– Вы знаете, у нее серьезный удар, – сухо сказала медсестра.

– Да.

– Возможно, правая сторона останется парализованной. Пострадал речевой аппарат, она едва произносит звуки.

– Пожалуйста, мне нужно ее увидеть.

– Не более пяти минут, – она посмотрела на Джимми.

– Это мой жених, они никогда не виделись.

Медсестра кивнула и даже улыбнулась, потом она провела нас по больничному коридору в комнату бабушки. Стены были стеклянными, к больной были подведены провода кардиографа, на экране отражалась кривая сердцебиения. Я поблагодарила медсестру, и мы вошли.

С проводами, тянущимися из-под одеяла, бабушка выглядела еще ужасней. Но, если отбросить ужас, наводимый ею, на кровати лежала бледная и старая женщина, тень минувшего. Ее седые волосы обрамляли восковое лицо, глаза были закрыты, на одеяле лежала левая рука с капельницей, пальцы на ней нервно дрожали, на бледной коже явно проступали вены. Я бы даже пожалела бабушку, если бы перед глазами не стоял образ моей маленькой дочери. Лицо бабушки Катлер чем-то было похоже на детское, что еще раз напомнило мне о цели визита, она знает где ребенок, я должна выяснить.

Я подошла к кровати, Джимми остался в дверях.

– Бабушка Катлер, – резко сказала я, ее глаза даже не дрогнули, – бабушка Катлер, это я… Дон, откройте глаза, – скомандовала я.

Но они оставались закрытыми, как будто сопротивлялись ее воле, наконец бабушка напряглась, и глаза открылись, все такие же холодные, все такие же сильные.

– Где моя дочь? Отвечайте! Ваша сестра ужасно ко мне относилась, она мучила меня в течение долгих месяцев. Держу пари, что вы знали об этом. Она даже пыталась сорвать роды, но дочка родилась, к счастью, здоровой и красивой. Ничто не могло помешать, моя Кристина в этом мире, и вы не имеете права лишать меня дочери. Где она? Вы должны ответить!

Ее губы дрогнули.

– Я знаю, ты серьезно болела, но я ничего не могла сделать, – голос бабушки был на удивление мягким.

– Я прошу вас, пожалуйста… Скажите мне.

Ее рот открылся, но она не смогла произнести ни звука, несмотря на колоссальное напряжение.

– Вы уже один раз сделали так, бабушка, пожалуйста, не повторяйте прежних ошибок. Ребенок не должен менять родителей как перчатки. Я нуждаюсь в своей дочери, она – во мне. Она принадлежит мне. Только я могу дать ей настоящую любовь, которую она заслуживает. Дочка должна быть счастливой. Вы должны сказать, где она!

Бабушка пыталась ответить, она металась из стороны в сторону, сердцебиение на экране участилось.

– Пожалуйста, – попросила я, – пожалуйста.

Она закрывала и открывала рот, не в силах произнести ни звука. Я поднесла ухо к губам бабушки, в горле ее раздавался клекот, в котором при желании можно было различить слова. Она закрывала и открывала глаза, кривая на мониторе взбесилась.

– Почему? – кричала я, – почему?

– Что здесь происходит? – в дверях появилась медсестра, она приподняла бабушку одной рукой, другой дотянулась до кнопки на стене. – Положение икс, – прокричала она. – А вы уходите! – приказала сестра мне с Джимми.

– Возможно, она скоро придет в себя, – возразила я.

– Нет, вы должны уйти, – настаивала медсестра.

Я посмотрела на бабушку Катлер, ее лицо посинело. Расстроенная, я поплелась назад, забыв про все, даже про Джимми, идущего позади.

– Что случилось? – спросил он, как только мы вошли в коридор. – Что она тебе сказала?

– Было невозможно понять, – я присела на диван в холле.

– Ну, что?

– Все, что я поняла из ее слов, это: «Ты – мое проклятие».

– Ты? Проклятие? – Джимми покачал головой. – Не понимаю.

– Я тоже, – я заплакала.

Джимми обнял меня.

– Она собирается унести тайну в могилу, Джимми, – пробормотала я, вытирая слезы. – Она волнуется, и я не знаю, почему. Что нам делать?

Мимо нас промчался доктор, а минут через десять показалась медсестра, она заметила нас и покачала головой.

– Мне жаль, – сказала она.

– О, Джимми, – закричала я и спрятала лицо в руках.

Слезы катились градом, я не могла ничего видеть. Мир предстал предо мной сквозь призму голубой воды. Но я плакала не из-за бабушки Катлер, а из-за своей дочери, которая могла теперь пропасть навсегда.

Джимми помог мне встать, и мы вышли из больницы, я была в полной прострации. Когда мы достигли гостиницы, там о случившемся уже знали все. Госпожа Хилл и ее помощник тихо стояли в холле, по которому прохаживались группы людей, изредка о чем-то разговаривающие и качающие головами. Я узнала некоторых из прислуги, они молча сидели в углу, некоторые узнали меня и кивнули. В воздухе витал дух смерти.

– Я поднимусь к матери, – сказала я Джимми, – может быть, она что-нибудь знает о дочери.

– Можно я подожду в коридоре?

Я поднялась по коридору, ведущему в старую часть постройки, где жила семья. Когда я достигла комнаты, то увидела, что все покрыто черной материей, которой никто не пользовался долгие годы. Там же я столкнулась с мисс Бостон, неизменным камердинером.

– Дон, – окликнула она, в глазах ее стояли слезы. – Вы возвратились слишком поздно. Ужасные новости уже дошли до вас?

– Да.

– Что теперь со всеми нами будет? – Она покачала головой. – Бедный господин Рэндольф. Он не может найти себя от горя.

– Как моя мать?

– Ваша мать? Она не так убивается, как господин Рэндольф. Он недавно поднимался к ней, а потом спустился, молча посмотрел на нас и заплакал. А потом пошел неизвестно куда.

– Тогда я поднимусь к матери, – сказала я и ступила на лестницу.

Мать жила на отшибе от всех остальных членов семьи, как бедный родственник, непонятно почему. Я удивлялась, почему люди, работающие здесь, так расстраивались, мисс Холл и мисс Бостон, и мистер Насбаум, неужели они не замечали жестокости бабушки Катлер, ее страшного высокомерия, неужели? Неужели высокие заработки перечеркивали все?

Двери на половину матери были закрыты, я медленно открыла их и прошла дальше, все выглядело давно не использовавшимся и как всегда неизменным, кроме, к моему удивлению, почему-то закрытого рояля.

Дверь в спальню матери была приоткрыта, я подошла и тихо постучала.

– Да? – услышала я и вошла.

Я ожидала найти ее совершенно потерянной, на огромной кровати, утонувшей в гигантских подушках. Но она сидела возле туалетного зеркала и делала макияж. Ее белые волосы нежно скатывались на плечи, она выглядела шикарно и богато. Изогнув красивую шею, мать посмотрела на меня синими невинными глазами. Она еще никогда не была такой красивой. На щеках играл румянец, в лице легко прочитывалось счастье. Она была одета в легкий розовый халат, но как всегда на груди лежал красивый алмазный кулон. Увидев меня, она слегка удивилась и улыбнулась.

– Дон, я не знала, что ты приехала сегодня. Рэндольф тоже, по-моему, ничего не знал, или не сказал.

– А я думала, мама, вы как всегда очень и очень больны, – сухо проговорила я.

– О, Дон, сейчас быть больной не время. Понимаешь… Эта ужасная аллергия, она помучила меня, но к счастью, по-моему, оставила, – мать взмахнула великолепными ресницами.

– Ты никогда не казалась мне больной, мама, – резко ответила я. Ее глаза сузились, улыбка сползла.

– Ты никогда не сочувствовала мне Дон, и, наверное, не понимаешь, какие ужасные я прошла испытания.

– Ты, испытания? Наверное, из-за меня? Да ты знаешь, где я была все эти месяцы. Мать? Ты? Ты хоть поинтересовалась, жива я или уже мертва? Да?

– Ты сама распахнула свою кровать, – парировала она, – и не нужно никого обвинять, особенно меня. Я никогда не была против, ни теперь, ни тогда. Ты, наверное, не слышала, но бабушка Катлер, к сожалению, только что оставила этот мир.

– Я знаю, мама, мы с Джимми только что из больницы. Мы были там, когда она умерла.

– Вы были? – Она очень удивилась. – Вместе с Джимми? – Мать покривила носом. – Вместе с тем мальчиком?

– Да, мама, с тем мальчиком. К счастью, он вовремя появился, чтобы спасти меня от ужасной сестры бабушки Катлер мисс Эмили и увез.

– Эмили? – Она вздрогнула. – Я один раз встречалась с ней, и она не показалась мне очень приятной, да и я ей тоже. Ужасная женщина, – согласилась мать.

– Тогда почему ты позволила бабушке Катлер отправить меня туда? Ты же знала, что представляет из себя Эмили?

– Да, Дон, но у нас не было большого выбора после твоей проделки. Во многом виновата ты, но, к сожалению, понять этого ты не можешь. Попробуй осознать свое поведение.

– Моя проблема? Да ты ничего не знаешь, она заставляла меня работать как проклятую, я была в заключении, она – страшная, страшная женщина, – закричала я, но мать никак не прореагировала, снова вернувшись к зеркалу. – Мама, ты даже не спросишь о ребенке. Тебя он не интересует?

– Зачем мне им интересоваться? – Она посмотрела на меня. – Ты действительно хочешь, чтобы я спросила?

– Хотя бы из вежливости, ты можешь поинтересоваться, жив ли он, мальчик или девочка, и самое важное, где он. Если, – без надежды проговорила я, – сама не знаешь.

– Я ничего не знаю о ребенке, кроме того, что тебя отослали в Медоуз тайно рожать, чтобы не принести скандал Катлерам. Я не могла долго сопротивляться этому, ты должна была быть сама осторожней. Теперь, когда все закончено…

– Нет, мама! Мой ребенок жив, и я хочу знать, где она!

– Перестань кричать, я не переношу, когда в моем присутствии громко разговаривают. Я не мальчик на побегушках, а ты не барыня. Теперь ты можешь быть счастлива, как и я, что мы наконец-то приняты в семью…

– Мама, где моя дочь, куда ее отправили? Бабушка Катлер сказала тебе? Если да, то, ради Бога, ответь, – более мягким тоном попросила я.

– Я никогда не вдавалась в детали. Ты знаешь бабушку Катлер, она все решала сама. – Мать повернулась к зеркалу. – Я бы удивилась, если бы, попав в рай, она бы во всем открылась Господу Богу, – она нервно рассмеялась. – Боже, что я говорю? Она, верно, горит в адском пламени, она принадлежит дьяволу.