Долгие дни страданий и болезни медленно проходили. Мисс Уинвуд сидела у постели Поля и разговаривала с ним, но только когда он совсем поправился, стала расспрашивать о его прошлом.

Архиепископ уехал, прогостив неделю, и не имел случая побеседовать с Полем; полковник Уинвуд все еще был в Контрексвиле, откуда в скептическом тоне писал о редкой птице, пойманной Урсулой, и Урсула была одна в доме, если не считать одной ее подруги, никогда не заглядывавшей в комнату больного. Поэтому она могла посвящать Полю свой досуг. Скептицизм брата еще больше увеличивал веру Урсулы в Поля. Он был ее находкой. А теперь становится ее изобретением. Еще бы. Ведь это был молодой греческий бог — всякий, кто был знаком с античной скульптурой, сразу признал бы Поля за эллинского бога, а Урсула Уинвуд не настолько отличалась от остального культурного человечества, чтобы принять его за что-либо другое.

Это был юный Феб Аполлон, олимпиец, благодаря отсутствию земных связей свалившийся прямо с облаков. Он упал к ее ногам. Его красота поразила ее. Его исключительное одиночество тронуло ее сердце. Его ясный ум, все более выступавший по мере его выздоровления, приводил ее в восторг. У него была восприимчивая и благожелательная натура, чуткая к красоте — даже тех банальных вещей, которые находились в его комнате. Обороты его речи были изысканны и поэтичны.

Да, он был повторением эллинских богов. Урсула открыла его, а женщины не каждый день делают открытия даже среди смертных. К тому же она была женщина сорока трех лет и не состарившаяся, а сияющая здоровьем и свежестью; она любила только раз в жизни. Романтизм касался ее своим золотым крылом, и самым нежным и непорочным образом она влюбилась в Поля.

— Почему вы повесили «Святую Варвару» Пальмы Веккио прямо против постели? — спросил Поль однажды. Он уже настолько поправился, что мог сидеть, опираясь на подушки.

— Она вам не нравится? — Мисс Уинвуд повернулась в кресле, стоявшем около его постели.

— Я преклоняюсь перед ней. Знаете ли вы, что она до странности похожа на вас? Когда мои мысли еще не совсем прояснились, я путал вас обеих. В ней есть какое-то великодушное и святое величие. Величие всеженщины.

Урсула вспыхнула от этой дани ее личности, но оставила ее без комментариев.

— Это неплохая репродукция. Но как прекрасен оригинал!

— Он в церкви Санта Мария Формоза в Венеции, — сказал Поль.

Он лишь недавно пережил период страстного увлечения итальянской живописью, часто посещал Национальную галерею и знал наизусть издание сэра Чарльза Истлэка единственной в своем роде книги Куглера[23].

— Вы видели ее? — спросила Урсула.

— Я никогда не бывал в Венеции, — ответил Поль со вздохом. — Это мечта моей жизни — побывать там.

Она удивленно выпрямилась в кресле.

— Откуда же вы знаете название церкви?

Поль улыбнулся, оглядел стены и задумался на мгновение.

— Да, — ответил он на мысленно себе самому заданный вопрос, — я, думается, могу сказать вам, где находятся все эти картины, хотя никогда не видел их, кроме одной. Эти два ангела Мелоццо да Форли находятся в соборе святого Петра в Риме; Андреа дель Сарто — в Лувре, это — единственная вещь, которую я видел. Этот маленький небесный младенец, играющий на лютне, написан на приделе алтаря Витторе Карпаччо в… нет, нет, не говорите, пожалуйста, — в Академии в Венеции, Верно ведь?

— Абсолютно верно, — подтвердила мисс Уинвуд.

Поль рассмеялся, страшно довольный. В двадцать три года мы еще, слава Богу, очень молоды. И жаждем признания нашего удивительного «я», скрытого за маской обыденности.

— А это, — продолжал он, — «Венчание Богородицы» кисти Ботичелли, в Уффицци во Флоренции. Уолтер Пэтер[24] говорит о ней, вы знаете, конечно, в своем «Возрождении»: «Высокие, холодные слова лишены для нее значения — непереносимая почесть…» Удивительно, неправда ли?

— Боюсь, что я не читала Пэтера, — сказала мисс Уинвуд.

— Тогда вы должны! — воскликнул Поль с пламенной верой юноши, только что открывшего апостола Истину. — Пэтер вводит нас во внутренний мир вещей, я говорю, разумеется, об искусстве. Он не ходит вокруг да около, как Рескин[25], хотя в сущности, если ваша умственная веялка хорошо работает, вы можете извлечь добрые семена и из Рескина. «Камни Венеции» и «Семь лампад» научили меня многому. Но все время приходится переспрашивать себя: что это, блестящая бессмыслица или нет? В то время как у Пэтера вовсе нет бессмыслицы. Вы прямо уноситесь по течению потока Красоты в море Истины.

И Урсула Уинвуд, к которой архиепископы относились с почтением, а министры обращались за советами, покорно обещала послать немедленно за «Возрождением» Пэтера и пополнить таким образом печальный пробел в своем образовании.

— Мой дядя, архиепископ, — сказала она спустя некоторое время, — напомнил мне, что Савелли был великий венецианский военачальник римского происхождения и, как это ни странно, его имя тоже было Павел. Быть может, и вам дали имя в его честь?

— Это может быть, — произнес Поль мечтательно. Он никогда не слыхал о великом вожде. Он где-то прочел имя Савелли, так же как и имя Торелли, и колебался, какое из двух выбрать. Думая, что в том нет большого греха, он облек в слова свою давно взлелеянную мечту: — Мои родители умерли, когда я был совсем маленьким ребенком, и тогда меня привезли в Англию. Таким образом, вы видите, — он улыбнулся своей подкупающей улыбкой, — я совсем англичанин.

— Но вы сохранили вашу итальянскую любовь к красоте.

— Да, наверное.

— Значит, вас привезли сюда опекуны? — спросила Урсула.

— Опекун, — ответил Поль, — стараясь сократить до минимума количество мифических лиц, связанных с его карьерой. — Но я редко видел его. Он жил главным образом в Париже. Теперь он умер.

— Какой несчастной маленькой потерянной вещью были вы, должно быть!

Поль рассмеялся.

— О, не жалейте меня. Правда, мне много приходилось думать о самом себе. Но это принесло мне пользу. Не кажется ли вам, что самые ценные знания — это те, которые приобрел сам, будь то знание жизни или китайского фарфора?

— Конечно, — согласилась мисс Уинвуд. Но она по-женски вздохнула, представив себе мысленно, как маленького Поля (как прекрасен он должен быть ребенком!) принесли слуги или наемники в одинокий дом, в то время как его опекун нисколько не заботился о его благополучии.

Так случилось, что из крайне скудных сведений, данных Полем, мисс Уинвуд, не сомневающаяся в его благородном происхождении, сплела целую вымышленную картину прошлого. Поль старался изобретать как можно меньше и благодарно принимал ее вымысел. Они бессознательно творили совместно. Полю пришлось кое-что внести от себя. Он вычеркнул из своего существования Блэдстон и свою службу натурщика. Страстная вера в свое высокое и романтическое происхождение была частью его существования, а признание мисс Уинвуд было блестящим подтверждением его веры. Он скорее был повинен в supressio veri, чем в proposio falsi[26]. Таким образом они облекли его детство смутным покровом реальности, в которой особенно выделялся факт его совершенного одиночества.

Они много беседовали, не только о книгах и об искусстве, но и о социальных отношениях, которые так интересовали мисс Урсулу. Она нашла, что он хорошо в деталях знает повседневный быт неимущих классов и приписывала это многосторонним талантам исключительно способного юноши.

— Когда вы выздоровеете, вы должны будете помочь нам. Ведь так много надо сделать.

— Я буду в восторге, — вежливо ответил Поль.

— Вы найдете, что я ужасная особа, с которой очень трудно иметь дело, когда она на кого-нибудь наложит свою руку, — сказала мисс Уинвуд, улыбаясь. — Я ловлю путных людей, и они не могут отвертеться. Я послала молодого Гарри Гостлина — вы знаете, сына лорда Рутмера, — заглянуть в клуб работниц на Собачьем острове, где завелись непорядки. Сначала он боялся, но теперь очень осмелел. И вы тоже будете смелы.

Было лестно считаться на одной ноге с досужими и богатыми молодыми гвардейцами, но что бы сказала эта добрая леди, если бы узнала его настоящее материальное положение? Поль подумал о последней гинее, отделявшей его от голодной смерти, и ирония ее предложения немало позабавила его. Мисс Уинвуд, очевидно, считала вполне установленным, что он обладает независимым состоянием, живя на наследство, которым в дни его несовершеннолетия ведал беспечный опекун. Он избегал разочаровывать ее. Его мечта начала воплощаться. Он был принят в высшем обществе, как принадлежащий к миру, в котором запросто вращались принцы и принцессы. Если бы он только мог отбросить театр, как отбросил все остальное и сделать новую ступень из своего умершего актерского «я»! Но это было невозможно, или, во всяком случае, ему предстояло сражение с судьбой, после того как он покинет Дрэнс-корт. В то же время Поль горел желанием покинуть замок в своем новом блеске, с барабанным боем, с развевающимися знаменами — молодой принц, возвращающийся к своему романтичному и таинственному одиночеству.

Приближалось время, когда он должен был отбыть. Поль послал за своим багажом. Потертый сундук и чемодан, разукрашенный наклейками маленьких провинциальных городков, не говорили о большом богатстве. Не больше свидетельствовало о благосостоянии и их содержимое, вынутое слугами и размещенное в шкафах. Его туалетные принадлежности были самые простые и скромные. Его запас белья исчерпывался несколькими вещами. Он внимательно следил, лежа в постели, за разборкой своих вещей, и, как многие бедные люди, переживал обиду за свою бедность, обнаженную перед глазами слуг богачей.

Единственное, с чем слуга обращался с явным почтением, как с признанным символом принадлежности к высшей касте, был коричневый брезентовый футляр с клюшками для игры в гольф, который и был поставлен на видное место в комнате. Поль пристрастился к старинной королевской игре еще в пору своего первого турне, и она была для него источником здоровья в те праздные дни. Сотни провинциальных актеров, не говоря уже о полковниках в отставке и тому подобных досужих людях, обязаны спасением тела и души этому бессмысленному, но гигиеническому препровождению времени и, благодаря природной верности глаза и телу, тренированному всяческими упражнениями в гимнастическом зале, он без труда достиг совершенства. Он был природный игрок в гольф, потому что физически совершенный человек будет природным кем хотите, если дело касается физических упражнений. Но он давно не играл. В последнее неудачное турне свободные полкроны бывали редки, и еще реже встречались товарищи, умевшие играть в гольф. Когда-то еще придется играть? Неизвестно! Поль с жадностью смотрел на коллекцию клэбов[27], вспоминая, как покупал их — один за другим.