У Хантеров выдался тяжелый год, об этом знает весь Виндзор[1]. Смерть родителей изменила Даниэль, сломала ее. Помню ее длиннющие светлые волосы, волнами струящиеся по спине, ее вечный румянец и самый звонкий в школе смех. Год назад она была совсем иной, но разве можно ее винить? Все помнят о трагедии в семье Хантер и не знают, как себя вести. Особенно я.

Собственно говоря, в этом году я избегала не только Даниэль, но и ее брата-близнеца Джейдена, который по-прежнему улыбается мне при встрече. Поболтать с ним у меня никак не хватает духу, и к тому же я ужасно боюсь, что он, как и его сестра, изменился. Не могу к ним приближаться. Не могу совладать со страхом сморозить глупость. Не могу соприкасаться с такой страшной утратой. Не потому, что не хочу, боже мой, нет, конечно! Я просто… не в силах.

Мокрыми руками выключаю кран и быстренько вытираю ладони о джинсы. Пытаюсь снова посмотреть на Даниэль, избегая при этом прямого зрительного контакта. Глаза у них с Джейденом так похожи. Дэни продолжает молчать, и надо бы заполнить паузу и сказать что-то еще. Неловко упоминать сейчас ее брата, но я гоню страх прочь и тихо произношу:

– Как дела у Джейдена?

Я ни разу об этом не спрашивала, хотя следовало бы. Опасаясь ответа вроде «о'кей» или «нормально», жду, затаив дыхание и сочувственно приподняв брови.

Даниэль опускает голову, и челка закрывает ее глаза.

– А что? – тихо спрашивает она враждебным тоном. – Тебя это вряд ли волнует.

Ошеломленно таращусь на нее. Год назад мы дружили. Она подшучивала, мол, если мы с Джейденом поженимся, то мы с ней типа станем сестрами, а ей всегда хотелось иметь сестру. Мне тоже, хоть я никогда не произносила это вслух.

– Дэни…

– А если бы волновало, – продолжила она, повернувшись ко мне, – то спросила бы год назад, когда…

И умолкла. Впрочем, я поняла, что Даниэль имела в виду: год назад, когда погибли их родители.

– Дэни…

Качаю головой и шагаю к ней. Я совсем не готова ссориться с Даниэль Хантер в уборной «Дэйри Куин».

– Мне не все равно, и ты знаешь.

– В таком случае свой интерес ты проявляешь весьма странным образом, – говорит она уже мягче, отворачивается к зеркалу, убирает с глаз челку и направляется к выходу. Затем останавливается и, оглянувшись, произносит:

– Я передам Джейдену привет.

Ее слова повисают в воздухе, и я, пялясь ей в спину, чувствую себя самой крошечной на всем белом свете. А чему тут удивляться? Вряд ли стоило надеяться, что она будет общаться со мной как раньше. Я и сама теперь говорю с ней иначе. Однако меня всегда страшило, что такой момент когда-нибудь настанет. С того дня, как я отстранилась от Хантеров, наши отношения пошли наперекосяк, но выбора у меня не было.

Чтобы Холден и Уилл меня не хватились, глубоко вздыхаю, выхожу из туалета и иду к нашей кабинке. Посетителей уже почти не осталось, кроме нас и компании Дэни, да и те, похоже, собираются уходить. Приблизившись к столику, толкаю Холдена локтем, заставляя подвинуться, и сажусь рядом. Лицо пылает огнем.

Заметив мое смущение, Уилл тут же выпрямляется.

– Что стряслось?

– Только что говорила с Даниэль, – шепчу я. – Впервые с…

Запинаюсь и вглядываюсь в лица друзей, пытаясь угадать их мысли. Холден хмурится, отодвигается, отворачивается к окну и начинает пристально разглядывать парковку. А вот Уилл явно заинтересован.

– Ты с ней говорила? – переспрашивает он.

– Пришлось. Столкнулись нос к носу.

Ставлю локти на стол, роняю голову в ладони, закрываю глаза и издаю глухой стон. Меньше всего я жаждала общаться сегодня с Даниэль Хантер. И уж тем более не хотела, чтобы наш первый разговор состоялся в туалете «Дэйри Куин». Надо было сказать ей что-то еще. Или совсем другое.

– Ясно одно. Она меня ненавидит, – мычу я.

– Что ж, – задумчиво бормочет Уилл, и я медленно поднимаю на него взгляд. – Было бы глупо ожидать иной реакции… В конце концов, она понятия не имеет, почему ты перестала с ней дружить.

– И что с того? – вмешивается Холден, резко поворачиваясь к нам. – Да, она их избегает. Как и все остальные. Но не потому, что жестокая.

Он смотрит на меня, ища подтверждения своим словам.

– Порой выбирать не приходится. Верно, Кензи?

Нахожу в себе силы кивнуть.

В следующую секунду словно из-под земли возникает администратор и вежливо просит нас удалиться, потому что через десять минут закрытие, а им надо закончить уборку. Оглядываюсь вокруг и понимаю, что, кроме нас, посетителей не осталось.

Выбрасываем свой мусор и выходим на парковку, где нас ждет ярко-красный «Джип Ренегат» Уилла, отполированный и сверкающий в свете фонарей, и, когда мы направляемся к нему, Холден хмурится. Его родители, в отличие от предков Уилла, не богаты и погрязли в долгах. Прошлой осенью они продали свой автомобиль, и потому он теперь зависит от Уилла, как и я. Мама иногда разрешает мне кататься на своей машине, но разве можно сравнивать…

Уилл занимает место водителя, я юркаю на переднее пассажирское сиденье и успеваю захлопнуть дверь перед носом у Холдена, отчего тот мрачнеет еще сильнее. Показав ему язык, инстинктивно тянусь к рычажку климат-контроля и включаю обогрев. Сейчас сентябрь, и ночи становятся все холоднее. Холден пробирается на заднее сиденье. Рост у него больше шести футов, и даже в таком просторном салоне ему приходится немного пригибаться – мне ужасно смешно наблюдать, как он подпирает потолок макушкой.

В Виндзоре по воскресеньям в столь поздний час заняться особо нечем. Большинство заведений закрыто, и все уже сидят по домам. Темнеть стало раньше, а наутро – кому в школу, кому на работу… Однако мы решаем прокатиться по городу, вдоль магазинов и закусочных проспекта Мейн-стрит к просторным полям на городской окраине, после чего Уилл предлагает развезти нас по домам.

Я выхожу первой, мы успеваем как раз к одиннадцати вечера. Выходя из машины, напоминаю, что увидимся завтра утром, когда Уилл заедет за нами перед школой. Друзья терпеливо ждут, пока я подойду к двери и, как обычно, помашу им на прощанье, и только потом стартуют. Вскоре музыка, включенная Холденом, затихает вдали.

Слышу голоса родителей, в основном папин. Он мягко и вежливо о чем-то спорит с мамой, но, судя по тону, они не злятся, а, скорее, чем-то встревожены: тихое выяснение отношений, типичное для нашей семьи.

Сбрасываю балетки, запираю дверь и неслышно ступаю по ковру в гостиную, где по телику с приглушенным звуком идет трансляция сегодняшнего матча НФЛ. Мама, вытянувшись в струнку, сидит на краешке дивана. Усталый потухший взгляд, крепко сжатые губы, спортивный костюм, волосы собраны заколкой, ноль косметики – вполне обычный для воскресенья вид. Папа стоит напротив нее в противоположном конце комнаты. На кофейном столике между ними бокал из-под вина со следами губной помады на ободке. Помнится, когда я уходила, мама наполнила его шардоне, пообещав, что на сегодня это первый и последний раз. Она всегда так говорит. Только вот бутылка в руках отца совершенно пуста.

– О, Маккензи, – говорит папа со вздохом, прячет от меня бутылку за спину и хмурится. – Ты так тихо вошла.

Сдержанно улыбаюсь и молчу, сосредоточенно глядя на маму. Ростом я в отца, но все остальное во мне – от нее: и карие глаза, и высокие скулы, и крепкая челюсть.

– Я спать, мам, – мягко говорю и опускаюсь рядом с ней на колени.

Она не пьяна. Одной бутылки теперь недостаточно. Но это озлобленное выражение лица появляется у нее уже после пары бокалов.

– Может, и тебе пора? – спрашиваю я, касаясь ее руки.

Мама смотрит в пол и некоторое время не двигается. Поднимает тяжелые веки и глядит на отца, как будто это он виноват и сам открыл для нее бутылку. А затем расслабляется, вздыхает и кивает, глядя на меня карими глазами.

Я поднимаюсь и тяну ее за руку. Наши пальцы переплетены. У нее теплые ладони, некоторые ногти сломаны, она в последнее время не особо следит за маникюром. Папа смотрит на меня с благодарностью, однако глаза полны стыда, даже вины. Я машу ему свободной рукой и веду маму из гостиной по коридору в спальню. Включаю свет и стискиваю зубы при виде чудовищного беспорядка. Свежепостиранные вещи кучей валяются на полу, не заправленная с утра постель, наглухо задернутые шторы. В эту комнату крайне редко проникает солнечный свет.

Мама садится на край кровати и пытается меня подбодрить вялой улыбкой, которая ничуть не убавляет моего раздражения.

– Всего пара бокальчиков, – говорит она, театрально закатывая глаза. – Твой отец преувеличивает.

Вряд ли преувеличивает. И вряд ли обошлось парой бокалов. Я молча сгребаю одежду на полу, складываю стопкой и убираю в шкаф. На туалетном столике рядом со старой фотографией – где папа с волосами, а я без передних зубов – стоит другой бокал. Пустой, со вчерашнего дня.

Закусываю нижнюю губу, наклоняю голову и аккуратно притворяю дверцу. Мама уже встала и шаркает тапочками по комнате. Хватаю бокал и поворачиваюсь к ней, пряча его за спиной. Изнутри распирает разочарование, но я скрываю его и выдавливаю улыбку.

– Я ужасно устала, поэтому поговорим завтра. Уилл заедет за мной в полвосьмого.

Мама ничего не отвечает, однако замечает, что я стащила бокал, и хмурится. Ее губы подрагивают, она прищуривается, делает вид, что не заметила пропажи, и начинает взбивать подушки. Выхожу из спальни и закрываю дверь.

В коридоре верчу добычу в руках и так крепко сжимаю стекло, что, кажется, еще чуть-чуть – и оно лопнет. Появляется папа, и я ослабляю хватку.

Он стоит в проеме гостиной, облокотившись о дверной косяк, и выглядит виновато.

– Дай-ка сюда.

Шагает ко мне и осторожно вынимает бокал из моих напряженных пальцев. В другой руке у него бокал из гостиной.

Папа слишком молодой, чтобы лысеть и иметь столько морщинок. И каждый раз, когда он несет в мойку очередной бокал, у отца появляется этот печальный взгляд, который старит его еще больше. Он проходит по коридору мимо меня в темную кухню, а я стою и слушаю звук бегущей из крана воды.