— Видите ли, я одержим идеей создать мексиканскую «Сагу о Форсайтах»…

Альфонсо (он же — Блас) Кесада неторопливо закурил сигару и смущенно улыбнулся, словно понимая, что его слова могут быть приняты за слова самонадеянного идиота.

— Неделю назад я случайно наблюдал церемонию венчания в храме святого Иеронима…

«Значит, он был в храме падре Адриана», — несколько примиряясь с ситуацией, подумал Луис Альберто.

— Одна из женщин, — продолжал Кесада, — по-видимому знакомая с историей вашей семьи, рассказывала своей спутнице настолько удивительные вещи, что я не мог не встретиться с вами в расчете, по крайней мере, на вашу снисходительность к моему дерзкому предложению…


Телевизионные «мыльные оперы» Луис Альберто ненавидел так, как служащий, отдыхающий в конце недели в гамаке, ненавидит осу, жужжащую над самым ухом и готовую впиться в нос.

Однако, подтрунивая в душе над женщинами дома, он лишь единожды в присутствии своих милых домашних высказал несколько крепких слов в адрес «мыльных опер», о чем весьма потом сожалел.

Чоле, которая очень любила «Просто Марию», посмотрела на него так, как смотрят на малышей, которым позволяют болтать всякую чепуху лишь потому, что они несмышленыши.

На Рамону магическое воздействие имела «Моя вторая мама» — в перипетиях этой бесконечной истории она находила отзвуки своих переживаний. Мнение Луиса Альберто она просто не услышала. Или не захотела услышать.

А Марианна, обладавшая достаточным чувством юмора, чтобы понимать всю розовую сентиментальность этих бесконечных телесерпантинов, находила, однако, весьма любопытным сериал «Дикая Роза», считая даже, что исполнительница главной роли Вероника Кастро похожа на нее, какой она была лет пять-семь тому назад.

Ко всем этим вещам подходило пришедшее ему однажды на ум еще в университете определение «Бедная мать, обделенные дети», — так он и называл подобные телесериалы в кругу друзей.


— Откровенно говоря, я не отношу себя к числу поклонников телесериалов, — сказал он новому знакомому. — Впрочем, мне известна статистика, свидетельствующая о том, что огромное число телезрителей влюблены в них.

— Люди бегут от жестокой реальности повседневной жизни в условную, более человечную реальность телевизионного Зазеркалья, — несколько выспренно, но довольно образно заступился за массового телезрителя Кесада.

«Говорить-то все умеют, — подумал Луис Альберто, — а вот что ты умеешь делать?»

Словно прочитав его мысли, Кесада сказал:

— Очень хочется сделать фильм простой. Но не обязательно для массового зрителя. Собственно, все зависело бы от главной идеи и отбора эпизодов… От вкуса и от уровня литературного сценария.

Кесада приметил заинтересованный живой огонек во взгляде собеседника при последних словах. Это подтверждало обмолвку Диего Авиллы о том, что Луис Альберто «пописывает».

— Признаюсь, на протяжении нескольких лет я делаю наброски того, что назвал бы семейной хроникой. Но это настолько личное…

— Ну вот, видите! — совершенно достоверно обрадовался Кесада. — А что касается «личного», так ведь это замечательно! Чутье не обманывает меня. Я сказал себе: ничего не получится, пока ты не найдешь достоверный материал. Это не означает, однако, что в фильме должны быть сохранены реальные имена и фамилии. Речь ведь идет не о документальном, а о художественном кино…

На какой-то миг Кесаде показалось, будто в нем проснулось то, что все эти годы он так старательно и жестоко изгонял из своего сердца природную любовь к искусству кино.

Этой жестокостью к воспоминаниям о своей юности на Кубе, где он удачно начинал работать помощником режиссера на киностудии, он хотел подавить в себе малейшую слабость, которая бы вновь поманила его к юношеской мечте.

То унижение на допросе в секторе по борьбе с буржуазными предрассудками, выселение из дома, заболевание и смерть матери, поджог, который он совершил, чтобы отомстить клеветнице, бегство с Кубы и его криминальная судьба в Мексике навсегда отрезали путь к мечте.

Он не желал парить в облаках. Он не верил в себя — кинематографиста. Он знал: ожесточившееся сердце плохой помощник в искусстве.

Он хотел твердо стоять на земле.

Любой ценой добыть деньги. Много денег. И когда на Кубе произойдут перемены (а ждать их осталось недолго), он знает, куда их поместит на родном острове. А вернется он на Кубу непременно. Собственно, во имя той, дальней цели он и устраивает нынешние краткосрочные гастроли.

А деньги…

Вот они перед ним — сидят и пьют кофе, не догадываясь, что вокруг плетется паутина… Точно так же, как Луис Альберто «просвечивал» незнакомца, пытаясь на «рентгенограмме» увидеть то, чего не увидишь снаружи, Кесада сверял свои сведения о нем с впечатлением от личной встречи.

Его «детектор лжи» показывал почти полное соответствие слов Диего Авиллы, обмолвок Вивиан и реакций Виктории: это цельный, открытый человек. Человек чести — вот это и есть слабое место, слуховое окошко, через которое можно подобраться к его капиталам…

— Хорошо, я подумаю о вашем предложении. Приходите ко мне на следующей неделе. Только прошу вас, безотносительно к тому, какое решение я приму, — Луис Альберто усмехнулся, — будем держать ваше предложение в секрете.

Глава 32

Виктория позвонила Луису Альберто на следующий день. На этот раз он был дома.

— Виктория! Рад слышать тебя!

— И я, Луис Альберто.

— Мои дети были в «Габриэле», они в восторге от тебя.

— Почему бы и вам с Марианной не посмотреть новую программу?

— Ну, раз ты приглашаешь, то непременно.

— Луис Альберто, я бы хотела встретиться, поговорить…

Луис Альберто ответил не сразу. Эта запинка расстроила девушку. Зачем только она потревожила его. Известный человек. Отец семейства. Ишь, что возомнила — кто она и кто он! Ресторанные беседы еще не означают, что можно посягать на время и рассчитывать на участие такого занятого человека…

Однако, услышав его слова, она несколько приободрилась.

— Знаешь, Виктория, у меня сейчас не очень много свободного времени. Срочный заказ на строительство коттеджей в провинции… Может быть, ненадолго отложим встречу? Скажем, до понедельника?.. Виктория, почему ты молчишь, девочка? Ты обиделась? — встревоженно спросил Луис Альберто. — Что-нибудь случилось?

В телефонной трубке раздались гудки отбоя.

Луис Альберто, злясь на себя и отчасти на собеседницу, бросил трубку, воскликнув:

— Что за манера прерывать разговор!


Поначалу невольной, а затем и внимательной свидетельницей телефонного разговора была Марисабель, находившаяся в коридоре около кабинета отца у стеллажа с альбомами художников-сюрреалистов.

Она услышала имя Виктории, то, как отец назвал девочкой, и подметила его недовольство тем, что разговор прервался.

Настроение Марисабель ухудшалось с каждым днем. Размолвка с Бето раздражала ее все больше и больше, а его нежелание повиниться просто выводило ее из себя.

Подслушанный разговор она мысленно соединила с анонимным звонком, тут же поняла, что показавшийся ей знакомым голос и есть голос Виктории и, домыслив слова отца в духе своего настроения, увидела в них свидетельство бесчестного флирта за спиной у Марианны.

Все мужчины одинаковы!

Определенно между отцом и Викторией существуют близкие отношения.

Во время той страшной семейной бури Марисабель спросила с издевкой у Марианны, кто эти женщины, которые привели пьяного отца домой.

Марианна строго отчитала дочь, попросив ее не вмешиваться в дела родителей.

Марисабель обиделась, но, видя, как сильно задета мать вторжением в дом молодых красавиц, на следующее утро в слезах попросила у нее прощение.

Позже, после примирения с Луисом Альберто, Марианна скупо пересказала ей исповедь отца и пошутила:

— Если бы я должна была найти отцу замену себе, я бы сама указала ему на Викторию. Она честная девушка. Что отец нашел во мне? А она такая стройная, гибкая и… молодая!

Вот тебе, мамочка Марианна, и стройная, и гибкая, и молодая!

Марисабель вспомнила восторженные крики зрителей в кабаре и вдруг представила Викторию в объятиях отца…

Рыдания Марисабель, которую Марианна нашла около кабинета Луиса Альберто, заставили его выйти в коридор.

Это была истерика.

Марисабель сбрасывала с полок бесценные альбомы, слезы ручьем катились по ее лицу, она кричала что-то невразумительное, а когда Луис Альберто приблизился к ней, закричала:

— Не прикасайся ко мне!

Появление Рамоны и ее пронзительный взгляд словно лишили ее сил.

Казалось, будто Марисабель внезапно остановилась на бегу, наткнувшись на какую-то невидимую преграду. Она зашаталась.

Луис Альберто подхватил Марисабель на руки и понес в ее комнату.

Только что вошедший Бето вопрошающе взглянул на Чоле, которая сердито приложила палец к губам.

Глава 33

— Кики, да ты просто молодец! — восторженно сказала Лили, просматривая пачку фотографий. Она подбежала и поцеловала его в голову.

Кики, развалясь в кресле-качалке, потягивал виски со льдом, подливая себе из бутылки, стоявшей перед ним на низком столике.

Он и сам знал, что он молодец. Только не слова его интересовали, а гонорар.

Он цепко обхватил Лили за талию, притянул к себе и, поставив стакан, решил было пустить в дело вторую руку, когда послышались шаги.

Они быстро заняли прежние позиции, а Лили успела сунуть пачку фотографий под журналы.

Донья Эльса, дородная краснолицая мать Лили, поставила на столик поднос с маленькими сосисками, ломтиками хлеба и баночкой баварской горчицы, улыбнулась и вышла.