Но Борис был новичок, если не в любви (той, которая обыкновенно разумеется под этим именем и которую приличнее назвать любовным похождением), то, по крайней мере, в предначинаниях, ведущих к прочтению этой чудной книги любви истинной и высокой, которая открывается столь не многим избранным в жизни. Для него женское сердце было глубокою тайною; еще менее понимал он борьбу женской гордости с страстью, почитаемою запрещенною. Если он и верил добродетели, долгу, святости супружеских клятв, то все-таки он не предполагал, чтоб их власть, располагающая поступками, могла заставить молчать чувства. Он не сомневался в искренности Марины — и тем сильнее подозревал ее в сухости и холодности.

И вот завязалась между этими двумя неопытностями борьба на смерть и жизнь, в которой следовало пасть отрицательной силе одной из них, или всей силе убеждения и страсти другой. Впечатления обоих противников изменились; вместо симпатии они выказывали один другому неудовольствие и придирчивость, похожие на ненависть, которыми они часто обманывали не только посторонних зрителей, но и самих себя. Не раз после встречи, прошедшей без знака участия или даже внимания с обеих сторон, после свидания, долго и страстно ожидаемого, горячо желанного, а проведенного в ссорах и в взаимных нападках, они расставались недругами, и каждый из них, оставшись наедине и стараясь успокоить свое волнение, спрашивал себя, действительно ли он любит, и что это за любовь, которая так похожа на вражду?..

Марина, как женщина, скорее догадалась и поняла свои собственные чувства. Но твердость ее не поколебалась в намерении защищать и отстаивать свое сердце до последней крайности. Амазонки мужественно отрубали себе грудь, добровольно проливали свою кровь, чтобы сделать себя способнее носить и употреблять бранное оружие воинов: Марина, бесстрашнее и геройственнее их, рвала свое сердце и проливала горьчайшие слезы, чтоб быть и оставаться непобедимою.

Как больно было ей за то! С каким растерзанным сердцем, с какою безотрадною, язвительною тоскою возвращалась она в свою богатую и безмолвную спальню, после бала, проведенного в ссоре, или вечера, употребленного на безвыходные споры! Как горько плакала и как мало молилась она, приготовляясь склонить бледную и уставшую голову на бессонную подушку под штофными и кружевными занавесками! Какие томительные ночи проводила она, облокотясь на раззолоченный стол и до зари перебирая в расстроенном уме все, что было говорено и не договорено между ею и им! Как сердито сдвигались ее брови, когда она припоминала свою какую-нибудь неловкость, невольное замешательство, или никем не замеченный трепет, которые могли бы открыть глаза ему и расстроить все ее хитросплетенные холодности! Но в те дни, когда эти хитрости ей вполне удавались, когда ничто не изменяло ей и она твердо выполняла свою роль и оставляла его недовольным и отверженным, в те дни ей было еще больнее. Вступив за порог своего покоя, она вместе с пышным платьем и удушливою снуровкою снимала с себя угнетающую маску вечного притворства; она становилась опять самой собою, то есть слабой, любящей женщиной, и обильные слезы сменяли заученные улыбки, которыми она пред светом и пред ним прикрывала свои внутренние страдания.

Борис не понимал ее!.. Он был обманут ее стратегией, он верил не только, что она равнодушна, но что она чувствует к нему решительную антипатию.

Зная хорошо Ненского, он не мог предполагать, чтоб Марина любила такого мужа; ему пришло в голову, что она уже любит кого-нибудь другого — и он стал наблюдать.

Марина воспользовалась этим новым случаем, чтоб попеременно оказывать явное предпочтение то тому, то другому из ее прежних, теперь удаленных ею угодников. Борис попеременно подозревал в счастье то того, то другого, досадовал, бесился и, наконец, бросив совсем ухаживать за недосягаемою красавицею, стал расточать свое внимание другим, более доступным.

Марина видела и ревновала! Ревновала страстно, отчаянно, мучительно, но не сдалась и не изменила своей тайне. Только она худела и бледнела со дня на день — и тонкие черты ее лица стали угловатее выказываться, меж тем как и без того огромные, продолговатые глаза ее стали казаться еще огромнее сквозь покров обыкновенной им теперь мрачности и тоски. Изнурительная лихорадка, неизбежное следствие внутренней борьбы, продолжительной бессонницы и беспрерывного волнения, овладела ею и принесла с собою кашель, этот зловещий признак для двадцатитрехлетних женщин нашего неумолимого климата.

Отец, тетка, даже делами заваленный муж заметили нездоровье и перемену Марины; доктора были призваны и посланы к ней со всех сторон. Стали поговаривать о необходимости поездки на воды за границу и зимы, проведенной в Италии.

Марина не соглашалась. Ее сопротивление удивляло всех. Счастливая женщина, которой предлагали избрать страну, где бы ей было желательно лечиться, предоставляя ей полную свободу и значительные средства, долженствовавшие упрочить ей самое блистательное, барское существование в любой столице Европы, — счастливая эта женщина была загадкою всем своим приятельницам. Иные пожимали плечами, говоря, что она просто блажит, другие полагали, что чахотка лишает ее способности наслаждаться чем бы то ни было и даже желать чего-нибудь.

V. Так написано

Между этими приятельницами таявшей и гаснувшей Марины была одна, годами пятью ее старее, слывшая вообще в свете умною и рассудительною женщиною. Графиня Войновская, полька, бывшая до семнадцати лет первостатейного красавицею, вдруг имела несчастье, самое жестокое для женщины в эту пору ее полного расцветания: натуральная оспа обезобразила ее так, что вместо очаровательной девушки она встала со смертного одра едва не уродом. Это обстоятельство имело величайшее, разрушительное влияние на всю ее участь и изменило не только ее положение в свете, но и самый характер ее и умственное в ней направление. До этой зари женского рассвета, до этой эры весны своей видеть себя окруженной и приветствуемой не только похвалами, но восторгом, расти в отцовском доме предметом надежд, гордости, ожиданий и честолюбия родителей, предвидеть уже пред собою целую будущность торжества — и вдруг лишиться всего этого вместе, по одному несчастному случаю! Какое молодое девическое сердце перенесло бы покорно и смиренно такой переворот?.. Текла, знатного происхождения, избалованная, гордая, высокомерная, была, однако, бесприданница, и только на редкой красоте ее основывались блестящие расчеты ее семейства на выгодную для нее партию. С красотой погибла и всякая надежда. Возраст девушки давал ей довольно сознания, чтоб понять весь ужас такого крушения всех ее желаний и ожиданий. Врожденная сметливость ее соотечественниц открывала ей много печальных истин, которые другой девушке стали бы доступны только после тяжелого опыта. Она сокрушалась и оплакивала свою красоту с таким отчаянием, что родные, видя для нее невозможность утешиться в светской жизни, вздумали было уговаривать ее поступить в монастырь, где ее перемена была бы ей не так чувствительна и где звание ее и имя могли доставить и упрочить ей сначала почет, потом, со временем, власть и сан игуменьи. Но ни почет, ни власть не могли заменить красоту плачущей Текле, а к монашеской жизни она не чувствовала никакого призвания. Рассудок и сила воли вразумили несчастную девушку. Она сказала себе: «Если не могу быть прекрасною и любимою, не могу привлекать к себе взоры и сердца, то буду блистать умом и заставлю себя заметить и уважить везде за мои нравственные превосходства!» И вот она сама занялась своим воспитанием, слишком слегка оконченным суетными родителями. В замке, где они проживали почти весь год, находилась старинная библиотека, составленная каким-то предком, и в ней накоплено было все, что наука, история и литература тогдашнего времени производили замечательного и дельного на разных языках. Текла начала учиться, не с старанием и прилежанием любознательной девушки, но с отчаянною энергиею труженика, знающего, что жизнь его зависит от приобретенных им познаний. Честолюбие и славолюбие находились наставниками при гордой, уродливой Текле, они твердили ей свое магическое: вперед! — и при помощи их поощрений Текла стала сначала образованною, потом ученою девушкой. Языки, теория искусств, геральдика, история, все, что составляет предмет разговоров в избраннейшем обществе людей образованных и серьезных, все, чем можно блеснуть, похвастать и поставить себя на почетнейшем месте в мнении общества, все стало знакомо Текле, во всем она успевала быстро. Учение, которое сначала было ее целью, стало для нее мало-помалу приятным развлечением, средством занимать бесцельную жизнь и забывать неизлечимое горе. Двадцати двух лет она была и слыла такою превосходною и замечательною девушкою, что один очень старый и богатый вельможа, не имевший ни детей, ни наследников и желавший отдать свое имение в хорошие руки, отличил Теклу и предложил ей сделаться скорее его дочерью, чем женою, и призревать его последние дни в благодарность за все преимущества, которые он хотел ей предоставить. Текла ни минуты не колебалась: она никогда не смела и подумать о каком-нибудь замужестве, смотрясь в зеркало и сознавая свое безобразие; неожиданное предложение почти семидесятилетнего жениха показалось ей особенным счастьем, Божиим благословением. Оставаться старою девушкою было для нее страшнее и постыднее всего на свете; она вышла за старого вельможу, была с ним довольно счастлива, потому что он исполнил свое слово и баловал ее сколько мог. Года через три она похоронила его, оставшись владетельницею огромного состояния. Тогда уже следы ужасной оспы были не так заметны на лице ее; ей оставался прекрасный, стройный стан, которым она умела пользоваться и красоваться, облекая его в самые дорогие и самые изящные наряды. Не прошло и полугода, как благородная и богатая вдова, при том любезная, умная, ученая, увидела у ног своих многих женихов и могла выбирать.

Выбрало за нее сердце — и как слишком часто случается, оно ошиблось! Граф Войновский, тридцатилетний красавец-молодец, с черными, мастерски закрученными усами и с беспокойным, вечно бродящим взглядом, лихой наездник, меткий стрелок, известный дуэлист и игрок, усердно посещавший Рулетенбрун в Баден-Бадене и Гомрубре, срывавший даже раза два банк на этих водах, от которых так много воды утекает из кошельков наших русских путешественников, граф Войновский, настоящий воин рыцарей изобретательности меж польскими графами и венгерскими магнатами, соблазнил строгий ум и отуманил светлый разум Теклы, потому что он первый, он единственный имел догадливость видеть в ней женщину, когда все прочие искатели обращались к ее уму, к ее значению в свете, ко всем преимуществам, которые в ней не происходили от нее самой. Текла забыла строгоспасительные уроки зеркала, забыла убеждения и выводы многолетних размышлений, поверила любви искусительного и ловкого Войновского и отдала ему с своей рукою управление всех своих поместьев. Обобрав ее, проиграв и прокутив ее деньги, он бросил ее, развелся с нею, по польскому обычаю, и немного спустя женился на итальянской певице, а бедная Текла осталась во второй раз в жизни на развалинах всех надежд и всех радостей своих. Это горе, это незаслуженное несчастье иссушили, уничтожили в ней сердце; она поняла, что теперь в самом деле все для нее кончено на поприще любви и взаимности; она решилась жить впредь одним умом.