— Вполне, если правда на твоей стороне. Нет ничего лучше хорошей битвы. Вступить в сражение с врагом и развернуть в его сторону свои десятифунтовики.

— Десятифунтовики?

— Пушки.

— Они сказали… — голос Рены задрожал уже по другой причине, — они сказали, что сообщат констеблю, будто Клара — собственность прихода, а я сказала… — смех начал одолевать ее, — я сказала…

— Пожалуйста, продолжайте, — взмолился граф. — Это невозможно вынести!

— Я сказала, что он примет мою сторону, потому что… знает эту курицу.

Взрыв его смеха взлетел к потолку. Рена тоже уступила в неравной борьбе с весельем, и они с Джоном несколько минут заливались смехом, держась друг за друга и раскачиваясь взад-вперед от хохота.

— Это не десятифунтовик, это двенадцатифунтовик, — задыхаясь, произнес наконец граф. — Их, наверное, просто вынесло из воды!.. До конца своих дней буду сожалеть, что не присутствовал при этом. А ведь должен был быть. Мне следовало довести вас до пастората, и тогда я смог бы вам помочь. Как подумаю, что вам пришлось одной возвращаться сюда с ворохом вещей… И зачем вы прокрались в дом тайком?

— Я думала, что вы все еще в пивной и Мыза пуста.

— Нет, я не стал долго засиживаться. Начал чувствовать себя там довольно неуютно.

— Хотите сказать, вас плохо приняли?

— Напротив, меня встретили с распростертыми объятиями. Они решили, что мой приезд означает возвращение хороших времен, что я приведу в порядок дом и сад и предоставлю людям работу. Теперь мне известно имя каждого мастерового и садовника в округе. Как я мог им сказать, что у меня нет денег, чтобы осуществить их мечту? Да и мою мечту тоже, если говорить начистоту.

— Вы действительно тоже мечтаете об этом? — с радостным волнением спросила Рена.

— Да. За то короткое время, что пробыл здесь, я влюбился в это место; с удовольствием сделал бы все, что они хотят, и жил бы в таком красивом доме, каким ему положено быть. И не только ради себя. И ради них тоже.

Он смущенно засмеялся.

— Право же, я думал только о себе с тех пор, как унаследовал графский титул. Я не представлял, что это может касаться как-то других людей, что они могут начать надеяться на какие-то перемены. Но сегодня я лицом к лицу столкнулся с реальностью чужой жизни, и это заставило меня призадуматься. — Граф печально взглянул на Рену. — В своей жизни я не часто предавался размышлениям. Я выполнял свой долг моряка, но в остальном был безрассудным, и меня это устраивало. Но теперь… — он вздохнул. — Их нужда так отчаянна и страшна… Я почувствовал, что должен как-то помочь. И в то же время, что я могу? Разве только молиться, чтобы мы нашли больше монет и оказалось, что они дорого стоят.

— Да, — сказала Рена, — мы будем молиться.

— Итак, я сбежал, потому что не хотел давать им ложных обещаний. Я пришел домой и стал писать письма, пока не услышал грохот внизу.

— Это был стул.

— А почему вы собирались спать на диване? Разве у нас мало свободных спален?

— Я решила, что подыщу что-нибудь утром, при свете.

— Вы не можете остаться здесь на ночь.

— Нет, могу. И как раз собираюсь это сделать.

— Рена, будьте благоразумны.

— Я благоразумна. Кроме того, я хочу, чтобы Клара оставалась рядом со мной, а отнести ее наверх не так просто.

— Кстати о Кларе, она усердно клюет мои ботинки. Она, понятно, считает, что вас все еще нужно защищать. Прошу вас, отзовите, пожалуйста, свою курицу.

Рена рассмеялась и выполнила просьбу графа, потом допила чай.

— А теперь, сударь…

— Джон.

— А теперь, Джон, пожалуйста, будьте благоразумны, отправляйтесь спать.

Граф взял под козырек:

— Слушаюсь, мэм. Увидимся, как пробьет семь склянок.

Позже, свернувшись калачиком на диване, Рена вспомнила, как в детстве ей хотелось иметь брата и сестру, особенно брата. Вот, кто для нее Джон, — брат, которого у нее никогда не было; тот, с кем можно поговорить и посмеяться, потому что они смотрят на мир одинаково; тот, кто будет заботиться о ней и позволит заботиться о себе.

Засыпая, Рена чувствовала себя такой защищенной и счастливой, какой не была уже долгие месяцы.


Утром Рена встала, «как пробило семь склянок», и немедленно отправилась купить у Неда свежего молока. В лавке она встретила почтальона Джека и рассказала ему о новоселах пастората.

— Я там больше не живу. Я служу экономкой в Мызе.

— У меня для вас письмо, — сказал Джек, заглядывая к себе в сумку. — И еще одно для Мызы.

Девушка взяла оба конверта и направилась к дому. Стояло чудесное утро, свежее и по-настоящему весеннее, у Рены было хорошее настроение, и она весело шагала по дороге.

На кухне девушка увидела ликующего Джона: Клара снесла два яйца.

— Каждому по одному, — сказал он.

— Два для вашей светлости, — Твердо ответила девушка.

— Глупости.

— Вам письмо.

Рена вручила графу конверт и вышла, чтобы тот мог спокойно прочесть послание. Как и думала девушка, ее письмо было от епископа, который сообщал, что преподобный Стивен Дэйкерс вскоре прибудет, чтобы занять должность приходского священника Фардейла, и выражал уверенность, что она… и так далее и тому подобное.

— О, Господи!

Рена оглянулась и увидела, что Джон с испугом на лице вышел за ней в столовую, держа письмо в руках.

— Что случилось?

— Сегодня пополудни у нас будут гости. Очень надеюсь, они останутся только на чай, но могут и заночевать.

Рена прижала руки к щекам.

— Это невозможно! Нельзя позволить им приехать! — воскликнула она. — Спальни ужасны! Ваша комната лучше остальных, но даже она требует уборки.

— Я закрываю глаза, когда раздеваюсь, и смотрю в окно, когда одеваюсь, — иронично отозвался граф.

— Очень изобретательно, но мы не можем рассчитывать, что гости последуют вашему примеру. Право же, нельзя позволить им остаться.

На мгновение наступила тишина, и Рена задумалась, не обидела ли она графа.

Тот медленно произнес:

— Думаю, я должен быть откровенен и сказать вам, что человек, который к нам едет, сказочно богат. Я познакомился с ним в Индии, и когда он узнал (полагаю, из газет), что я теперь граф, он разыскал меня и сообщает, что очень хочет увидеть мое фамильное гнездо.

— Увидеть ваше… фамильное гнездо? — ошеломленно переспросила Рена.

Молодые люди в молчании посмотрели по сторонам: вверх — на покрытые сажей потолки, вокруг — на стены с отваливающейся штукатуркой и вниз — на обветшалую мебель.

— Его ожидает потрясение, не так ли? — сказала девушка.

— И немалое, — угрюмо согласился Джон. — Хотел бы я надеяться, что это его отпугнет.

— Почему вы хотите его отпугнуть?

— У меня тяжелое предчувствие, что я догадываюсь, зачем он приедет. Мы познакомились, когда я был моряком без гроша в кармане. Он пригласил меня на танцы, которые устраивал в честь своей дочери, для ровного количества гостей, как мне думается. Я по-прежнему без гроша, но теперь у меня есть титул.

— Хотите сказать…

— На самом деле этот человек хочет (и я уверен, он скажет об этом, когда приедет сюда), чтобы я женился на его дочери.

Рена тихонько ахнула.

— Зачем вам делать это, — спросила она, — если только вы в нее не влюблены?

Джон молчал, и Рена почувствовала, как в ее сердце заползает странный холод.

— Нет, я не влюблен в нее, — наконец ответил он. — Но если деньги ее отца помогут восстановить Мызу и вернуть людям процветание… Это ведь не может быть моим долгом, верно? Нет!

Граф оборвал себя, резко повернулся и зашагал обратно в кухню. Рена немного постояла на месте. Девушка была рада, что Джон не стал дожидаться ее ответа, потому что не знала, нашлась бы она что сказать или нет.

Спустя минуту Рена последовала за графом в кухню и начала готовить завтрак.

— Зачем я даже подумал об этом? — спросил Джон. — Разумеется, я не должен жениться без любви. Если я женюсь, то только на женщине, в которую влюблен, и которая сделает меня счастливым, даже если мы не будем очень богатыми.

— Думаю, вы правы, — сказала Рена, сосредоточившись на взбивании яиц для омлета и не глядя на графа.

— Вы не верите, что моей решимости хватит надолго, да? — спросил Джон, метнув в сторону девушки пронзительный взгляд.

— Думаю, вам будет трудно решать, если он скажет, что восстановит Мызу. Предположим, он даст вам денег, чтобы привести в порядок дом и вернуть к жизни угодья. Вы могли бы вести жизнь уездного джентльмена с лошадьми и собаками, которые привносили бы в нее разнообразие.

На миг наступила тишина. Потом граф подошел к кухонному окну и выглянул наружу. Рена подумала, что он смотрит на огород, бывший в полнейшем запустении.

Виднелось несколько капустных листьев и стрелок лука, но на каждый приходилась по меньшей мере дюжина сорняков.

— Полагаю, — задумчиво сказала девушка, — если бы она вас любила, со временем вы, быть может, тоже полюбили ее.

Она хотела добавить «и ее деньги», но подумала, что это прозвучит грубо.

Джон отвернулся от окна и сказал очень громко уверенным голосом, который разнесся по всей кухне:

— Я не продам себя за то, что в Библии называется «чечевичной похлебкой»{2}. Хотя сейчас это могут быть тысячи фунтов стерлингов.

— Отлично!

— Я скорее умру с голоду, чем окажусь в браке с женщиной, к которой не испытываю никаких чувств, и в подчинении у мужчины, с которым у меня нет и не может быть ничего общего.

Он говорил почти зло.

— Но что еще вам остается? — спросила Рена.

— Что вы сказали?

— Быть может, вам нужно хорошенько подумать, прежде чем сказать «нет»?