Она отошла в сторону и села на ближайший стул.

Очарованная красотой момента, Элизабет наблюдала, как мужчина и животное погрузились в процесс творения. Роуленд Мэннинг гладил вздувшиеся бока кобылы и говорил то успокаивающие, то подбадривающие слова. Казалось, каждый из них полностью доверял друг другу, спокойное, волевое терпение человека компенсировалось доверием кобылы и стремлением порадовать его. Элизабет не могла даже предположить, что он способен на такую нежность.

А затем, повинуясь инстинкту животного, привыкшего жить на лоне дикой, полной неожиданных опасностей природы, кобыла быстро разрешилась жеребенком. Мистер Мэннинг заботливо уложил новорожденного на соломенную подстилку. То, чему Элизабет была свидетельницей, никак не укладывалось в норму. Как правило, лошади разрешались от бремени среди ночи, в отдаленных от жилья уголках, повинуясь инстинкту, которым их одарила природа.

Сидя молча и неподвижно, чтобы не напугать их, Элизабет наблюдала за тем, как мистер Мэннинг умело обихаживал кобылу и жеребенка. Он гладил животных щеткой, заглядывал в ведро с водой и что-то тихо и успокоительно бормотал.

Луч предвечернего солнца упал на край платья Элизабет, и она на момент отвернулась. Повернувшись снова, она увидела, что Мэннинг смотрит на нее. О нет, он не собирался читать ей еще одну лекцию.

— Принесите свежей воды, — негромко приказал он, не затруднив себя словами «пожалуйста» или «спасибо».

Элизабет лишь кивнула.

Джимми, работающий на конюшне мальчишка, с благоговением смотрел, как она зачерпывает воду из большого корыта возле конюшни.

— Хозяин никому, кроме мистера Лефроя, не позволяет приносить Серой Леди пищу или воду.

Ну что ж, прогресс… наконец-то. Плохо только, что она не останется здесь надолго, чтобы посмотреть, когда же и он начнет принимать пищу или воду из ее рук.

Элизабет Ашбертон не подозревала, что уже следующий день принесет победу и на этом фронте. Правда, с равноценными потерями и поражениями.

Глава 4

Грузный, с широким красным лицом лейтенант Тремонт, сидевший за маленьким столиком, лениво посмотрел на Роуленда.

— Потребуется гораздо больше, чем две недели, чтобы удовлетворить нужды кавалерии, Мэннинг. Почему ты опять беспокоишь нас по этому поводу?

У Роуленда было огромное желание съездить этому ленивому типу кулаком по роже.

— Гм… Вероятно потому, что, согласно контракту, до прошлого месяца я должен был поставить восемьсот двадцать готовых к бою лошадей. — Роуленд отодвинул документ подальше от сидевшего напротив собеседника. — Иначе вы не смогли бы обеспечить армию кавалерией.

— Да, до прошлого месяца, а сейчас у нас войны нет. Ты можешь это прочитать? — Лейтенант растянул губы в презрительной насмешливой улыбке. — Хотя, вероятно, не можешь.

Удивительно, насколько вежливее был этот лейтенант четыре месяца назад, в тот самый момент, когда Веллингтону грозила опасность получить под зад и быть вышвырнутым в Португалию.

Должно быть, лейтенант почувствовал опасно закипающую ярость Роуленда и выпрямился в кресле.

— Послушай, Мэннинг, вот что я тебе скажу. Мы, возможно, возьмем лошадей. Как только Веллингтон и Пимм закончат здесь свою работу, они отправятся в Вену.

— Я знаю, где проходят мирные переговоры, черт возьми. — Роуленд удержался от того, чтобы добавить «идиот ты эдакий», поскольку у него в запасе пока что оставалась некоторая толика терпения.

— Знаешь, мы все еще ожидаем точные цифры войск и запасов после последнего наступления на Байонну. После этого мы будем знать, какое нам потребуется пополнение. Генерал Пимм дал понять, что он хочет иметь, по крайней мере, две дивизии — в Париже и Вене.

— Да, но пока Пимм и Веллингтон разбираются с этим недомерком, с этим лягушатником, отправляют его на Эльбу и получают титулы и лавры, я кормлю и содержу у себя дополнительно восемьсот двадцать тяжеловозов, которые способны вынести канонаду на заре, а не прогуливаться в Гайд-парке в фешенебельный час. — Роуленд импульсивно приподнялся со стула и навис над письменным столом, чтобы сделать свою точку зрения еще убедительнее. — Добавьте еще двести пятьдесят фунтов в день за их содержание, пока не заберете их у меня. И позвольте напомнить вам, черт возьми, что мне обещали полностью заплатить еще четыре недели назад.

Лейтенант нервно откашлялся и погладил жиденькие усы; легкая дрожь пальцев выдавала его страх.

— Да, конечно, мы подумаем об этом, Мэннинг. Но сейчас ты должен извинить меня. Мне пора…

Роуленд махнул рукой.

— Да, позвольте мне угадать. Заняться фраками для бала? Вы получили приглашение на чай с Принни в Карлтон-Хаусе, не так ли?

Грузный лейтенант кликнул себе на подмогу двух помощников, которые немедленно явились из коридора.

— По крайней мере, мне не придется беспокоиться, что мы водим компанию с такими, как ты, Мэннинг. Деньги и сила, какими ты располагаешь, не могут купить все. Только элита приглашена для того, чтобы стать свидетелями присвоения Пимму титула герцога. — Двойной подбородок лейтенанта затрясся от праведного, чтобы не сказать противоречащего здравому смыслу, гнева. — Не могу представить себе, о чем думал граф Уоллес, когда признал тебя своим единокровным братом. Но тебе никогда не перечеркнуть тот факт, что ты родился не на той стороне одеяла. — Он повернулся к своим помощникам. — Как вы думаете, парни, кто была его мать? Шлюхой или молочницей?

Лейтенанту понадобилось не более тридцати секунд, чтобы пожалеть о своей глупости. В течение этого времени Роуленд обездвижил обоих слабых в коленях помощников с помощью двух точно нанесенных ударов. Но он не стал подвергать риску свою репутацию в свете, взяв на себя грех убийства безмозглого лейтенанта. Вместо этого он наклонился к массе трясущегося жира и костей, обтянутых свиноподобной кожей, которая по-прежнему оставалась сидеть на стуле, и зловещим шепотом сказал:

— Я буду благодарен тебе за то, что ты запомнишь мой подарок.

— Подарок? — заикаясь, переспросил тот, нервно пуская слюни.

— Подарок, который заключается в том, что я не четвертовал тебя и не дал проехаться по тебе восьмистам двадцати неоплаченным лошадям. Я вернусь через три дня, и если у тебя не окажется деньжат, которые ты мне задолжал… Что ж, я сообщу Пимму или Веллингтону о некомпетентном лейтенанте элиты, который отказывается платить по счетам персоне, поставившей им кавалькаду лошадей в Испанию. Comprende, amigo[1]?


Он делал это нарочно, она была в этом уверена. Элизабет посмотрела на нетронутый завтрак — тот самый, который она принесла в его маленькую контору в конюшне, несмотря на запретительные инструкции. Элиза вздохнула. Если бы она была менее совестлива, то могла бы получать удовольствие, неизменно принося ему одни и те же вареные яйца и хлеб, пока они не позеленели бы от плесени.

Не выпуская поднос и продолжая раздраженно ворчать, она направилась через безукоризненно ухоженный двор к главным зданиям. Что-то царапнуло ей запястье, и, посмотрев вниз, она увидела уголок письма, найденного утром в глубоком кармане одного из двух платьев, которое Сара положила в чемодан. Подруга постаралась запрятать письмо основательно, для чего прострочила карман, и оно избежало пытливых глаз мистера Мэннинга и его пальцев.

Элиза отодвигала момент прочтения. Под любым предлогом она старалась отложить то, что ей следовало бы сделать в ту же самую минуту, как только она нашла письмо.

За целый день оно, казалось, прожгло дырку в ее кармане. Но подобно ребенку, который не желает столкнуться с чем-то неприятным, Элиза назначила себе целую гору заданий, чтобы уклониться от чтения слов, которые наверняка неприятно поразят ее и еще больше испортят настроение.

Однако ее отъезд был неизбежен. В самом деле, для страхов было мало оснований. Завтра она встретится и побеседует с тремя поварами, а Сара должна будет приехать или сообщить о плане бегства из Лондона. И даже если разумный план не будет разработан, как только Сара приедет, они смогут просто прогуляться по пастбищам мистера Мэннинга… пока не отыщут отдаленную деревню, где Элизабет сможет найти работу повара или горничной.

Увы, она не может больше игнорировать письмо Пимма. Это совсем не похоже на нее — быть такой малодушной. Она метнулась за дуб, поставила на землю поднос и взломала красную печать.

«Моя дражайшая очаровательная Элизабет!

Я понимаю, что, когда мы виделись в последний раз, вы переживали большое горе, связанное со смертью вашего отца. Я беспокоился за вас. Я особенно сожалел, что вы, перенеся такой удар, приняли неразумное решение уехать. Моя дорогая Элизабет, вы не можете представить, как я боялся за вас в разгар оргии насилия, последовавшей за осадой. Многие женщины были изнасилованы с особой жестокостью, другие получили смертельные раны.

Однако я вовсе не отступился от вас. Я знал, что найду вас. И знал, что вы не захотите нарушить последнюю волю вашего отца.

Я располагаю сведениями о его делах, а также делах мужа миссис Уинтерс. Есть сведения о неполученной оплате и о нескольких драгоценных предметах, которые вы хотели бы сохранить, в том числе, как я полагаю, миниатюру вашей матери, а для миссис Уинтерс имеется свадебное кольцо полковника Уинтерса. Вы не представляете, какую боль я испытываю от того, что не могу вернуть вам эти предметы, ибо знаю, как вы хотели бы их иметь.

Моя дорогая, я искренне надеюсь, что вы правильно поймете мои намерения. Понимаете ли вы, какую честь я вам оказываю, несмотря на прошлые неприятности, связанные с вашим отцом? Любой намек на них может принести вам большие сложности. Нужно ли упоминать о том, что ваше бегство лишь добавит пороха для досужих домыслов? Я отложил написание отчета, ибо для меня невыносима реакция общества. Вы должны понять, что я не хочу ничего другого, кроме как защитить вас.