмотрите на меня. Если вы это сделали, я должен знать.

– Нет. – Том покачал головой. – Посчитайте, все таблетки на месте.

Колин пересчитал таблетки. Том сказал ему правду. Теперь, кроме испуга, он ощущал гнев.

– Вы знаете, что происходит с людьми при передозировке парацетамола? – проговорил он. – Они умирают. И промывание желудка не помогает, как в случае с аспирином. Вы могли бы убить себя четвертью этой дозы, но не думайте, что смерть была бы быстрой и легкой. Вы умирали бы неделю. Вы хоть понятие об этом имели? Вы подумали о матери? Том, как вы могли такое придумать?

– Послушайте, Колин, я же не выпил ни одной таблетки, вы сами видите…

– Но вы думали об этом. Вы здесь сидели и писали «дорогая мама». Как вы могли? Она так вас любит… – Он оглядел комнату. – Где телефон? Я сейчас же ей позвоню.

Том вскочил.

– Нет, не делайте этого. Пожалуйста, Колин! Я не хочу, чтобы мама знала.

– Об этом следовало подумать раньше. Я не стану ничего от нее скрывать.

– Пожалуйста. Пожалуйста. – Том схватил его за руку. – Не надо ей звонить. Дайте мне объяснить. Я не сделал бы этого. Правда. Просто… просто я не мог думать. Два дня я бродил по Оксфорду, пытался думать и не мог. В голове был сплошной сумбур. Катя говорила мне все эти ужасные вещи… Я не мог поверить, что она действительно так думает. Мне все время казалось, что это сон и он скоро кончится. А утром… сегодня утром я встречал ее после занятий, а она прогнала меня. У нее было совершенно безумное лицо. Она непрерывно говорила о Роуленде. Мне хотелось его убить. Она писала ему, и я знаю, что он отвечал. И я подумал… я подумал, что покажу ей… Она придет сюда, увидит все и поймет, как сильно я ее люблю. А она не пришла. О, черт…

Колин не знал, что делать. Ему казалось, что правильнее всего было бы вызвать Линдсей. Но пока он обнял Тома и усадил его на диван.

– Вы можете дать мне слово, что не проглотили ни одной таблетки?

– Нет, Колин, я же сказал! Это был просто жест. Это все, на что я способен, – одни проклятые жесты.

– Я так не думаю, – возразил Колин. – То, что вы все-таки не наглотались этих таблеток, говорит, по крайней мере, о наличии здравого смысла. Не хотите рассказать мне, что все-таки произошло? – Колин подумал мгновение. – Я думаю, что надо будет позвонить Роуленду. Какая бы безумная идея ни пришла в голову Кате, он не станет ее поощрять.

– Вы уверены?

Колин не был уверен. Конечно, он не мог представить себе, чтобы Роуленд предпринимал какие-то шаги первым, но если Катя сама пришла к нему? Катя была молода и на редкость привлекательна. И, вспоминая прошлое Роуленда, Колин уже менее уверенно спросил:

– Том, она поехала к нему домой?

– Да, она так и сказала. О Господи! Сейчас она уже, наверное, у него. Вы не знаете Катю. Она начиталась всех этих дурацких книг. Она и ведет себя как героиня какого-нибудь романа.

– Я уверен, что Роуленд найдет достойный выход. Могу себе представить, что он сделает. Даст ей нагоняй, что довольно неприятно, можете мне поверить, а потом посадит на поезд и отправит сюда. Это должно привести ее в чувство.

– Но это не заставит ее снова меня полюбить, не так ли? – Том опустил голову, сердито отер глаза тыльной стороной руки. – Ей теперь на меня наплевать. Она сказала, что…

Он взглянул на кровать и по-детски заплакал. Колин обнял его за плечи и сказал:

– Начнем с того, что в подобных обстоятельствах люди, как правило, говорят не то, что думают. Катя могла и не думать всего того, что она наговорила.

– Когда я вернулся из Эдинбурга, она уже была совершенно безумной. Колин, она написала эту жуткую записку… – Он высморкался. Глядя на Колина в упор, он мрачно заявил: – Я больше никогда никого не смогу полюбить.

У Колина хватило ума не возражать Тому.

– Конечно, сейчас вы и не можете чувствовать ничего другого. А теперь вы говорите, а я буду сидеть и слушать. А потом попробуем вместе во всем разобраться.

* * *

– Роуленд, я люблю вас, – сказала Катя. Откашлявшись, она серьезно продолжала: – Я хочу, чтобы вы это поняли. Конечно, я все еще люблю Тома. В некотором смысле я буду любить его всегда, но Тома я люблю спокойной, обыденной любовью, тогда как вы… – Она умолкла.

Она репетировала свою речь всю дорогу. Теперь, когда она была здесь, в странном спартанском доме Роуленда Макгира, оказалось, что произнести ее не так просто, как казалось ей раньше. Она надеялась, что именно в этом месте Роуленд наконец произнесет какую-нибудь реплику.

Но он ничего не сказал. Роуленд впустил ее в дом очень неохотно и то только после того, как она разрыдалась на пороге. Потом он проводил ее в неприветливую комнату с фотографиями каких-то уродливых гор на стенах. Уже через пять минут своего пребывания там она поняла, что если немедленно не приступит к речи, то снова окажется на улице. Роуленд стоял, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. В его зеленых глазах она не видела ничего, похожего на сочувствие. Катя чувствовала, как лицо ее заливается краской.

– С вами, – продолжала она, – все по-другому. Это случилось внезапно, в тот день, когда вы приехали в Оксфорд! Помните, тогда Мириам Спарк сказала: научитесь читать. Так вот, после того, как вы уехали, я начала читать этот роман… – Катя сделала паузу в надежде, что Роуленд спросит, о каком романе идет речь, но он продолжал хранить молчание.

– Я обнаружила, что могу читать его – и могу читать себя. И вас. Я знаю, что вам нужно, Роуленд. Я знаю, чего вы хотите.

– Правда? Тогда вы обладаете передо мной неоспоримым преимуществом.

– Роуленд, я хочу лечь с вами в постель. – Румянец на ее щеках стал гуще. – Сейчас вы можете не понимать, что тоже этого хотите, но вы поймете. Я хочу, чтобы вы поняли. – Она запнулась, вспомнила свой сценарий. – Я знаю, что это будет не надолго, и, когда все кончится, я тихо уйду, я никогда не стану вам навязываться. Я знаю, что для вас это будет просто… ну, просто секс, но для меня – это то, что мне необходимо в данный момент жизни. Совершенно необходимо и очень важно.