– Черт. Она позволила тебе рассмотреть свои шрамы? Те, что не на лице?

– Не специально. Там были особые… обстоятельства.

– Ага.

– Не такие.

– Да ладно тебе кокетничать. Признай. Она просто не могла устоять перед тобой.

– Могла и может.

Джон задумчиво кивнул.

– Кэтрин Дин хочет подцепить моего брата.

– Джон, еще пара слов – и я выбью дурь из твоей черепушки.

– Сексуальная кинозвезда хочет сцапать моего братика, – продолжил он, улыбаясь. – А мой братик выглядит как большой волосатый тролль на экзамене по выживанию – хоть и подрезал бороду из уважения к кинозвезде, – и он большой спец по проеданию себе мозга, но при этом заарканил самую красивую женщину мира. Даже со шрамами она все еще Кэтрин Дин, девушка с «этим». Вау. Можно сказать Монике? На меня тоже прольется благодать, по ассоциации.

– Я ее не «заарканил». Я просто к ней зашел, застал врасплох и предложил дружбу.

– Великолепная женщина на тебя запала, а ты даже не понимаешь почему. Шерил могла бы выйти замуж за принца, за наследника греческих судоходств, или за кого-то из основателей пяти сотен крупнейших компаний Америки, или за Кеннеди, но вышла она за тебя.

– Я джентльмен, и у меня хорошие зубы. Вежливость и гигиена рта – вот ключ к привлекательности.

– Для Шерил ты был незыблемой скалой, – мрачно сказал Джон. – Она хотела, чтобы кто-то мог встать между ней и ее богатой семейкой и сказать им отвалить нахрен, а ты это смог. Ты дал ей шанс жить собственной жизнью, и не важно, нравилась ли ей потом жизнь, которую она сама выбрала; она любила тебя за то, что тебе хватило характера жениться на ней и не ждать ни пенни из ее наследства. Ты, кстати, был моей скалой, когда мы росли, а наш старик издевался надо мной, потому что я был толстым и застенчивым. Ты ему противостоял. Ты присматривал за мной. Если бы не ты, я стал бы гребаным монстром, только чтобы показать старику, что могу быть сильным. – Я начал качать головой, но Джон хлопнул меня по плечу и продолжил: – Ты скала, которая никогда не даст трещину. И я не сомневаюсь, что Кэтрин Дин сразу почуяла это в тебе.

Я поболтал кофе в чашке, потом допил его одним глотком. Когда-то, стоя в ювелирном магазине Джеба и глядя, как он превращает большой необработанный рубин в закругленный кабошон, я слышал, как он говорит заказчику – байкеру, довольному, что такой крутой камень окажется у него в кольце: Даже у самого твердого камня есть линия перелома.

Смерть Этана и Шерил привела к излому. Я знал, что трещина все еще во мне, и понимал, как она опасна для тех, кто верит в незыблемость камня. Если бы я верил в то, что встречу сына после смерти, я давно покончил бы с собой. Такой излом просто не зарастить.

Любовь к Кэти заставила меня сомневаться в себе как никогда. Я больше не был надежной скалой и никогда ею не буду.

Кэти

Скользкий глиняный пол в коровнике и боксе для телят сменился ровным плотным слоем мелкого гравия; дорожки к яслям и сами ясли, где раньше мерзли серые разбухшие от влаги доски, сменились фанерным полом и стенами. Думая о Томасе, я помогала приколачивать старые плинтусы поверх новой фанеры. Прятать новшества.

Ни разу в жизни мне не приходилось работать молотком, и Альберта это знала. Мои гвозди торчали под странными углами или выпрыгивали из пальцев и улетали в неизвестном направлении. Один клюнул Альберту в руку, и она отдернулась, словно я на нее плюнула. На следующий день я промахнулась по гвоздю и стукнула себя молотком по пальцу. Отчего увидела звезды и была вынуждена прислониться к стене, обливаясь потом под намотанным на голову шарфом.

Я была неуклюжей не только из-за нервов, шелковый шарф был орудием пытки. Даже высоко в горах южный декабрь мог быть теплым. Дневная температура в ту неделю держалась около восемнадцати градусов. Приятное тепло. Со мной в стойлах работали две женщины, одетые в футболки. Альберта носила легкий фланелевый пуловер. Одна из женщин похлопала меня по спине.

– Ты неплохо справляешься, учитывая, что бóльшую часть года пролежала в больнице, а потом дома в кровати, – сказала она.

– Мы читали о том, как ты пряталась в особняке, – тихо добавила вторая. – Видели заголовки статей в «Инглз» в Тартлвилле. Извини. Сложно игнорировать эти желтые журналы, в магазине они стоят прямо над шоколадными батончиками.

– Я понимаю. Спасибо. – Это все, что я могла сказать между приступами головокружения.

Альберта фыркнула.

– Сними свою чертову шелковую паранджу, и ты сразу сможешь дышать и видеть, по чему бьешь.

Она опускала свой молоток не глядя, но с точностью ниндзя. Шестнадцатидюймовые гальванизированные гвозди она загоняла по шляпку с двух-трех ударов. Последний гвоздь Альберта вбила с одного.

– На что тебе этот сарай?

– Пока не знаю.

– Сделаешь из него гостевой домик? Или кладовку, где твой ландшафтный дизайнер будет держать газонокосилку и химикаты, без которых не вытравить дикие цветочки. – Альберта захихикала и вбила гвоздь у самого моего лица. – Дай угадаю. Этой весной твой ландшафтный красавец высадит клумбы цветущих азалий, камелий, всякой вечнозеленой кустистой чепухи, которую вы, горожане, считаете элегантной, а некоторые тюльпаны уже выбросили свои бутоны.

Я подняла дрожащую руку и вытерла пот со лба.

– К чему ты ведешь?

Она присвистнула и обернулась к остальным.

– Как мы в горах называем растения, которые я перечислила?

Женщины неуютно поежились. Всем неуютно, когда они вынуждены подыгрывать наглому издевательству.

– Салатный бар для оленей.

Альберта хохотнула.

– Салатный бар. Для оленей.

Другая женщина поспешно добавила:

– Но мисс Дин, ваш двор будет очень красиво выглядеть… День или два, пока они все не съедят.

Альберта хохотнула еще раз.

Я ушла в дом, умылась ледяной колодезной водой, сменила промокший шелковый шарф на более легкий хлопковый и отправилась к Мэси, которая устроила лагерь под старыми дубами. Мэси работала за ноутбуком на небольшом металлическом столике, который выставила под зимнее солнце. Не считая шерстяных перчаток с обрезанными пальцами и современной кемпинговой плиты, на которой Мэси ежедневно готовила огромные кастрюли еды, ее можно было принять за очаровательную викторианскую даму. Когда я подвинула для себя стул, она слушала CD со стихами Роберта Фроста. Развилка двух дорог – я выбрал ту, Где путников обходишь за версту. Все остальное не играет роли[17].

– Привет, – сказала Мэси, выключая CD. – Опять Альберта?

– Прости, что спрашиваю такое о твоей супруге, мне жаль касаться настолько деликатной темы, но… Скажи, Альберта – Антихрист?

Мэси захохотала так, что у нее растрепались косы. Потом, когда ей удалось перевести дыхание, она сложила руки на коленях, обтянутых рабочей юбкой, и серьезно на меня посмотрела.

– Пойми такую вещь. Я открылась родителям, когда мне было пятнадцать, и они все равно меня любили. Но Альберту родители вышвырнули из дома, когда узнали о ее ориентации. Она несколько лет жила на улицах Нового Орлеана. Ее били, насиловали, она чуть не умерла от передозировки, дальше сама можешь догадаться. В конце концов она смогла покончить с такой жизнью и нашла себе работу на стройке. Ей пришлось самой прокладывать себе путь, и если она иногда и бывает наглой и беспощадной, то только потому, что ей самой такое обращение помогло собраться и выбрать правильный путь. С остальными нашими женщинами она общается точно так же. Так что ничего личного.

Жуткие подробности прошлого Альберты рухнули на меня, как тяжелая старая шуба. И как мне теперь ее ненавидеть?

– Ты здорово испортила мне планы ее задушить.

Мэси улыбнулась:

– О, не жалей ее. Устрой ей ад.

– Она ненавидит меня, потому что я избалованная, богатая и капризная.

– И гетеро. За это она тоже тебя ненавидит.

– Отлично. Похоже, я выиграла супер-приз.

– Она считает, что гетеросексуальным женщинам проще живется. Ничего…

– Личного. Ладно, может, в этом она и права. Но ведь я же не проснулась однажды в колыбельке и не заказала Боженьке: «Эй, я хочу вырасти белой, красивой, богатой, гетеросексуальной протестанткой».

– Нет, но радуйся, что это есть в твоей жизни.

Я указала на свое лицо:

– Этому тоже радоваться?

Мэси ответила грустной сочувственной улыбкой.

– Нет, но это выглядит не хуже шрамов, которые есть и у нас.

Ладно. От Мэси тоже сочувствия не дождешься. Я решила сменить тему. И кивнула на ее плеер.

– А я думала, ты слушаешь женскую поэзию. Сильвию Платт, например.

– То, что я лесбиянка, еще не означает, что мне в обязательном порядке нравятся поэтессы-суицидницы. – Но Мэси выглядела впечатленной. – Тебе нравится Сильвия Платт?

– Я пробовалась на ее роль в автобиографическом фильме. Но взяли Гвинет Пэлтроу. Это было в те времена, когда мой агент считала, что я могу быть серьезной актрисой.

– Мне нравятся твои фильмы.

– Ты не обязана это говорить. Я была королевой безмозглых романтических комедий.

– Ты сияла на экране. И привносила в фильм свет своей личности. Я всегда хотела быть тобой, когда смотрела те фильмы. Тобой, только лесбиянкой. Альберте только не говори, хорошо?

– Я тебе нравилась? Правда?

Она непонимающе нахмурилась.

– Конечно. Какой странный вопрос от актрисы, которая получила славу, богатство и всемирное обожание.

– После аварии обо мне писали и говорили много гадостей. До меня дошли мерзкие слухи и шутки, тиражируемые прессой. Критики вцепились в мою глупо счастливую жизнь. И бóльшая часть гадостей принадлежала женщинам, а не мужчинам. Как женщина может говорить такое о своей… сестре?

Мэси погрозила мне пальцем.

– Те женщины так жаждут получить место в силовой структуре мужчин, что плевать хотели на все остальное. Они инстинктивно отгораживаются от женщин, которых мужчины больше не ценят. И втайне боятся разделить твою судьбу. «Видите, что случается с женщинами, которые больше не отвечают мужским стандартам? Видите, что случается с теми, кто ищет статус в нашем мире?»