Как она и предполагала, в этой комнате накануне кто-то был. Она посмотрела на смятые подушки на диване, на два бокала, стоявших на низком столике. Наташа обычно пила красное вино, техасец предпочитал текилу. Анжелика понюхала бокалы. От одного пахло вином, а в другом – она попробовала жидкость на вкус, чтобы удостовериться, – оставалось несколько капель чистой воды.

Она смотрела на бокалы и чувствовала, как кровь приливает к лицу. Потом она увидела Наташины тапочки, которые кто-то пинком отшвырнул под диван. Рядом с ними на полу лежала нитка жемчуга. Она подняла ее – украшение было дорогим – и тут заметила, что замок сломан, а шелковая нить разорвана. С нее посыпался град жемчужин. В руке у нее осталось несколько штук, которые ее пальцы мяли и перекатывали, словно пытаясь раздавить. Она поняла, что ей стало трудно дышать – замок был цел, когда она помогала Наташе одеваться накануне вечером.

Выпустив жемчуг из рук, она зажала рот руками. У нее опять закружилась голова, и никогда еще она не чувствовала себя такой тяжелой, неуклюжей, неповоротливой. Нет, нет, нет – стучало у нее в голове. Сердце гулко билось, в висках пульсировала кровь. Она посмотрела на рассыпанный по ковру жемчуг, неловко повернулась и задела бокал. Потом она крадучись приблизилась к двери Наташиной спальни, приложила к ней ухо.

Она ничего не слышала, кроме ударов собственного сердца, но потом различила другой звук – вздохи, легкий шелест, похожий на шум морского прибоя. Она потрясла головой, как делают, когда хотят избавиться от воды в ушах, и звук стал слышен яснее. Его нарастающий ритм отдавался у нее в ушах. Она приложила ладони к пылающим щекам. Теперь она знала, что слышит: она слушала голос тайны, обряда, к которому никогда не была допущена. В его подробностях она была несведуща, потому что у нее никогда не было любовника – ни мужчины, ни женщины. Но все же она знала, что происходит по другую сторону двери. Она с необыкновенной отчетливостью представляла горячую влагу Наташиного лона, ищущие губы ее мужа, шепот, прикосновения, нараставшее отчаяние желания. Ее била дрожь, а когда она услышала низкий стон и возглас, отмечавшие высшую точку единения, с ее губ сорвался хриплый приглушенный крик.

Она отшатнулась от двери, прислонилась к стене, зажав ладонями уши. Даже через стену до нее доходил поток насилия и наслаждения, который возбуждал ее, вызывал стыд и ярость. Этот поток не иссякал очень долго. Ей казалось, что слышать эти звуки все равно что слышать звуки, сопровождающие убийство. Но вот раздался утробный мужской стон и странный – полный отчаяния и одновременно победный – крик женщины. Потом все стихло.

Анжелика ждала. Она отерла с лица слезы и вместе с ними – зависть и злобу. Она ждала, пока дыхание успокоится, а пожар стыда угаснет. Только потом она постучала в дверь. Она сказала то, что ей было велено передать, и через некоторое время – оскорбительно долгое – дверь едва приоткрылась.

Анжелике удалось заметить в спальне разгром, который Наташа и ее партнер, видимо, не замечали. Потом она увидела Наташу Лоуренс. Она стояла, запахнувшись в тонкий белый халат, и сквозь узкую щель вопросительно смотрела на Анжелику. Наташа, как было хорошо известно Анжелике, могла быть очень жестока, и эта черта лишь усиливала преданность Анжелики. Наташа смотрела на Анжелику, и в ее глазах читались удовлетворенность и легкое злорадство, от которых у Анжелики разрывалось сердце.

Наташа даже не попыталась скрыть, что недовольна вмешательством. Ее черные распущенные волосы были влажными от пота, на белой шее краснели пятна, она часто дышала, полуоткрыв рот, словно жаждала новых поцелуев. На щеках пылал румянец, а взгляд, увлажненный бриллиантовой влагой, был устремлен куда-то вдаль, словно искал грядущего наслаждения. Прозрачный халат, небрежно запахнутый на груди, ничего не скрывал. Анжелика видела округлость грудей и твердые выпуклости сосков, стройные обнаженные ноги и влажные бедра, облепленные тонкой материей.

Ей показывают, что такое секс, подумала Анжелика. Она с болью видела, что Наташа получает удовольствие от этой – продуманной и одновременно небрежной – демонстрации. Ей казалось, что Наташа и рада ее потрясению, и в то же время совершенно безразлична к ее реакции. Анжелика не могла понять, в чем смысл этого представления – вызвать зависть или служить предупреждением, предупреждением о том, что отныне ей, Анжелике, надлежит знать свое место. Как бы там ни было, но в этот момент она была потрясена красотой Наташи. Наташа казалась ей чуть ли не богиней.

– Томас сейчас спустится, – со вздохом проговорила Наташа. – Анжелика, скажи это Жюльетт.

Томас Корт действительно спустился, но только через час.

– Вы не могли бы не курить? – обратился он к Жюльетт, распахивая окно. – Анжелика принесла вам кофе? Хорошо. А теперь – чем могу быть полезным?

Жюльетт неторопливо оглядела Корта с головы до ног. Она поняла, что эта стерва Анжелика намеренно скрыла от нее правду. Его приход был полной неожиданностью для Жюльетт. Она встречалась с Кортом только один раз – на вечере у Генри Фокса, и теперь внимательно его изучала. Жюльетт поняла, что Корт заранее рассчитал свое появление и поведение. Он вел себя как хозяин, как муж, как человек, находящийся в собственном доме, и – это было очевидно – как любовник.

Он был нарочито небрежно одет, словно натягивал одежду в спешке. Он был небрит, а когда прошел мимо нее, она поняла, что он и не думал принимать душ после любовных утех. Ее ноздри уловили слабый, но явственный запах, и Жюльетт поняла, что он намеренно принес с собой запах секса.

Она ощутила ревность и боль. Корт, несомненно, наблюдал за ней в ожидании именно этой реакции, и поэтому на ее лице не отразилось ничего, что могло бы выдать ее.

– Вы не можете быть мне полезны, – холодно ответила она. – Я жду Наташу. Она знает, что я здесь?

– Да, боюсь, что знает.

– Ну а я боюсь, что мне придется подождать до тех пор, пока она не выйдет.

– Как вам будет угодно, – невозмутимо ответил он. Жюльетт поджала губы. Этот короткий диалог многое ей сказал – и не только о том, что Томас Корт знает о ее отношениях с Наташей. В конце концов, это признание из Наташи было вытянуть нетрудно. Она поняла также и то, что Корт пытается вежливо ее выпроводить.

– Я приехала потому, что видела новости по телевизору, – быстро проговорила она. – Я хотела выразить сочувствие вам обоим. Это было ужасно!

– Ужасные вещи порой случаются.

– Надеюсь, ваш мальчик оправился от потрясения?

– Вполне. Он сейчас спит. Врач зайдет попозже. Физически он не пострадал, у него только небольшой порез. Но вы, наверное, представляете себе, какой он испытал шок.

Он помолчал, потом, словно придя к какому-то решению, сел напротив нее на белый диван. Интересно, подумала Жюльетт, знает ли он, что этот диван выбирала я?

– Я думаю, для Джонатана будет лучше уехать отсюда, – уверенно продолжал Корт. – Думаю, месяца три в Англии со мной и Наташей – и он окончательно придет в себя.

Этот человек не теряет времени даром, подумала Жюльетт, его заявление – вызов на поединок.

– Я тоже в этом уверена, – сухо ответила она. – Значит, вы решили не откладывать отъезд?

– Я не могу изменить свои планы.

– Не можете? Мне кажется, Наташе нужно время, чтобы прийти в себя.

– Видите ли, на самом деле Наташа менее уязвима, чем кажется. У нее гибкая психика.

Жюльетт вспыхнула. В этом спокойном замечании она расслышала предупреждение. Оно было предназначено для того, чтобы показать, что Корт знает Наташу лучше, чем она, и это ее задело. Она твердо встретила его взгляд и сказала:

– Я знаю, что Наташа уезжает с вами на съемки на три месяца. Я к этому готова.

– Готовы?

К ее удивлению, в его голосе слышалось сочувствие. Он встал, поправил картину на стене. Спокойствие ему не изменило.

– Это прекрасная роль для Наташи, – заметил он после минутного молчания. – Скажите, она показывала вам мой сценарий?

– Нет, – ответила Жюльетт, зная, что он истолкует это как проявление слабости. – Однако роман я читала и вашего мнения о роли не разделяю. Элен мне не нравится. Собственница, мазохистка и ханжа.

– Согласен, особенно к концу романа. Я чувствую, что автор пребывал в некоторой растерянности. В героине есть намек на более интересную личность, но только намек. Анна Бронте одновременно и следует установлениям своего времени, и бросает им вызов. – На лице у него появилось усталое выражение. – В любом случае роман не имеет особого значения. Я не делаю чистых экранизаций. В целом я довольно пренебрежительно отношусь к творчеству сестер Бронте, за исключением одного романа – не этого, – и меня всегда раздражало это истерическое преклонение перед ними. За исключением Эмили, сестры Бронте писали заурядные женские романы.

– Я тоже так считаю, – согласилась Жюльетт.

– Мой сценарий имеет лишь отдаленное отношение к роману. Я внес существенные изменения. Например, я полностью изменил финал.

– Вы, наверное, также изменили роль мужа? – холодно вставила Жюльетт. – Я уверена, что у вас он будет вызывать значительно больше симпатии и сочувствия, чем в романе.

– Я просто отдам эту роль большому актеру. – Он пожал плечами. – Это, безусловно, очень много значит. Да, характер персонажа я изменил. А что до симпатии – мне неинтересно вызывать симпатию, это слишком просто и дешево.

– Боже, до чего вы самоуверенны! – Жюльетт встала. – Конечно, я знала, что именно таким вы и окажетесь. Я презираю таких мужчин, как вы. Почему вы не потрудились зайти в ванную, прежде чем появляться здесь? Если вы хотели продемонстрировать мне, что от вас пахнет победой, вы ошиблись. Скорее насилием. Если вы не возражаете, я подожду Наташу в одиночестве.

– Это ваше право.

Он устремил на нее спокойный взгляд. У Жюльетт снова возникло ощущение, что она не вызывает в нем других чувств, кроме любопытства и сочувствия. Она не видела в нем ни малейших признаков гнева, смятения и ревности, и это ее злило.