Раскинув палаточный лагерь под стенами замка, мятежники готовились к осаде. Элизабет и Мэдж были единственными женщинами, которым было позволено присутствовать на тайных совещаниях предводителей. Лиз чувствовала себя настолько изможденной скитаниями и разбитой морально и физически, что не улавливала и доли смысла услышанного. Она мысленно молила Бога об одном — чтобы все поскорее закончилось, и они с отцом могли вернуться домой, чтобы продолжить ту жизнь, к которой она так стремилась. Элизабет слишком устала от войны, от лагерной жизни, постоянного нервного напряжения и сухого пайка. Она грезила о доме, как о единственном рае на земле. Горячая ванна и шелковые простыни снова мерещились ей холодными ночами на жестком одеяле в углу палатки, за пологом которой царила зима и хаос. Еще недавно девушка думала, что удары судьбы и лишения остались далеко позади. Она бежала из замка Мельбурн в твердой уверенности, что впереди ее ждут покой и благоденствие, но мир продолжал раскачиваться вокруг нее, грозя окончательно раздавить своей безжалостной жестокостью. И Элизабет уже не понимала — зачем и кому нужно это противостояние, с кем и за что сражается ее отец. Она была просто женщиной, мечтающей и теплоте и уюте домашнего очага, но вместо этого слушала вой метели за тонким перекрытием шатра и громкие возгласы готовящихся к утреннему бою мужчин. Свобода теперь казалась ей мифическим абстрактным и невозможным определением. Она все больше падала духом и погружалась в себя. Элизабет потеряла цель, ради которой стоит жить и сражаться. Эта была не ее война, свою она выиграла и заслужила каплю покоя. Выпив вина, чтобы избавиться от пессимистичных мыслей, девушка погрузилась в тревожный сон. Она сильно замерзла, и лишь тепло рядом дремавшей Мэдж не давало ей окончательно продрогнуть. Но забвение не было долгим. Ее разбудили громкие крики и звон мечей, время от времени громыхали выстрелы, кто-то надрывно рыдал и звал на помощь. Стоны, вопли, лязг метала и грохот — все смешалось в один ожесточенный гул. Движимая инстинктом самосохранения, Элизабет схватила длинный кинжал, брошенный возле ее импровизированного из груды одеял ложа, и вскочила на ноги. Свечи на столе догорали, но не нужно было много света, чтобы понять — в шатре кроме нее никого нет. Элизабет осторожно подошла к выходу, и отодвинув полог, выглянула на наружу. Ее глаза испуганно распахнулись, из горла вырвался крик. Лагерь повстанцев был охвачен огнем. Между полыхающими шатрами разразилась настоящая кровавая бойня. Люди короля окружили лагерь плотным кольцом. Их было много, гораздо больше, чем ожидали лидеры восстания. Хорошие крепкие боевые кони, добротные доспехи и беспощадно сражающие растерянных и перепуганных крестьян тяжелые мечи, враги превосходили числом и вооружением. Уверенно и метко королевские всадники сокрушали каждого, кто попадался им на пути. Оцепенев от ужаса, Элизабет не сразу узнала выросшего словно из-под земли отца. Он сильно вцепился в ее локоть, и потащил за собой в сторону темнеющей полосы деревьев. От Томаса Перси пахло кровью и землей, все вокруг было в дыму, предсмертные крики несчастных мятежников взрывали слух Элизабет. Девушка следовала за отцом, не разбирая дороги, она спотыкалась, но держалась на ногах, и старалась не смотреть вниз, чтобы не видеть обезображенных тел убитых людей. Она так плотно сжимала рукоятку кинжала, что у нее затекла кисть и занемели пальцы. Широко распахнув глаза, она видела только плечо своего отца и разбросанные по нему пропитанные кровью волосы. Томас Перси был ранен, по щеке струилась кровь, и он сильно хромал, но продолжал тащить свою дочь и горящего ада, пропитанного смертью и криками боли.

— Давай, милая, еще немного. — умолял он, когда Элизабет снова споткнулась и подвернув ногу, рухнула на землю. Девушка встала превознемогая резкую боль, и когда подняла глаза, чтобы посмотреть на отца, отчаянно вскрикнула, почувствовав сильный удар в затылок. Сознание Элизабет пошатнулось, но прежде, чем провалиться во тьму, она успела увидеть, как чьи-то огромные руки сжали горло ее отца.


Сначала звон был глухим и монотонным, напоминающий удары разбитого колокола. Он возникал издалека и постепенно приближался, причиняя физическую боль. Ноты становились тоньше, колебания выравнивались и замирали на пике звучания, вызывая почти зрительный образ. Длинная тонкая черная многогранная линия, свернутая в извивающийся комок, похожий на гибкое тело змеи, била хвостом с звонким наконечником, а потом медленно выпрямлялась и заползала внутрь, пронзая головной мозг и барабанные перепонки, и мучительно, бесконечно долго выползала, вытягивая за собой нервные окончания, круша до основания дремавшее сознание и грубо и бесчеловечно возвращая его к жизни.

— ААА. - закричала Элизабет, хватаясь руками за раскалывающуюся на части голову. Она лежала на чем-то холодном, вокруг царил сумрак. Звон в ушах достиг наивысшей точки. Лиз не услышала даже своего крика. Зажав ладонями уши, она тяжело и шумно дышала, чувствуя каждый болезненный удар сердца. Невидимый мучитель отступил, и она открыла глаза, облегченно выдохнув воздух. Струйка пара развеялась в полутьме. И в то же время другая боль ударила в тело девушки. Занемевшие мышцы пронзили сотни игл, и она застонала. Перед глазами все поплыло. Розовый туман и размытые лица людей, не глядящих на страдающую Элизабет. Справившись с болезненными спазмами, девушка обнаружила, что находиться в большой каменной коробке. Четыре стены, низкий потолок и тяжелая дубовая дверь с маленьким окошком. Ей не нужно было гадать, она уже знала, что это за помещение. Темница. Не такая маленькая, как в Мельбурне, но все-таки темница. Несколько факелов, вставленных в толстые стены придавали особо мрачный антураж каменной клетке для нескольких десятков таких же изможденных, как Элизабет, людей, дрожащих от холода и молящихся своему богу, стонущим от боли, и просто тихо умирающим от полученных ранений. Запах крови и смерти, человеческих испражнений, сырости и гниения, запах влажной земли и страха.

— Лиз. — кто-то тронул ее за плечо, прежде, чем Элизабет узнала голос Мэдж Чейн. Испуганно дернувшись, девушка обернулась, и увидев верную соратницу Джона Булмера, бросилась ей на шею. Не сдержавшись, она отчаянно, совершенно по-женски разрыдалась. В голове царила сумятица, одна мысль наскакивала на другую, и ей все еще казалось, что она находиться во власти страшного сна. Мэдж мягко обняла дрожащее тело девушки и стала баюкать ее на своих руках, словно любимое дитя.

— Тихо, моя девочка, тихо. — шептала она незнакомы грудным голосом, потерявшим прежние властные и шутливые нотки. — Нам всем нужно быть сильными. Сейчас особенно. Прости нас, милая. Мне так жаль. — Мэдж неожиданно всхлипнула, уткнувшись лицом в плечо Элизабет. Девушка потрясенно замерла, забыв о собственном отчаянии.

— Что происходит, Мэдж? — отстранившись, она посмотрела в заплаканное обреченное лицо мисс Чейн. — Где мы? Кто эти люди? Где Джон и папа?

— Они схватили их, и допрашивают. А мы в подвале Карлайла вместе с такими же обреченными и приговоренными на смерть. Ты была без сознания, когда нас тащили через ворота замка, ты не видела…. Десятки трупов свисают прямо со стен Карлайла. Они нас всех повесят, Элизабет. Я не хочу лгать, не хочу внушать надежду, потому что ее нет. Потому что мы должны быть сильными в этот последний момент. Нас было не меньше пятидесяти человек в этой камере, и я знаю, что есть другие. Люди Норфолка постоянно возвращаются, чтобы забрать следующую партию людей для казни. К полудню мы все будем болтаться в петле на стенах замка в урок другим, тем, кто смог убежать.

Элизабет в ужасе отшатнулась, закрыв губы ладонью и до крови прокусывая ее, чтобы сдержать крик отчаянья. Она обвела полубезумным взглядом остальных пленников, еле живых от страха, растерявших отвагу и уверенность, скорбно готовящихся к смерти, и умоляющих об освобождении от неминуемых мучений.

— Но зачем? Разве мы похожи сейчас на грозную армию? Кто из этих несчастных может противостоять королевским стражникам?

— Мы — залог монаршей уверенности в завтрашнем дне. Казнь всех пленников остудит пыл тех, кто смог уйти. Королю не нужны слова, он правит мечом. И его сила абсолютна. Мы проиграли, Элизабет.

— Но я не играла. — закричала девушка, из глаз ее потекли горькие слезы. — Мне плевать на короля и вашего бога. Ни тот ни другой не сделали для меня ничего хорошего. Мою жизнь разрушили не они, а мужские игры. И я не хочу умирать. Я так долго шла к свободе! За что, Мэдж? За что я должна умереть? Цель? Смысл? Ты говоришь, что мы должны быть сильными! Я была сильной, я так долго была сильной, но я знала правила игры, я знала своего врага, и я…. Я готова была умереть, но у моей жертвы была четкая цель и осознание смыла. Я защищала свою честь, свое достоинство и доброе имя. Что я защищаю теперь? Католическую церковь? Священников? Будущее страны? Кто мы такие, что бы решать столь глобальные вопросы? Генрих Тюдор — король, и пусть правит так, как считает нужным.

— Опомнись, Элизабет! Ты же видела, что происходит! Страной правит не Тюдор, а Кромвель и его сатанинская вера. У нас отобрали все, во что мы верили, разрушили наши святыни, прогнали из домов, принадлежащих нам поколениями, запретили отмечать католические праздники и раздали наши земли лизоблюдам короля, который занят только поиском новых жен для рождения сына, чтобы потом казнить. На просторах сожженных и разграбленных монастырей теперь гуляет скот вчерашних ремесленников и мясников, которые в одночасье стали аристократами. — Мэдж посмотрела в распахнутые мутные глаза Элизабет и встряхнула ее за плечи. — И мы умираем не просто так, а за правду, за свободу и веру.

— О да, Мэдж. Скоро мы все будем свободны. — криво усмехнулась Элизабет, отталкивая руки женщины. — Но мне не нужно верить, чтобы знать, что за чертой безумной жизни, меня вовсе не ждет архангел в белых одеждах, чтобы проводить в рай. К черту, Мэдж, у меня своя правда. Лучше бы я умерла в Мельбурне. Я жалею, что слуга Ричарда не забил меня тогда насмерть на площади. И, быть может, тогда я бы увидела и свет и белые крылья. Но не сейчас…. Прости, если я не оправдала твоих ожиданий. То, что случилось со мной за годы плена, сильно изменило мой внутренний и духовный мир. Я переродилась и на многие вещи взглянула другими глазами. Жизнь человека, Мэдж, каждого человека стоит дорого. Очень дорого, чтобы отдать за мифическое представление о свободе, которой нет и никогда не будет. Короли меняются, но прежний уклад жизни остается. Всегда будут казни, убийства, воровство и предательство. И всегда будут угнетатели человеческой воли, и алчущие абсолютной власти. Мы не Боги, мы не рождены, чтобы решать и править. И быть может, не достаточно образованы и умны, чтобы понять истинную причину происходящих событий. Откуда в вас такая уверенность, что вы решили, будто имеете право говорить от всей страны, от лица каждого из живущих, каждого, кто поверил вам и пошел за вами. Ваша правда принесла им смерть и мучения. Вряд ли все эти люди мечтали о такой свободе.