— Там чуть выше, метров через десять, вон стоит здоровая каменюка, видишь? Прямо в русле, поняла, куда показываю?

Я только молча кивнула.

— Ты туда скакани, там благодаря этому камню небольшая такая ванночка получилась, и со всех сторон прикрыта… от ветра. Можешь там обмыться. Холодно, конечно, поэтому долго не плескайся там. Зато сразу всю усталость как рукой снимет. А грязное не одевай, вот этим самым пледиком оботрись и в него же завернись. Я не буду… подсматривать… смотреть… — он сбился, похоже, покраснел даже и отвернулся от меня.

— Сень… — все во мне сопротивлялось от необходимости отходить от него даже на такое смехотворное расстояние.

— Васенька, сейчас так ливанет, что мы не успеем вернуться. Если не хочешь обмываться, то не надо, я не заставляю. Но вот мне холодный душик не помешает прям заранее… — он опять оборвал фразу, качая головой и издав звук, похожий на сдавленный смех, и начал судорожно стаскивать с себя камуфляжные штаны, причем сразу с бельем.

Насколько может быть трудно просто взять отвернуться и не смотреть на его тело? Наверное, в принципе, сложного ничего нет, но почему же я стою и не могу отвести глаз от этих длинных совершенных мускулов на его загорелой спине, от бледных твердых ягодиц и мощных бедер, каждая рельефная мышца на которых после столь интенсивной работы будто вырезана из камня. Стою на берегу горной речушки, черт знает где, все вокруг — паршивей и не придумаешь и может стать только хуже, а я тут натуральным образом пялюсь на Арсения и что-то ни капли стыда, смущения или раскаяния по этого поводу не испытываю. Все, что есть, это только потребность не отводить глаза, и дальше позволяя жаркой волне прокатываться от головы до кончиков пальцев на ногах и обратно, подобно ледяной воде, в которую сейчас погрузился Арсений. Повернувшись через плечо, он поднял бровь, и в этом одном движении и во всей его позе было больше поддразнивающего вызова и неприкрытой естественной эротичности, чем мне случалось видеть в жизни. Моя спина напряглась и вспотела интенсивнее, чем во время нашего марш-броска, от невыносимого желания бесстыдно выгнуться под этим его взглядом, похожим на дерзкую ласку. Господи, я не могу с этим справиться!

— Я… — промямлила, отводя глаза и отступая, — переживаю за твою повязку.

— Не волнуйся, аптечка же с нами, наложишь новую! — его голос был напряженным, будто он на что-то злился.

Выяснять это я не осталась и быстро, как только меня носили ноги, пошла, куда до этого послали. Зайдя за указанный камень, я действительно обнаружила там практически небольшую заводь между двух выступающих скальных пластов; как ее назвал Сеня — «ванна»: мелкая — всего по колено, может чуть глубже — но с ровным дном, спокойной водой и удобным плоским камнем, на который я бросила неряшливым комком изрядно потрепанный шелковый комбинезончик, насквозь пропотевшее белье и неопреновые ботинки, за время похода истончившиеся до состояния шерстяных носков. Задержав дыхание, я опустила туда ноги, постаравшись сдержать рвущийся истошный визг — холодно? Ч-ч-ч-черт! Да она обжигающе ледяная, а не холодная! Тут что, где-то имеются тающие ледники? Но через секунду-другую меня отпустило, и я смогла сначала немного расслабиться, а потом в голове словно что-то переключилось, и ощущения от окружившего тела жидкого холода стали похожи на эйфорию, настолько отчетливо каждую клетку покидала усталость, вымываемая кристально чистой чудодейственной водой. Я даже рискнула лечь и полностью вытянуться во весь рост, погрузив при этом в воду и голову, и лицо. Распустила волосы, и они, повинуясь незаметному глазу течению, окутали меня, облепив шею, грудь и живот.

— Ты, и правда, Русалка. Прекрасная, нежная, такая ранимая, такая беззащитная. — Раздался совсем рядом тихий, но напряженный голос, услышав который, я с бульком ушла под воду, но теплые даже в ледяных струях руки нежно подхватили меня и вытащили на камень. Какая-то часть сознания пыталась возмутиться и напомнить о благоразумии и о том, что сегодня не последний день мира, и я сотни раз пожалею, если прямо сейчас не оттолкну, не прекращу все это… Но падать и дальше без парашюта было так правильно и естественно, что я просто позволила всему происходить. Сеня так же нежно растер меня пледиком, плохо впитывающим воду, затем плотно замотал в него, руками отжал тяжелые пряди и велел стоять. Он не встречался со мной глазами, глядя только на свои руки, сжав челюсти и сильно хмуря брови. Дышал он отрывисто и резко, как будто боролся с очередным, так знакомым мне прежде приступом своей ярости. А потом — я только рот открыла, но так и не смогла вымолвить ни слова — Арсений взял мое нижнее белье и комбинезон и быстро, привычными, отточенными движениями, как будто делал это всю жизнь, выполоскал их в той же ванне, лишь пожав плечами в ответ на мой ошарашенный взгляд:

— Грязное-потное потом одевать вообще стремно, я свое уже тоже прополоскал, над костром подсушим.

И в этот момент небо раскололось прямо над нашими головами. Мне показалось, что у меня даже заложило в ушах от этого грохота. Путаясь в закрученном на голое тело пледике и боясь упустить его края, я судорожно пыталась влезть в ботинок, пока не начала заваливаться… прямо в объятия Арсения.

— Тш-тш-тш, не трепыхайся ты так. Если так стесняешься, я глаза закрою. Млять, вру, — хриплый низкий голос и протяжный вздох, почти стон, от которого у меня огнем прострелило от горла до низа живота, и колени мгновенно ослабли. — Не буду я их закрывать. Убей — не закрою. Хоть глазами тебя оближу и сожру, раз по-другому нельзя.

Арсений резкими движениями натянул мне свои ботинки и, подняв голову, посмотрел в глаза открыто, позволяя увидеть всю яростную силу своего вожделения, всю дикую мощь жестоко скручиваемой потребности, и я не посмела отвести взгляда, безнадежно пойманная и бескровно побежденная этой предельной безмолвной откровенностью. Стремительно встав с колен, дернул меня на себя, совсем не трепетно и осторожно, а как притягивают к себе свое. Атака его рта была краткой и агрессивной, но не жадной. Не поцелуй-ласка или утешение, не требование большего. Скорее уж клеймо, клятва, подведение черты и обещание.

Над головами опять громыхнуло, отрезвив нас и вынудив Арсения с тихими чертыханиями начать движение обратно в сторону нашего временного убежища. Я почти машинально скакала с камня на камень, стараясь держать равновесие и не наступать на уже начавшую подмокать под редкими крупными каплями землю, и с удивлением понимала, что и здесь мой «братец» оказался прав: мне было даже немного жарко — то ли после ледяной ванны, то ли от обжигающего поцелуя, а силы, казалось, вернулись в таком объеме, что хоть сию минуту бери рюкзак и иди дальше, куда командир велит.

В благоустроенный дольмен (да простит нас упокоенный в нем тысячи лет назад великий шаман) мы забрались уже под звуки мерно стучавшего дождя. Сеня, не промолвивший от самого ручья ни слова, повернувшись ко мне спиной, обустраивал что-то вроде крохотного очага из затащенных внутрь камней. Он разломил о колено принесенный от речушки плавник, самые широкие ветки ровно уложил на дно очага, затем насыпал на них горкой все мои с таким трудом наструганные щепочки, из оставшихся палок сложил вокруг эдакий вигвамчик с явной дыркой в одном из бочков, а затем взял в руки ту самую непонятную мне штуку, показавшуюся похожей на ключ, а на деле оказавшуюся современным непромокаемым вечным огнивом, и принялся высекать искры, стараясь направить их в оставленный в шалашике из прутьев проем. Буквально через три минуты у нас в убежище весело трещал костерок, на который Арсений умудрился приладить свою эмалированную кружку с водой и веточками найденной по дороге земляники и самого первого, начавшего зацветать чабреца. По верхнему камню, служившему надежной крышей, барабанил дождь, подо мной елозил и сердито шелестел используемый не по назначению воздушный змей. А я смотрела в широкую спину Арсения, наблюдая за сокращением на ней мышц, и чувствовала себя как никогда защищенной и потерянной одновременно. Но напряжение и все переживания этого чокнутого дня неожиданно вернулись стократно и скрутились в тугой клубок, который железной хваткой сжал мое сердце и выдавил воздух из легких. Мне было нужно, нет, жизненно необходимо почувствовать сию же секунду что-то еще.

Протянув руки, я положила ладони чуть ниже лопаток Арсения, наслаждаясь реальностью его тепла, отгоняющего растущую панику, и он замер, остановившись на середине вдоха. Его спина словно окаменела и за секунду стала горячее.

— Василиса… — он практически проскрипел мое полное имя, и в каждом звуке — бездна угрозы и предупреждения.

Но это не могло остановить меня сейчас от очередного шага, о котором наверняка пожалею завтра.

— П…Пожалуйста, — прошептала я, едва сама себя расслышав, и, придвинувшись ближе, коснулась губами его плеча.

Арсений развернулся так стремительно, опрокидывая меня на спину, что я могла только шокированно выдохнуть. И он поймал этот мой выдох, проглотил его и потребовал больше. Не было постепенного перехода от нежности к откровенной, обнаженной жажде. Не было предупреждений и неуверенных поглаживаний, проверяющих, готова ли я принять столько его сразу. Господи, это же Арсений, он же как лавина, сминающая и погребающая под собой, если имела глупость не убежать и не уйти с пути. Он не целовал, а поглощал меня, причем с таким остервенением, что тут же полностью накрыло возбуждение, от мощи которого было просто страшно. Я будто перестала быть собой, разумным существом Василисой Орловой, а стала средоточием неуправляемого пламени, единственная цель которого — сжечь мужчину надо мной дотла так же, как это делает он со мной. Арсений трясся всем телом, целуя меня с одержимостью, которая все сильнее и сильнее заражала и меня. Он не стонал — издавал совершенно животные звуки, каждый из которых орал о том, как же безумно я ему сейчас необходима. Вся, целиком, до последней клетки тела и мысли в голове. И я, отвечая на это безапелляционное требование всем своим существом, дрожала и цеплялась за него. Бедра Арсения были в непрерывном движении, он терся, толкался, вжимался между моих уже широко раздвинутых для него ног, и я всхлипывала и стонала от того, как этого было чересчур и все же совершенно недостаточно. Я была готова умолять его сделать хоть что-то, иначе просто чокнусь от этого мучительного напряжения, но мое горло пропускало сквозь себя лишь рваные стоны, а губами и языком по-прежнему жадно владел его рот, вовсе не собираясь давать мне свободу. Скользнув руками вниз по его спине, я нагло дернула его штаны, не желая просить — требуя большего.