— Ты был таким… чужим. Это было так жутко. Мне показалось, что ты вообще больше не захочешь со мной говорить, — сказала она, глядя ему в глаза.

 — Да ты что, Эм! Я не смог бы долго продержаться, даже если б захотел, — заверил он её. — Я не могу с тобой ссориться. Если между нами что-то не так, я с ума схожу от беспокойства и от душевной боли. Это просто пытка какая-то. Это невозможно долго терпеть.

 — Аналогично, — усмехнулась Эм.

 Он потянул её к себе. Она опомнилась, только когда почувствовала кожей прохладный песок.

 — Глеб, погоди, — хохотнула она, прервав поцелуй. — Давай лучше в палатке помиримся. Мне не улыбается всю ночь потом песок из волос вытряхивать.

 — Ладно, пошли, — рассмеялся он, поднимаясь и подавая ей руку.

 — Блин, у меня лицо зарёванное, — спохватилась Эм. — Ребята наверняка ещё не спят, кто-нибудь может заметить.

 — Не заметят, — заверил её Глеб, почувствовав очередной укол совести. — Я наведу на тебя отвлекающие чары. Постой минутку смирно.

Он повёл ладонью перед её лицом, произнося:

 — Авокарэ.

 — Надеюсь, ты не сделал мне пластическую операцию? — пошутила она.

 — Нет. Но это идея, — рассмеялся он. — Я просто навёл на тебя чары, которые будут отвлекать внимание от твоего лица. Теперь никто не заметит, что ты плакала.

 Когда Глеб и Эмма приблизились к лагерю, им стало слышно, как Женька обеспокоенно пытается выяснить, куда они подевались.

 — Жень, да чего ты паришься? — беспечным тоном отвечал ей Дэн. — Люди просто захотели побыть вдвоём. Гуляют где-нибудь под луной.

 — Уже очень поздно, — не унималась Женька. — А вдруг с ними что-нибудь случилось? Может, пойдём, поищем их?

 — Я тебя умоляю! — фыркнул Дэн. — Если б Эм одна куда-то подевалась, тогда, понятное дело, стоило бы беспокоиться, но она же с Глебом ушла. Хотел бы я посмотреть на того, кто рискнёт к Глебу сунуться. Останутся от козлика рожки да ножки, а то и рожек не останется.

 — Не знал, что у меня репутация головореза, — хмыкнул Глеб.

 Эм хихикнула и ускорила шаг.

 — Ребята, не волнуйтесь, мы тут, — сказала она, входя в освещённую костром зону. — Мы к морю гулять ходили.

 — Ну вот, я же говорил, — самодовольно заявил Дэн. — А Женька тут уже панику горстями сеет.

 — Эм, вы всё-таки предупреждайте в следующий раз, когда будете уходить, чтоб мы хоть знали, куда вы пошли. Ну, мало ли что, — укоризненно взглянув на Дэна, сказала Женька.

 — Конечно, Жень. Действительно, мало ли что, — согласилась Эм.

***

 Эм долго не могла уснуть. Глеб спокойно сопел рядом, а она всё ворочалась с боку на бок. Мысли всё не давали ей покоя. Она повернулась к Глебу лицом и смотрела на него, без труда различая в темноте любимые черты. Протянула руку и погладила его по плечу. Он шумно вздохнул во сне, потянулся к ней, прижал к себе и несколько раз чмокнул, куда попало, не просыпаясь. Потом обмяк и снова ровно засопел, не выпуская её из объятий. Она улыбнулась. Любимый. Так хочется верить, что он всегда будет рядом, и что всегда всё будет так же хорошо и спокойно, как сейчас… Как же всё зыбко, уязвимо, непредсказуемо. Одно неосторожное движение, и их хрупкое счастье может рухнуть, разлететься на куски, рассыпаться в прах… Но хочется верить… Как нелегко любить тебя, любимый.

Глава 4. Художники и художества

 Ася сидела на пеньке, выпрямив спину, очень стараясь не двигаться и с серьёзным видом смотреть в ту сторону, в которую ей было велено. Получалось у неё это не слишком хорошо. В голову, как назло, всё время лезли какие-то смешные мысли, бессовестно провоцируя её на улыбку, а в нос — то мелкие назойливые пушинки, то солнечные лучи, будто задавшиеся целью сорвать серьёзный процесс, в котором Ася участвовала почти добровольно, уступив уговорам своего парня. Процесс оказался затяжным. Асе уже начало надоедать сидеть без движения. Она не удержалась, чуть повернула голову в сторону и скосила глаза на Петра. Тот сосредоточенно водил карандашом по бумаге, серьёзно сдвинув брови и высунув от большого усердия кончик языка, как первоклассник, выписывающий в тетрадке первые крючочки и палочки. Асю это ужасно позабавило. Она попыталась справиться с желанием рассмеяться, но ей совсем некстати вспомнилось, какую смешную рожицу всегда непроизвольно корчит её соседка по комнате в общаге, вытягивая лицо, тараща глаза и кривя приоткрытый рот, когда старательно красит ресницы. Ася живо представила себе эту гримаску, и её в очередной раз прорвало.

 — А-ась, ну опять ты смеёшься, — укоризненно протянул Пётр. 

 — Извини, Петь, — сквозь смех выдавила Ася. — Мне всё время какие-то смешные мысли в голову лезут. Я не специально. Это же всегда так — когда надо быть серьёзной, обязательно смешливое настроение накатывает. Я не виновата, честное слово.

 — Ну ладно, не буду больше тебя мучить. У меня всё равно ничего не получается, — вздохнул Пётр, откладывая блокнот в сторону.

 — Покажи-ка мне, что вышло, — сказала Ася, подхватываясь с пенька.

 — Может, не надо? — просительно взглянул на неё Пётр, пряча блокнот за спину. — Правда, у меня совсем плохо получилось. Портретист из меня никакой. Лучше букашек буду рисовать, это мне по силам.

 — Покажи, говорю, — требовательно заявила Ася и протянула руку за блокнотом. — Я что, зря целый час на пне парилась? Дай хоть посмотреть.

 — Ну ладно, смотри, — нехотя согласился Пётр и передал ей блокнот.

 Ася долго внимательно рассматривала его рисунок. В техническом плане портрет был далёк от совершенства. Внешнее сходство с оригиналом было относительным, не очень уверенные штрихи и линии отчётливо выдавали неопытность художника, но Ася определённо узнавала в этих линиях себя. Она никак не могла понять, что именно кажется ей таким характерным и узнаваемым, но в портрете точно что-то такое присутствовало. Пётр словно сумел разглядеть в ней что-то, что, как ей казалось, лишь она сама может знать о себе, понял, прочувствовал это и каким-то чудесным образом вложил в свой рисунок. Пока Ася разглядывала портрет, он внимательно следил за выражением её лица и, немного волнуясь, ждал приговора.

 — Ась, ну говорю же, плохо вышло. Дай сюда, — потребовал он, утомившись от ожидания, и попытался отобрать у Аси блокнот.

 — А мне очень нравится, — возразила Ася, пряча блокнот за спину. — По-моему, отлично получилось. Я себе его оставлю, ладно?

 — Да зачем он тебе? Не похоже ведь, — скорчил Пётр кислую рожицу.

 — А вдруг ты когда-нибудь станешь знаменитым на весь мир художником. Я прочту о твоём триумфе в газетах, вспомню об этом рисунке, полезу на антресоли, достану коробку из-под обуви, в которой у меня будут храниться всякие памятные вещички, откопаю свой портрет среди пожелтевших писем, фотографий и засушенных цветочков, повздыхаю над ним, уроню на него пару слезинок, вспоминая сегодняшний день, а потом выставлю его на аукцион и озолочусь, — заявила она. — Ну-ка, поставь-ка на нём свой автограф на всякий случай.

 — Ничего у тебя не выйдет. Я не хочу быть художником, я люблю энтомологию и в лучшем случае могу стать знаменитым учёным-энтомологом, — улыбнулся он, — так что, тебе вряд ли сможет пригодиться этот рисунок в плане обогащения. Если и есть смысл его хранить, то, разве что, как память. Может, мы с тобой и правда будем когда-нибудь смотреть на него и вспоминать сегодняшний день… У нас ведь в будущем могут быть общие антресоли и общая коробка для памятных вещичек…, если ты захочешь…, — сказал он, глядя ей в глаза, и густо покраснел.

 — Ну… почему бы и нет? Всё может быть, — лукаво улыбнулась она и обняла его за шею. — В принципе, я ничего не имею против общих антресолей, общих коробок и общих приятных воспоминаний. Даже против общих проблем ничего не имею, если только быть всегда заодно и решать их сообща.

 — Это правильно, — серьёзно кивнул он. — Всё должно быть общим, и проблемы тоже… Ась, ты же будешь со мной делиться, если у тебя вдруг что-нибудь будет не так?

 — Что не так? — снова улыбнулась Ася, не воспринимая его вопрос всерьёз.

 — Ну… мало ли что… Вдруг тебя обидит кто-нибудь, или ещё что-нибудь случится, из-за чего у тебя на душе будет не очень хорошо. Ты должна знать, что можешь рассказать мне всё, что угодно, потому что я всегда буду на твоей стороне, и всегда буду стараться помочь тебе и защитить тебя, — выдал он с каким-то непонятным ей волнением. — Пообещай мне, что если у тебя возникнет какая-то проблема, ты со мной обязательно поделишься.

 — Хорошо, я тебе обещаю, — согласно кивнула она.

 — Вот и отлично, — наконец улыбнулся он.

 Ася какое-то время смотрела на него внимательно, потом в её глазах снова загорелось лукавство.

 — Петь, у меня серьёзная проблема, — заявила она, надув губы и скорчив комичную расстроенную рожицу. — Мой парень сначала заставил меня целый час сидеть на пне, а теперь грузит разговорами, вместо того, чтоб поцеловать. Может, ты как-нибудь это уладишь, у? Ну о-очень хочется целоваться.

 Они оба рассмеялись. Пётр счёл своим святым долгом незамедлительно решить Асину проблему, компенсировав ей все моральные издержки.

 Как с ним легко и спокойно. Он весь, как на ладони. Каждому его слову можно верить, не задумываясь. Да и слов не нужно, всё же по глазам видно. В его поцелуях всегда больше нежности, чем страсти. Он всё ещё будто чуть-чуть робеет перед ней, хотя они знакомы не первый день, и он уже даже строит планы на будущее. Его серьёзные намеренья её радуют, хотя в этом и нет ничего неожиданного. Это вполне закономерно. Можно не сомневаться, что для него под словом “люблю” непременно подразумевается “навсегда”. Для неё, собственно, тоже. “Много ли нужно? Поле, да сад, умного мужа, ласковый взгляд…” Чем плохо такое счастье? Может, кому-то это покажется банальным и скучным, но только не ей. Её не привлекают отношения, в которых постоянно кипят страсти и идёт вечный бой. С Петенькой всё просто, понятно и предсказуемо, зато так тепло, хорошо и уютно. Его можно любить всей душой, не опасаясь подвоха, зная, что он любит в ответ так же искренне и откровенно.