Среда. Утро. Начало.

  Народ перестал подозрительно коситься. В том, что я учусь в техническом вузе с минимум женского населения, есть свои неоспоримые плюсы. Парни оставили меня в покое. За что была им искренне благодарна.

  Суббота. Вечер.

  Нет ничего сложнее, чем строить из себя то, к чему и близко не имеешь никакого отношения. Сложно общаться со всеми и ни с кем, раздражаясь не только от общения, но и от присутствия кого-либо поблизости. Даже не так – присутствие кого-либо рядом бесило до черных точек перед глазами. Но намного сложнее приходить домой и отворачиваться от зеркала, было противно смотреть на себя, на то, во что я превращалась. Врать самой себе не получалось.

  Мне все также было больно и тоскливо. Я врала маме по телефону, что безмерно загружена учебой и работой и нет у меня ни одной свободной минутки на визит к ним домой. А потом и вовсе ссылаясь на плохую связь, прерывала разговор. Я почти не ела, спала по паре-тройке часов за ночь, скорее просто проваливаясь в забытье, чем отдыхая. Я злилась на саму себя, я расколошматила с десяток тарелок и тяжеленную стеклянную конфетницу, я бесилась, что не могу выкинуть глупую любовь, я не уважала саму себя, и по тридцать раз проверяла телефон на наличие звонков и сообщений, я разорвала на звенья и снова собрала подаренный Вадимом браслет. Закрываю глаза ночью и против воли вижу голубые глаза, внимательно смотрящие на меня. Чувствую вкус его губ, помню его запах. Наваждение, сумасшествие, одержимость. Один раз услышала в коридоре института такой же рингтон как у Вадима, и забыла, как дышать. А когда смогла, наконец-то, вдохнуть вязкий воздух, закружилась голова и вдруг стало очень жарко, сердце застучало в горле, и жалкий скулеж в холодную стену под моей мокрой щекой, и не держащие меня онемевшие ноги. Слава Богу, никого не было рядом.

  Злюсь на Лену. Сильно злюсь, сжимая челюсти почти до боли. И меньше всего она передо мной виновата. Но как вспомню, что она спала с ним, неоднократно по ее же словам, а мы в это время уже как бы встречались, внутри все полыхает от бешенства и морозит от боли. Хочется оттаскать ее за волосы и расплакаться в ее плечо. И от не прошеного чувства сострадания судорожно сжимается сердце. Мы из одной коллекции, всего лишь.

  Разум что-то понимает, а сердце и душа болят при одной мысли о бывшей подруге. Увидеть ее вновь, и вспомнить, и представить, как это было у них. Не могу выбраться из этого, сама не могу. Есть безумное желание поговорить с кем то, выложить, выплеснуть все как на духу. И забыть как страшный сон. Но... не с кем.

  Сегодня прилетели Таша и Тёма. Позвонили прямо из аэропорта.

  – Маришик, привет! Солнце, я так по тебе соскучилась! У нас столько фоток, столько впечатлений! Не представляешь, что я тебе расскажу. Но только при встрече, это не телефонный разговор. Короче, завтра мы к тебе приедем, наверное, ближе ко второй половине дня. Раньше от родителей вряд ли сбежать получится. Хорошо? – жизнерадостность подруги резала меня тупым ножом с особым садизмом, неторопливо отрезая по маленькому кусочку выдержки. Я не хочу! Я не могу, я не выдержу вновь истерику. А она будет, достаточно мне услышать этот гребаный вопрос "Что случилось?". И увидеть это долбанное сочувствие или жалость.

  – Привет, Таш. Прости, но я завтра не могу. Меня подруга попросила помочь с переездом. Я уже обещала. Прости, в другой раз, – я так легко смогла соврать, даже голос не дрогнул.

  – Ой, а во сколько ты завтра будешь дома? Ты же на весь день, правда? Я приеду, когда тебе будет удобно. Мы можем даже Тёму не брать с собой, устроим мини посиделки, только ты, я и... – нет! Только не она!

  – Нет, прости. Завтра на весь день, это точно. Потом как-нибудь созвонимся. В другой раз. У тебя все? Мне просто надо идти, у меня тут дела... – я грубо пытаюсь отвязаться от любимой подруги, держу себя из последних сил, чтобы не сорваться на крик, позорно разреветься и выложить всю боль, что клокочет внутри.

  – Дда. Хорошо. Конечно. Пока? – грусть и почти слезы в ее голосе.

  – Пока, – и быстро нажала отбой.

  Я не могу и не хочу общаться с ней. С ними, такими счастливыми, так любящими друг друга, запятнать их своей болью, выплеснуть на них свои проблемы. Не имею на это право. Это слишком.

  ***

  Тёма со мной почти не общается. На уровне "привет – пока – как дела – отлично – идешь на следующую лекцию? – у меня сегодня работа – ясно" и пристальный взгляд нахмурившегося друга. Я так и не видела Ташу с момента их возвращения из поездки, просто не пустила их к себе в квартиру, не открыла дверь, закрыв ее на внутреннюю защелку. Трусливо сидела в темноте на коридорной тумбочке и, слушала долгую трель звонка, тихий разговор, три звонка на свой телефон и удаляющееся шаги по лестнице. Я игнорировала, я молчала, я скидывала звонки, я не могла справиться с собой и тихо скулила в темноте от бессилия что-либо сделать с собой и как то перебороть себя и вновь начать жить, начать бороться. Это не я, я не могла быть такой сукой, сама себя ненавидела. Я не могла отбросить от себя мысли о предательстве и с мазохизмом сумасшедшей ожидала, когда друзья окончательно отвернутся от меня. Я так этого ждала – наказывала себя за наивность и долбанную доверчивость, и страшилась катастрофы, когда останусь совсем одна.

  И вот Тёма выловил меня за локоть в коридоре уже поздно вечером и прямо спросил:

  – Ты не хочешь с нами общаться? – Вот так вопрос в лоб, без долгих хождений по кругу. Смотря мне в глаза, серьезно, пристально и с некоторой злостью. Глубокий вдох и:

  – Да, – смотрю в его глаза.

  – Причина?

  – Все просто. Вы уехали на какое то время и у меня многое изменилось в жизни. И я не хочу сейчас ни с кем общаться. А сейчас извини, но ты меня задерживаешь. Я спешу, – попыталась вырвать собственную конечность из цепкой хватки друга, и не смогла. Он все также пристально смотрит на меня, нахмурившись и сурово сжав губы в тонкую линию. А в глазах... буря эмоций.

  – Можно было сказать открыто, без этих увиливаний и вранья. Мара, ты выглядишь жалко. На тебя смотреть больно, – попытался сказать, что-то еще. А у меня все поплыло перед глазами.

  – Знаешь что? Не смотри! Не подходи, не общайся, не замечай меня, вообще исчезни из моего окружения, из моего личного пространства! – резко выдернула руку из его хватки. Он не успел разжать пальцы, место чуть повыше локтя обожгло острой болью, будет синяк. Боль отрезвила, уже готовые политься слезы я смогла удержать. – На каком языке тебе сказать? Оставь. Меня. В покое! Мне надоело притворяться, что все хорошо! Смотреть на вашу глупую любовь! Телячья нежность, бэээ, – сделала жест будто меня тошнит. – Слушать наивный лепет твоей подружки, умиляться ее нежности и хрупкости. Достало! Я не могу и не хочу больше! – я что есть сил сжала руки в кулаки, впиваясь ногтями в ладони, держа себя под контролем, сосредоточившись на этой отрезвляющей боли. Мне было мерзко, мне было больно. Истерика была совсем рядом, под тонкой пленкой гнева. Меня начало колотить, перед глазами все плывет. Надо отделаться как можно скорее от друга. – Хватит, надоело до трясучки! Уже давно мечтаю избавиться от вашего ванильного общества! Избавьте меня от себя! Все понял или мне повторить??

  – Более чем. Ты все доступно объяснила, – сквозь зубы процедил мне друг, смотря на меня взбешенным взглядом. Если бы можно было, меня бы прямо тут испепелили.

  Я бежала в туалет, почти не видя ничего перед собой. Не выдержала бы и секунды сочувствия друга, не смогла бы стерпеть и одного понимающего взгляда, не смогла бы повторить и трети всей той грязи, что я сейчас на него вылила. Больно, низко, подло.

  Умылась в туалете холодной водой из-под крана, раз, второй, третий, четвертый... не особенно заботясь о том, что мокрая челка спустилась на глаза, брызги замочили рукава и ворот свитера, а простенький макияж превратился в потекшую маску клоуна из ужастика. Руки дрожали крупной дрожью, а дышать я могла только со всхлипами. На моем лице была не только пахнущая хлоркой вода. Изрядная примесь слез с привкусом предательства, озлобленности на весь мир и боли от одиночества разъедало глаза и душу. Уткнулась лбом в слегка мутноватое зеркало и разревелась в голос, не особенно задумываясь о том, что меня может кто то увидеть или услышать. Мне стало все равно. Я осталась одна, как и хотела.

  ***

  Темный коридор института лишь в четырех местах освещен лампами дневного света на высоком потолке. Нет ни одного студента или преподавателя, все уже давно разошлись по домам. Еще бы, время то уже почти семь часов вечера. Артем поднялся по лестнице, остановился в начале коридора, прислушался, нахмурился. Когда все изменилось? Они приехали отдохнувшие, радостные и купающиеся в своих чувствах, не замечая ничего вокруг. Так продолжалось примерно с неделю, неделя счастья, неделя потрясающих впечатлений от поездки, поездки после которой многое изменилось – стало глубже, осознаннее, увереннее. Все стало правильно, все стало на свои места. И все и оставалось бы так радужно, если бы не Мара со своими закидонами. Она вообще вела себя на этой неделе странно – замкнулась в себе, не подпуская и на пушечный выстрел. Холодная, отрешенная, на все вопросы дающая односложные ответы или отделывается ничего не значащими фразами, а то и вовсе, опустив голову, разворачивалась и уходила в сторону. Он спросил у пары человек из группы, быть может, что-то случилось. Мало ли, девчонка. Может, обидел кто? А может они забыли, что-то в своей эйфории любви? Все бывает, и все можно решить. Поговорить, выпустить пар, поплакать, попить кофе, чай, пиво и приговорить в два лица тортик, чем особенно грешны девчонки. Но нет, никто ничего не знал. Она была такая уже вторую неделю. Несколько раз огрызнулась, совершенно недвусмысленно дав понять, чтобы ее оставили в покое. По всему выходило, что случилось что то на самом деле серьезное. Вот только как это выяснить? Девушки они такие девушки, сами придумывают, сами обижаются.