— Где у тебя ванная? — не слушая, перебила меня Василиса.

— Ты уверена, что голову себе там не разобьешь? — спросил, указывая направление. — Я не хочу, чтобы меня потом черте в чем обвинили.

— Не волнуйся, не обвинят, — огрызнулась она и пошла в ванную, уже совершенно уверенно и не шатаясь.

Я ходил по коридору туда-сюда, прислушиваясь на всякий случай к шуму воды и звукам… и не то чтобы мне это было легко. Слишком уж красочно представлялась мне картинка обнаженной Василисы в моей ванной в окружении моих вещей, к которым я буду прикасаться каждый день, когда она уже уйдет и никогда сюда не вернется. Дурацкие мысли лезут же в голову, хотя вот мой неугомонный член совсем не считал их таковыми.

— Обломайся, дружок! — прошептал я, поправляя его со сдавленным стоном. — Тут нам с тобой не светит.

Когда за дверью стало тихо, я быстро ушел в зал и улегся на диван, чтобы не сталкиваться с Василисой в узком коридоре. Закрыв глаза, накрыл лицо рукой, заставляя себя расслабиться и ни секунды не думать, что сейчас она ложится в мою кровать, в которой я столько раз лежал, представляя, как она движется на мне, запрокинув голову, и от этого ее волосы скользят по моим напряженным, мокрым от пота бедрам. А потом, кончив, материл себя последними словами за эти гребаные фантазии. Прекрасно! Теперь мне вообще будет в кайф. Хоть больше никогда не ложись в эту постель!

Тихие шаги босых ног по ламинату заставили напрячься и свернуться узлом все нутро. Твою же мать, никогда не думал, что подобный звук можно назвать дико возбуждающим! Но, похоже, до утра меня ждет еще много открытий, потому что направлялась Василиса не в спальню, а прямо ко мне. Сдавленный выдох и шуршание ткани рядом с диваном… Я перестал дышать, потому что в голове поплыло от ее аромата. В теле напряглась каждая мышца, а в паху потянуло так, что впору взвыть, как оголодавший волк на морозе. Нежные пальцы коснулись моей щеки, и меня подбросило, как от удара электорошоком. Она что, издевается, на хрен?!

— Какого ты творишь! — взорвался я, вскакивая и хватая совершенно обнаженную Василису за руку. Обнаженную!! Я пялился так, словно впервые видел голую женщину, и понимал весьма простую вещь. Мне конец. Однозначно.

Комната была освещена только скудным светом уличного фонаря, падающим Василисе со спины, и невозможно было четко рассмотреть выражение ее лица, хотя, если честно признаться, в первый момент и не мог на нем сосредоточиться. Глаза жадно следовали по изгибам этого тела, окутанного облаком волос, запоминая, впитывая мое многолетнее наваждение теперь во плоти. Василиса же замерла как изваяние, языческое божество, перед которым начинают слабеть мои колени, и не думая отнимать руку.

— Ты делаешь мне больно, — наконец прошептала она.

— Я знаю. Всегда, — так же еле слышно ответил я, словно боялся громким звуком вспугнуть это видение, не особо отдавая отчет произносимым словам.

— Я про руку, — Василиса чуть шевельнула кистью, и только тогда я понял, насколько сильно ее сжимаю.

— Извини, — я ослабил хватку, но отпустить совсем не мог себя заставить, как, впрочем, и отвернуться, посмотреть в другую сторону.

— Мне уйти? — Василиса тряхнула волосами, вздергивая подбородок и переступив с ноги на ногу, как будто ища больше опоры. В ее голосе вдруг прозвучал откровенный вызов. Этот такой знакомый жест и сверкнувшие в полутьме огромные глаза… И в моей голове словно ударили в гонг, спуская с цепи мою самую темную и глубоко спрятанную сторону. Ту самую, чьей неотъемлемой, намертво вросшей частью стало извечное жестокое влечение к стоящей напротив девушке. В мою кровь будто щедро плеснули адреналина, переключая мозг на единственную возможную волну, заставляя себя одновременно ощущать горящим и смертельно замерзающим. Я стиснул зубы от прокатившейся по телу мощной вибрации желания, такого, что уже не имеешь представление, что такое контроль. Просто не помнишь, зачем он вообще существует. Я стоял напротив той, кого хотел, как одержимый, отчетливо понимая, к какой катастрофе все идет, да вот только что-то сожаления или желания остановиться никак не находилось. Зато в избытке нашлась злость, всегда так спасавшая меня, когда я на какой-то момент позволял себе забыть, что я и Васька слишком близко — это хреновый расклад.

— Все зависит от того, с какой целью ты пришла, прелесть моя, — я постарался вложить в свой тон максимум пошлой подоплеки и приблизил наши лица так, что губы оказались в паре сантиметров друг от друга, в надежде испугать Василису. Пусть сейчас просто уйдет, сбежит, проклиная меня и обзывая по обыкновению последними словами, а я с места не сойду, чтобы пойти за ней. Потому что у самого нет сил отступить. Кажется, если я сейчас хоть шевельнусь, отстраняясь, то меня просто разорвет от внутреннего напряжения.

— Я хочу узнать… — невнятно пробормотала Василиса и, глубоко вдохнув, подалась ко мне, уничтожая последнее спасительное расстояние.

Оргазм — совершенно великолепная вещь, пожалуй, лучшая в мире, чем-то схожая со взрывом мозга. Так я думал. До тех пор пока Василиса с шокирующей решимостью не втянула меня в этот поцелуй, от которого мой разум ушел в неконтролируемый штопор. Думал ли о чем-то в тот момент? Да на самом деле о тысяче вещей и ни о чем одновременно. Бесился, что вот так целоваться научил другой, и улетал от каждого движения и взаимной борьбы наших губ и языков. Сердце останавливалось от понимания, что творим запретное, но сатанел от мысли, что нужно это прекратить. Разум наизнанку выворачивало от бесконечных как, зачем, почему и что дальше, но прямо сейчас на каждый было абсолютно наплевать. Василиса с тихим стоном обвила мою шею, прижимаясь всем телом, и в моей голове случился тот самый пресловутый взрыв, уничтожающий все и оставляющий в полыхающей пустоте одно — отчаянную мольбу: только не останавливайся!

Стало по хрен на все причины и последствия. Существовал только это момент, он был моей пьяной единственной реальностью, и я буду упиваться им до конца, хоть вусмерть, хоть до потери пульса — пока он есть. А все остальное, в том числе и неизбежное будущее похмелье, пока просто сон, кошмар, который нужно гнать от себя как можно дальше. Сейчас же я возьму свое, до дна вычерпаю, что дают, и стану жадно требовать еще, больше, все без остатка.

Спустя годы виню себя за то, что не был достаточно нежен тогда. Да, собственно, вообще не был. Я, как совершеннейший зверь, утолял голод, впиваясь в эту невыносимо желанную плоть пальцами. Сжимал до белых следов — предвестников завтрашних синяков, кайфуя от тихих всхлипов Василисы, от ее ошалелого затуманенного взгляда, от ответных ласк рук, скользящих по коже, от охотно снова и снова подставляемых под мои агрессивные поцелуи губ. Вдавливал ее хрупкое тело в себя с таким остервенением, как будто от этого наши жизни зависели. Нет, я не был медлительным и осторожным тогда. Оправдывал тем, что если уж она и должна навсегда достаться другому, то сегодня будет моей без остатка. Один долгий щедрый глоток, перед тем как навеки смириться с постоянной жаждой. Гори огнем вся порядочность, и в гробу я видел честность! Хватит! Устал я от проклятых фантазий и партнерш, на месте которых представлял ее. Хочу оригинал, пусть на одну ночь, но по полной, так, чтобы оба сгорели к чертовой матери! И пусть я буду в аду жариться и перестану сам себя уважать, но не собираюсь давать Василисе опомниться, спрашивать, уверена ли она, задаваться вопросами: я ли сейчас в главной роли в ее голове, или она, закрыв глаза, представляет другого. Да похрен! Я-то точно знаю, кто в моих руках. Даже не вспомню, как я умудрился упасть на диван, а не повалил ее прямо на пол. Даже сдирая с себя одежду, я трогал, целовал, топил ее в моем вожделении, не собираясь дать ни одного шанса на передышку. Никаких остановок и передышек, пока она не изогнется дугой подо мной, кончая. А потом снова и снова. Я заставлю ее помнить эту ночь и спустя годы. Да, я этого хотел, довести ее до состояния невменяемости. Не новичок же и знаю, как сделать, чтобы женщина еще долго, мечтательно-стыдливо улыбаясь, вспоминала, что творил в постели с ней такой безбашенный засранец, как я. И все это я собирался обрушить на Василису, и пусть потом сравнивает и думает, дотягивает ли кто до этой планки. Но каким же был идиотом, думая, что сам смогу продержаться, глядя, как Василиса отзывается на каждое прикосновение. Слыша, как вздохи превратились в стоны, а потом в хриплые отчаянные вскрики. Фантазии — ничто, бледная тень. Они лишь способ не умереть с голоду, но и рядом не стояли с реальным насыщением. Я так хотел долго-долго смаковать каждый нюанс — вкус и ощущение ее кожи, когда целовал и облизывал ее шею, грудь. Дрожь и мурашки под пальцами и прерывистое дыхание от каждого скольжения жаждущего рта, когда спускался к ее животу. Одуряющий запах возбуждения и краткое, едва заметное сопротивление, когда раздвинул для себя ее бедра. Хотел ощущать снова и снова эту судорогу, что пробегала по телу Василисы, когда я терся лицом, как обезумевший от валерьянки кот, о нежную влажную мягкость ее складок, царапая своей щетиной. Ее первый хриплый крик и спазм мокрой плоти под моим вторгшимся языком был как новая доза кайфа в мою кровь. Василиса реальная, просто лежащая на спине, открытая, доступная и содрогающаяся от любого моего действия стерла из памяти все даже самые грязные фантазии, посещавшие меня в жизни. Это был тот момент, когда понимаешь: вот еще один маленький шаг и все — большего тебе просто не надо. И когда она остервенело впилась в мои волосы, буквально взлетая на диваном и выгибаясь так, что мне показалось, что сломает себе шею, я окончательно сорвался. Просто больше не мог быть нигде, кроме как внутри ее тела, или просто бы сдох. Причем прямо сейчас, пока ее еще трясет и гнет отзвук ее первого оргазма, данного ей мною. Схватив Василису за бедра, я рывком сдвинул ее ниже, вклинивая свои между ними. Не давая ни секунды обоим, рванулся вперед в обжигающую глубину ее тела, торжествующе рыча, как дикое животное… и тут мое ликование обратилось болью и кошмаром.