– Вот так, – слышу я голос Ханны. – Теперь я пою соло, что, по идее, надо было бы сделать с самого начала.

Синди сочувственно цокает языком.

– Судя по рассказу, этот парень законченная эгоистическая задница.

– Синтия, – резко произносит мой отец. – Следи за языком.

Вот опять – она вздрагивает. Дальше должно бы последовать тихое «прости», но, к моему удивлению, она не извиняется.

– Фил, ты не согласен? Представь, что ты продолжал бы играть за «Рейнджеров», и ваш вратарь оставил бы вас в неполном составе перед серией игр на Кубок Стэнли.

У отца на скулах играют желваки.

– Эти две ситуации нельзя сравнивать.

Синди быстро сдает назад.

– Да, думаю, нельзя.

Я вилкой загребаю пюре и кладу его в рот.

Ледяной взгляд отца перемещается на Ханну.

– Как долго вы встречаетесь с моим сыном?

Краем глаза я замечаю, что она испытывает неловкость.

– Месяц.

Он кивает, как будто его радует ответ. Когда отец снова заговаривает, я понимаю, что конкретно его обрадовало.

– Значит, все не серьезно.

Ханна хмурится.

Я тоже, потому что знаю, о чем он думает. Нет, на что надеется. На то, что вся эта история с Ханной просто интрижка. Что все это кончится скорее раньше, чем позже, и я опять сосредоточусь исключительно на хоккее.

Но он ошибается. Черт, я тоже ошибался. Я предполагал, что наличие девушки уведет меня от моей цели и отвлечет от хоккея, однако этого не произошло. Мне нравится быть с Ханной, но это ничуть не умаляет роли хоккея в моей жизни. Я продолжаю выкладываться на тренировках, я продолжаю вырубать своих соперников на льду. Последний месяц показал мне, что в жизни я могу уделять должное внимание и Ханне, и хоккею.

– Гаррет рассказывал вам, что после окончания колледжа он планирует участвовать в отборе в высшую лигу?

Ханна кивает в ответ.

– Когда начнутся отборочные игры, его расписание станет еще более плотным. Как я понимаю, и ваше тоже. – Отец вытягивает и поджимает губы. – Где вы себя видите после окончания? На Бродвее? В звукозаписывающей студии?

– Я еще не решила, – говорит Ханна и тянется к стакану с водой.

Я замечаю, что ее тарелка пуста. Она все доела, но добавки не попросила. Я тоже не попросил, хотя не могу отрицать, что Синди готовит просто фантастически. Такой сочной индейки я давно не ел.

– Ну, войти в музыкальный бизнес очень трудно. Для этого нужно много и упорно работать. – Отец делает паузу. – Это требует огромной концентрации внимания.

– Я хорошо знаю это. – Ханна плотно сжимает губы. Она знает еще миллион вещей, но сдерживает себя и ничего не говорит.

– Профессиональный спорт требует того же. – Многозначительно вещает отец. – Требуется тот же уровень внимания. Наличие отвлекающих факторов может обойтись очень дорого. – Он поворачивается ко мне. – Не так ли, сын?

Я накрываю руку Ханну ладонью.

– Некоторые отвлекающие факторы стоят того.

Теперь у него раздуваются ноздри.

– Похоже, все сыты, – нарушает тишину Синди. – Как насчет десерта?

Я холодею при мысли, что придется еще хоть на секунду задержаться в этом доме.

– Между прочим, нам с Ханной пора, – довольно грубо говорю я. – По прогнозу, сегодня к вечеру пойдет снег, и мы хотели бы добраться до дома до того, как занесет дороги.

Синди поворачивается к большому, от пола до потолка, окну на противоположном конце столовой. Снаружи нет ни намека на снег ни в воздухе, ни на земле.

Однако она, слава богу, не стала комментировать состояние погоды. Синди, кажется, даже рада, что этот неприятный вечер подходит к концу.

– Я помогу убрать со стола, – предлагает Ханна.

Синди кивает.

– Спасибо, Ханна, я ценю твою помощь.

– Гаррет. – Отец с грохотом отодвигает стул. – На пару слов.

Он выходит.

К черту его и к черту эти «пары слов». Ублюдок даже не поблагодарил свою женщину за приготовленную ею вкусную еду. Я сыт по горло этим уродом, но проглатываю свой гнев и выхожу вслед за ним из столовой.

– Что тебе надо? – спрашиваю я, когда мы заходим в его кабинет. – И не требуй, чтобы я остался на десерт, не утруждай себя. Я приехал на праздничный ужин, мы поели индейки, и теперь я уезжаю.

– Да мне плевать на десерт. Нам нужно поговорить об этой девчонке.

– Об этой девчонке? – хрипло смеюсь я. – Ты имеешь в виду Ханну? Она не какая-то там девчонка. Она моя девушка.

– Она помеха, – безапелляционно заявляет он.

Я закатываю глаза.

– С чего ты взял?

– Ты проиграл две из трех последних игр! – кричит отец.

– И это ее вина?

– Именно так, черт побери! Из-за нее ты отвлекся от хоккея.

– Я не единственный игрок в команде, – ровным голосом говорю я. – И я не единственный, кто совершал ошибки во время этих игр.

– В последней игре ты заработал удаление, которое дорого обошлось команде, – цедит он.

– Да, заработал. И что из того? Мы все еще номер один в нашей ассоциации. И все еще номер два по абсолютному счету.

– Номер два?! – Он уже орет во все горло, его руки сжимаются в крепкие кулаки, и отец делает шаг ко мне. – И тебе нравится быть номером два? Я воспитал тебя, ты, маленький засранец, чтобы ты был первым!

Когда-то этот испепеляющий взгляд и красные щеки заставляли вздрагивать и меня. Но это время прошло. В шестнадцать лет, когда я уже был выше и тяжелее отца, я понял, что мне больше нечего его бояться.

Никогда не забуду его взгляд, когда я впервые дал ему сдачи. Его кулак уже несся к моему лицу, и в какое-то мгновение на меня снизошло просветление, и я понял, что могу блокировать удар. Что мне больше не надо стоять столбом и принимать оскорбления. Что я могу дать ему отпор.

Я так и сделал. До сих пор помню, как приятно саднили костяшки после того, как врезал ему в челюсть. Хотя он и взревел от ярости, но все равно испытал шок, и в его глазах отражался страх, когда он пятился.

Вот тогда он в последний раз поднял на меня руку.

– Что ты собираешься сделать? – насмешливо спрашиваю я, кивая на его кулаки. – Ударить меня? Что, надоело третировать эту милую женщину?

Он каменеет.

– Думаешь, я не знаю, что ты превратил ее в боксерскую грушу? – цежу я сквозь стиснутые зубы.

– Закрой свой поганый рот, мальчишка.

Ярость во мне кипит и выплескивается наружу.

– Да пошел ты, – бросаю я. Я учащенно дышу, глядя в его расширившиеся глаза. – Как ты можешь поднимать на нее руку? Как ты можешь поднимать руку хоть на кого-то? Проклятье, да что с тобой такое?

Он надвигается на меня, но останавливается, когда между нами остается полметра. На секунду мне кажется, что сейчас отец и в самом деле ударит меня. Я даже хочу, чтобы ударил. Тогда я смогу ударить в ответ. Разбить кулаки о его лицо и показать ему, каково это, когда тебя бьет тот, кто, по идее, должен любить.

Я не двигаюсь с места, мои ноги будто приросли к полу, руки опущены. Как бы сильно мне ни хотелось врезать ему, я никогда не опущусь до его уровня. Я никогда не потеряю контроль над собой и не стану таким, как он.

– Тебе нужна помощь, – сдавленно говорю я. – Серьезно, старик. Тебе нужна помощь, черт побери, и я очень надеюсь, что тебе ее окажут до того, как ты искалечишь эту женщину.

Я выхожу из кабинета. У меня дико дрожат ноги, и мне странно, как они доносят меня до кухни, где Ханна ополаскивает тарелки, а Синди загружает посудомойку. Когда я вхожу, обе женщины смотрят на меня, и обе бледнеют.

– Синди. – Я откашливаюсь, но комок в горле остается. – Сожалею, но я вынужден похитить Ханну, нам пора ехать.

После паузы Синди быстро кивает.

– Хорошо. С остальным я сама справлюсь.

Ханна закрывает кран и медленно идет ко мне.

– Ты в порядке?

Я мотаю головой.

– Ты могла бы подождать меня в машине? Мне нужно поговорить с Синди.

Вместо того чтобы выйти, Ханна подходит к Синди, секунду колеблется, и потом тепло обнимает ее.

– Огромное спасибо за ужин. С праздником.

– С праздником, – с вымученной улыбкой тихо говорит Синди.

Я достаю из внутреннего кармана пиджака ключи от машины.

– Вот. Заведи, пусть прогреется, – говорю я Ханне.

Она выходит без единого слова.

Набрав в грудь побольше воздуха, я подхожу почти вплотную к Синди. К моему ужасу, она опять вздрагивает, как вздрагивала весь вечер. Словно поговорка «каков отец, таков и сын» для нее непреложная истина. Словно я хочу…

– Я не причиню тебе вреда. – Мой голос растрескивается, как скорлупа у яйца. Мне противно от того, что я вынужден уверять ее в очевидном.

В ее глазах появляется паника.

– Что? Ах, дорогой, нет. Я даже не думала…

– Нет, думала, – тихо возражаю я. – Ничего страшного. Я не обижаюсь. Я знаю, каково это… – Я сглатываю. – Послушай, у меня не так много времени, потому что мне нужно убраться отсюда прежде, чем я совершу нечто такое, о чем потом пожалею. Но я хочу, чтобы ты кое-что уяснила.

Она явно испытывает неловкость.

– Ты о чем?

– Я… – Я снова сглатываю и прямиком перехожу к сути, потому что ни ей, ни мне совсем не хочется, чтобы отец застал нас за этим разговором. – Он бил и меня, и маму, понимаешь? Он оскорблял нас физически и словесно, долгие годы.

Ее губы приоткрываются, но она не произносит ни слова.

Я с тяжелым сердцем заставляю себя продолжить:

– Он нехороший человек. Он опасен, жесток и… он болен. Не надо мне рассказывать, что он вытворяет с тобой. Хотя, может, я и ошибаюсь, и отец ничего не вытворяет, но я все же думаю, что он творит всякие бесчинства, потому что вижу, как ты вьешься вокруг него. Я тоже так себя вел. Каждое мое действие, каждое мое слово… все шло от страха, потому что я дико боялся, что он снова изобьет меня до смерти.

Ее ошеломленный взгляд – достаточное для меня подтверждение.

– Как бы то ни было, – со вздохом говорю я, – я не собираюсь утаскивать тебя отсюда или звонить копам и сообщать о бытовом насилии. Это не мой дом, поэтому я не буду вмешиваться. Но мне нужно, чтобы ты кое-что усвоила. Первое: ты ни в чем не виновата. Не вини себя, потому что вся вина лежит на нем. Ты не сделала ничего, что могло бы вызвать его критику и словесные нападки. Не думай, будто ты не оправдала его ожиданий – его ожидания просто невозможно оправдать, черт побери. – Моя грудь так сильно сжимается, что болят ребра. – И второе: если тебе что-нибудь понадобится, что угодно, обязательно звони мне, ладно? Если понадобится поговорить, или ты решишь уехать от него и тебе понадобится помощь для переезда, позвони. Или если… он что-нибудь сделает с тобой, и тебе понадобится помощь, позвони. Обещаешь?