Эль Кеннеди - Счет

Он втягивает в себя воздух. Наконец-то мои слова задели его.

– Ты не можешь так говорить.

– Еще как могу. – У меня так сильно дрожит рука, что я чуть не роняю чемодан себе на ногу. – Думаешь, ты единственный, кто потерял близкого человека? Я смотрела, как моя мама умирала от рака. В буквальном смысле наблюдала, как она чахнет и умирает.

– Элли…

– Тебе пора найти способ справиться со своим горем. Но я больше не стану помогать тебе. Не буду стоять рядом и наблюдать, как ты тянешься к бутылке, потому что настолько боишься встретиться с ним. С меня хватит.

Я вылетаю из комнаты, оставляя Дина изумленно смотреть мне вслед.

Я просыпаюсь от громкого, мучительного стона. Господи, похоже, кто-то умирает, и мне требуется целая минута, чтобы понять, что стон исходил из меня. Я стону, потому что голова раскалывается. Нет, болит глаз. Почему у меня болит глаз?

Я сажусь в кровати и осторожно касаюсь лица. Левый глаз опух и не открывается. А во рту сухо, как в пустыне Сахаре. Черт, как же мне хочется пить! И еще я чувствую себя изможденным – я поднял руку к лицу, и уже одно это высосало из меня всю энергию.

Наверное, все дело в молли. Когда я принимал его в последний раз, то на следующее утро у меня тоже все болело и я чувствовал себя как выжатый лимон.

Я слезаю с кровати, и тут выясняется, что я уснул полностью одетый. Пошатываясь, бреду к шкафу, открываю дверцу и изучаю свое отражение в висящем на ней зеркале. Господи Иисусе, глаз фиолетово-черный. Пока я разглядываю себя, в голове вспыхивают воспоминания о вчерашнем вечере.

Я пропустил премьеру Элли.

Элли бросила меня.

Гаррет вернулся домой и наорал на меня. Только почему он орал на меня? Я пытаюсь вспомнить. Точно, потому что я не пришел на премьеру Элли. О, и потому что пригласил к нам домой половину футбольной команды, и они… м-да, несколько полузащитников нюхали кокс в нашей кухне. Дерьмо. Именно в этот момент Гаррет оттащил меня в сторону и принялся орать на меня. Наверное, я сказал что-то, что ему не понравилось, потому что… теперь у меня фингал под глазом.

Отвернувшись от зеркала, я опускаюсь на край кровати и прикидываю в уме, с чем сейчас имею дело.

Фингал.

Злой сосед, который поставил мне этот фингал.

Девушка, которая меня бросила.

И девочка, которая плакала из-за меня.

Я сидела рядом с Дакотой, пока она рыдала! Девочка думает, ты ненавидишь ее, потому что она не захотела надевать мальчиковые коньки!

Наполненные гневом слова Элли гремят в моей голове как тромбон, вызывая пульсацию в висках и тошноту. Я едва успеваю добежать до ванной, давясь желчью, бурлящей в горле. Я наклоняюсь над фарфоровой чашей унитаза, и меня выворачивает наизнанку, кажется, в течение нескольких часов. Вечером я ничего не ел, так что блевать нечем, но желудок продолжает сводить и крутить, а меня продолжает выворачивать.

Когда тошнота отпускает, я чищу зубы, опускаюсь на выложенный плиткой пол и какое-то время просто сижу и думаю о том, что наделал. О том, что потерял.

Элли.

Бо.

Бо, будь он проклят! Ну зачем ему понадобилось умирать?

Эта абсурдная мысль вызывает прилив смеха. Я громко ржу как ненормальный, пока не начинаю икать, а на глазах не выступают слезы.

Раздается стук в дверь.

– Дин… ты там?

Я морщусь, услышав голос Гаррета. Но в его голосе больше не слышно злости. Только усталость.

Я открываю двери, и меня пронзает взгляд пары серьезных серых глаз.

– Ты в порядке? – хрипло спрашивает друг.

Я опять начинаю смеяться.

– Нисколечко.

На его лице появляется виноватое выражение.

– Прости за глаз. – Он ругается. – Но, черт, мужик, этого следовало ожидать! Ты бы видел, что оставили после себя те парни. Разнесли весь дом.

Я провожу дрожащей рукой по волосам.

– Я все уберу. И не переживай из-за фингала. Я заслужил. Удивлен, что Элли не поставила мне такой же под правым глазом.

Мне невыносимо даже произносить ее имя. Ощущения такие, будто мне вскрыли грудь коньком, вонзили лезвие прямо в сердце и кромсают его на части.

Не могу вообразить, что она когда-нибудь сможет простить меня. Я не пришел на ее премьеру. Ужас, я совсем забыл про нее. Три недели ходил как в тумане, делая все возможное, чтобы забыть о гибели Бо. Стоило мне подумать о нем, как я открывал очередную бутылку пива или выкуривал косяк, потому что это был самый быстрый, самый простой способ отключить сознание.

Отец Элли не верил, что я смогу позаботиться о его дочери. И он оказался прав. Судя по всему, я и о себе позаботиться не в состоянии.

– Уэллси злится на тебя, – говорит Гаррет.

– Я сам на себя злюсь! – Я тяжело вздыхаю, думая о масштабах того, что натворил. Горло пощипывает. – Я… Мне не хватает Максвелла.

– Я понимаю, – шепчет Гаррет.

– Меня убивает то, что я никогда больше его не увижу.

– Я понимаю.

Спустя секунду Гаррет удивляет меня, крепко обняв. Не вскользь, не быстро, а по-настоящему обняв меня обеими руками и крепко стиснув.

Я обнимаю его в ответ.

– Прости, мужик. И за дом. И за то, что постоянно пил. За все.

– Я понимаю, – говорит он в третий раз.

Дверь приоткрывается.

– Можно нарушить ваш интимный гомоэротический момент?

Я слабо смеюсь, когда входит Логан. Гаррет отходит в сторону, и теперь меня обнимает Логан. Его объятия не такие долгие, но такие же умиротворяющие.

Логан хлопает меня по спине и говорит:

– Поедешь сегодня на тренировку?

При этом он внимательно изучает мой левый глаз.

– Похоже, у меня нет выбора, – со вздохом отвечаю я. – Поеду, конечно, а там пусть тренер решает, выпускать меня на лед или нет. Хотя, увидев этот фингал, он, наверное, отправит меня в тренажерку.

Честно говоря, мне совершенно не хочется ехать на тренировку. Мое единственное желание – отправиться в Бристоль-Хаус и увидеться с Элли. Упасть перед ней на колени и умолять ее вернуться ко мне.

– Скажем ему, что репетировали сцену из «Бойцовского клуба», – смеется Гаррет, но его лицо тут же становится серьезным. – Ему необязательно знать, что произошло на самом деле. Я про вечеринку… наркотики.

Я с благодарностью киваю.

– Спасибо.

Но, вообще-то, кроме моего подбитого глаза, больше нет никаких свидетельств того, что случилось вчера вечером. Самое лучшее в моих загулах – хотя сейчас в моей жизни совсем нет ничего хорошего – это то, что у меня есть страшная особенность быстро приходить в себя, как будто ничего и не было. Я пью не просыхая? Никакого похмелья. Я курю травку? На следующий день голова яснее, чем безоблачное небо. Сегодня я двигаюсь чуть медленнее, чем обычно, но это лишь потому, что на душе лежит тяжкий груз.

Вчера вечером я оттолкнул от себя самого главного в моей жизни человека. Вот кем стала Элли Хейз для меня всего за каких-то три коротких месяца. Это удивительно. В ней вся моя жизнь.

Такер приготовил для нас завтрак. Поев, мы отправляемся на арену, где Гаррет, приложив свой пропуск к дверному замку, ведет нас в раздевалку.

Наша компания из четырех человек останавливается на месте в ту же секунду, как входит внутрь. Тренер Дженсен и О’Ши стоят в углу комнаты и беседуют с долговязым мужчиной в очках, спортивной куртке и с чемоданчиком. Несколько наших товарищей по команде болтаются рядом с ними, но никто не говорит ни слова. Холлис кивает нам. Фитци удивленно смотрит на меня, когда замечает мой синяк.

– Доброе утро, тренер, – осторожно здоровается Гаррет. – Что происходит?

– Допинг-контроль, – звучит лаконичный ответ.

У меня замирает сердце. Шлеп. Оно только что упало на пол. Тошнота снова вернулась, поднимается по горлу и встает там комом.

Мой взгляд останавливается на О’Ши. Тот тоже смотрит на меня, без всякого выражения, но у меня возникает дурное предчувствие, что происходящее – его рук дело. Внеплановый допинг-контроль совсем не редкость в спортивной жизни колледжей. Но сезон почти закончился. Да что и говорить, мы уже просрали его! В плей-офф нам уже не попасть. Так что в допинг-контроле сейчас нет совершенно никакого смысла.

Чем больше хоккеистов входит в комнату, тем хуже мне становится. Я чувствую на себе пронзительный взгляд темных глаз О’Ши, но продолжаю упорно разглядывать свои ботинки. Я в панике и переживаю собственную версию рассказа «Сердце-обличитель»[20], только мне не слышен стук сердца мертвого старика из-под половиц, просто мне прекрасно известно, что у меня в крови. По венам струится, пульсирует, передается по всему телу молли, который я принял вчера вечером.

Пульс стучит в ушах, и я делаю судорожный вдох, затем медленно выдыхаю и подхожу к тренеру Дженсену.

– Тренер… можно поговорить с вами наедине? – бормочу я, и на его лице сразу же появляется то самое выражение.

Он как будто точно знает, что я собираюсь ему сказать, и скорее вскроет себе вены, чем услышит это.

– Конечно, – отвечает Дженсен после долгой напряженной паузы.

Он отводит меня в свой кабинет. Мы стоим. Я молчу.

Тренер ждет, но мне никак не удается найти в себе силы признаться. Господи, сейчас я сам себе омерзителен. Мне ужасно стыдно за себя.

Дженсен вздыхает.

– Ты хочешь, чтобы я спросил тебя сам, да? Ну ладно, я спрошу. – Помолчав немного, он задает свой вопрос: – Что случится, если ты пописаешь в стаканчик, Дин?

Я задыхаюсь от чувства вины, практически чувствуя его у себя на языке, когда сглатываю.

– Что обнаружат в твоей крови? – продолжает тренер, уже смирившись с ответом, и это невыносимо. – Марихуану? Кокаин?

– Экстази, – бормочу я.

Он ненадолго закрывает глаза, а когда открывает, говорит:

– Все ясно. Спасибо, что предупредил.

Я ухожу из его кабинета с ощущением, как будто иду на смертную казнь.