— Температура снова поднимается. — с тяжелым вздохом заметила она, встретившись, наконец, с его неотступными глазами. Наверно, целую вечность они, молча, изучали друг друга. Болезнь стерла с лица графа отпечаток надменности, жесткая лини рта расслабилась, и она отметила, что губы у него очень красивые и чувственные, брови высокие и изогнутые, выразительные глаза насыщенного синего цвета, девичьи длинные пушистые ресницы, придающие суровому лицу особое очарование, благородные высокие скулы, волевой подбородок с ямочкой и морщинками вокруг рта, говорящие о том, что когда-то этот человек умел смеяться. И любить, и дарить нежность. Он мог стать хорошим отцом и мужем. Но у него отняли даже надежду на это. Он причинил ей много зла, но в этот момент, Элизабет забыла про себя, и думала только о нем, остро чувствуя всю ту боль, что довелось испытать этому мужчине. Она не хотела, чтобы он умер, даже, если это лишит ее последней надежды на освобождение. Ее пальцы скользнули с горячего лба, и нежно коснулись щеки.

— Вы очень красивы, милорд. — признала очевидный факт Элизабет Невилл. Наверно, что-то такое промелькнуло в ее взгляде, но Мельбурн вдруг переменился. Глаза его потемнели, и знакомое выражение жесткости отразилось в глубокой синеве его глаз. Перехватив ее пальцы, он грубо сжал их, а другой рукой схватил за влажные распущенные волосы и рывком приблизил к своему лицу.

— Не смейте играть со мной, миледи. — прошипел он онемевшей от ужаса Элизабет. — И не думайте, что за пару ласковых взглядов и слов я отпущу вас. Вы совершили ошибку, не убив меня. И вы еще пожалеете об этом.

Задохнувшись от обиды и боли, девушка растеряно смотрела в злое лицо, искренне не понимая, чем вызвала подобную ярость.

— Я уже жалею, милорд. — тихо сказала она. Мельбурн расслабился и отпустил ее.

— Вот так-то лучше. Больше всего я ненавижу притворство. — сказал он, глядя на нее из-под опущенных ресниц. Долгая беседа и лишние эмоции ослабили его, и он чувствовал себя разбитым.

— В моем отношении к вам никогда не было притворства. Я всегда откровенно ненавидела вас. И не без причины, смею заметить.

— Так почему помогаете сейчас? — его глаза требовали ответа, и Элизабет снова смутилась. Она и сама не знала, что заставляет ее бороться за его жизнь.

— Роберт рассказал вам. — неожиданно осенило Ричарда. Сжав кулаки, он выругался, испепеляя ее своим взглядом. — Чертов ублюдок. Сплетник. Я приказал ему молчать. — сыпал ругательствами граф. — И что же, леди Элизабет? Вы пожалели меня? Бедного несчастного графа, с которым судьба обошлась так жестоко. Вы поставили на кон свою свободу, уступив ложному чувству сожаления. Это глупо, черт возьми. Вы — дура, миледи. Я вас не пощажу, не смотря ни на что.

— Что вы, сударь, я не жалею вас. Вы недостойны ни жалости, ни сожаления. — гордо приподняв подбородок произнесла Элизабет. — Я устала от перепадов вашего настроения. То вы нежны, то вдруг набрасываетесь на меня с обвинениями, забывая о том, что в данный момент ваша жизнь в моих руках. Я не желаю больше говорить с вами.

Девушка отвернулась, и прошла к столу, где стояла тарелка с травяным отваром.

— Вы должны это выпить. — холодно сказала она, присаживаясь на край кровати, и поднося к его рту ложку с отваром. Мельбурн повиновался. У них обоих не осталось сил, чтобы и дальше препираться и спорить.

Утром она проснулась посреди ночи от его криков. Вскочив со своего неудобного ложа, девушка подскочила к постели, на которой метался больной граф. Его глаза были закрыты, все тело сотрясалось, холодный пот струился по лбу, пересохшие губы невнятно бормотали какие-то слова и фразы, поровой срываясь на крик. Все мышцы напряжены, руки хаотично мечутся по постели, словно пытаясь поймать кого-то, одеяла сбиты, на повязке проступила кровь. Головой мужчина вжимался в подушку, в припадке запрокидывая подбородок кверху, одеяло смятым комком валялось в ногах. Испуганно вздохнув, Элизабет попыталась удержать его, тщетно убеждая графа услышать ее и успокоиться. Но он был силен, и после двух трех попыток Элизабет отлетела в другой конец комнаты. На такой случай Рипли оставил ей настойку опиума. Это было крайней мерой, но Мельбурну помогло. Каким-то чудом ей удалось влить наркотик ему в рот, и спустя какое-то время он успокоился. Девушка перевела дыхание, и занялась его раной, которая выглядела еще более воспаленной, чем накануне, но не открылась, что уже радовало. Промокнув выступившую кровь, Элизабет обработала безобразный шов мазями и сменила бинты на чистые. После она обтерла липкое от холодного пота пылающее тело графа влажной тряпкой и накрыла одеялом. Подкинув дров в камин, и напоив больного лекарством, девушка обессиленно села рядом с ним, прислушиваясь к хриплому тяжелому и неравномерному дыханию. Черные волосы Мельбурна разметались по подушке, черты лица заострились, он все еще бредил, но уже не так исступлённо и агрессивно. Элизабет удерживала одеяло, чтобы он не скидывал его, и время от времени протирала лоб смоченной в уксусе тканью. На какое-то мгновение граф затих. Элизабет перевела дыхание, вглядываясь в изможденное лицо. Убрав прядь темных волос с его лица, она покачала головой, чувствуя себя бессильной, слабой, ни на что негодной.

— Как мне помочь тебе, если ты сам этого не хочешь. — прошептала она с горечью. В ее голове мелькнула шальная мысль, что, может быть, граф не просто так выдвинул такие условия…. Он хотел смерти, но сам не мог…. И выбрал ее для своего освобождения.

— Мари. — внезапно вырвалось из его пересохших губ имя жены, и сердце девушки болезненно сжалось. Опустив голову на подушку, она легла рядом с ним. Ее ладонь нашла под одеялом его руку и крепко сжала ее. Ей было больно и тягостно от осознания того, как сильно страдает ее жестокий мучитель, не в силах вырваться из кошмара, в который его погрузила гибель жены и сына. Но еще тяжелее было осознавать то, что Алекс никогда не любил ее так, не мстил за нее, не страдал. Никто не любил Элизабет Невилл, и не шептал в агонии ее имя.

— Мария. — снова повторил Мельбурн. Но теперь это был вопль отчаянья, безнадежной скорби. Его голова дернулась, лицо исказила гримаса муки. — Мария. Нет, не надо. Не уходи. — тело мужчины снова задрожало, но на этот раз от рыданий, с изумлением поняла Элизабет. Боже, как же тягостно было смотреть, как содрогаются плечи властного холодного тщательно владеющего собой мужчины от безудержных горестных рыданий. — Прости меня. — продолжал бормотать в бреду граф, и слезы текли из-под плотно сжатых черных ресниц по суровому, искаженному нечеловеческой мукой лицу. — Любовь моя. Любовь моя.

Элизабет продолжала крепко сжимать его руку, одновременно притягивая его, прижимая к своему плечу. Ее пальцы зарылись в его волосы и успокаивающе перебирали жесткие черные пряди. Может быть, было что-то безумное в ее порыве, но есть то, чего мы не пожелали бы и врагу. И теперь девушка знала — ее боль ничто, по сравнению с агонией в которой пребывал граф со дня нападения на его замок барона Ридсдейла, ее мужа. Мужа, предавшего ее, и ставшего причиной всех бед, что свалились на слабую девушку. Она не оправдывала Мельбурна, но сейчас ее душа плакала вместе с ним. В ее мягких теплых объятиях Ричард Мельбурн успокоился. Уткнувшись носом в изгиб ее шеи, он снова прошептал имя своей жены и затих. Не размыкая рук, обнимающих ее врага, Элизабет Невилл уснула, согревая его теплом своего тела. Именно так и застал их утром доктор Рипли, явившись проведать больного. Пожилой лекарь не сразу разглядел в постели графа его вынужденную сиделку. Издав изумленный возглас, мужчина подошел ближе и тронул девушку за плечо. От его взгляда не укрылась непристойная близость полуобнаженных тел, сплетенных в объятиях. Он мог ожидать чего угодно, но не этого. От его прикосновения Элизабет не проснулась. Ее лицо прижималось к черноволосой макушке графа, и равномерное тихое дыхание шевелило его спутавшиеся кудри. Приглядевшись, врач понял, что нет никакой интимности в объятиях спавших. Обоих сморила усталость. Тяжелая, видно, выдалась ночка.

— Миледи, — шепотом позвал Рипли. Ему было необходимо осмотреть пациента, а она мешала, закрывая собой доступ к телу больного.

— Сэр. — испуганно прошептала девушка, распахнув еще затуманенные сном глаза. Она вскочила с кровати, как молодая лань и метнулась в сторону остывшей ванны. Там на маленькой скамье лежал ее передник, который она не одела накануне и кружевной белоснежный чепец.

— Простите, доктор. Он бредил и метался, мне пришлось успокоить его. Я дала ему опиум, и ненадолго он утих, но потом снова начал кричать.

— Сейчас ему заметно лучше. — удовлетворенно сказал лекарь, разбинтовав рану. Он не смотрел в сторону девицы, тщетно пытающейся спрятать свои роскошные волосы под чепец. — Воспаление еще есть, но он поправиться.

— Слава Господи. — пробормотала Элизабет. — Я просила Мэри молиться за него.

— Мы все молимся за здравие его сиятельства. — сухо заметил доктор. Элизабет неслышно приблизилась к нему, встав за спиной, и глядя на рану графа, которая вовсе не выглядела лучше. Безобразный распухший бордовый шрам гноился и дурно пах.

— Граф все еще в горячке. Температура не спадает. — заметила Элизабет, подовая доктору тазик с теплой водой и чистые тряпки.

— Так и должно быть, моя дорогая. Его организм борется с инфекцией. Говорю вам, его шансы велики. — закончив с раной графа, Рипли посмотрел на Элизабет Невилл. Девушка стояла у распахнутого окна, и ему удалось лицезреть только ее напряженный профиль. Маленькая и бледная, с выбившимися из-под чепца непричесанными локонами, едва живая от утомления, она не переставала упрямо и гордо держать свою спину. Вся ее осанка, манеры, правильная речь, благородные черты, и уверенная посадка головы выдавало в девушке благородное происхождение. Доктор не знал предыстории. И увидел ее впервые здесь в замке, в весьма плачевном состоянии. Он тогда и пени бы не поставил на то, что она выживет. Но ей удалось. Она перенесла жесточайшую лихорадку, воспаление легких и глубокую моральную травму. И даже, когда ее дела пошли на поправку, доктор был уверен, что ей не удастся сохранить рассудок.