– Она умерла своей смертью?

– Она умерла от инфаркта, принимая участие в гонках, которые устроила в Эшвилле как кампанию против Рейгана. Послушайте, я ценю вашу заботу, но все будет хорошо. А вам уже пора идти. Вам предстоит тридцать минут добираться по заснеженной грунтовке до нормальной дороги в Ков. А потом еще час по серпантину в горах. Уезжайте, пока не стемнело. Спасайтесь! Шучу, шучу. Не забывайте: здесь, в Ков, у меня есть друзья, которые могут помочь.

Но я никогда не попрошу их о помощи, добавила я про себя.

Команда Первопроходца Кэти вздохнула, сдалась, порылась в коробках и преподнесла мне прощальный сюрприз: дробовик и две пачки патронов.

– Как мило. Спасибо, ребята. Если я здесь кого-то пристрелю, попрошу набить чучело и отправлю вам в подарок.

По крайней мере, им не пришлось учить меня обращаться с оружием. Одна из моих тетушек была чемпионом в стрельбе по тарелкам, она и научила меня основам этикета при обращении с оружием. Полного снаряжения, которому она учила, у меня не было, но я могла и обойтись без бриллиантового браслета с подвеской национальной ружейной ассоциации, шейкера мартини и сделанного на заказ ружья с прикладом из красного дерева и выточенной на нем монограммы.

Я выгнала первопроходцев на веранду, потом помахала им на прощание. Но как только задние огни «хаммера» скрылись в снегу и темноте, моя самоуверенность пропала, уступив место мрачной реальности. Жизни вдали от цивилизации. Холодная ночь в горах смыкалась вокруг меня, заглядывала через плечо, принюхивалась ко мне, шептала на ухо: Огонь не справился с тобой, но лед может закончить дело. Ветер бросал снежинки в прорези моей маски, целовал ледяными губами мои глаза и рот.

Я испуганно осмотрелась. Неужели эта поездка была самоуверенностью идиотки и просто попыткой себя уничтожить?

Дрожащими руками я выключила фонарик и ощутила всю полноту своего одиночества на Хребте Дикарки. Да, именно такую темноту я видела здесь в детстве. Не просто ночная тьма – полная чернота вокруг. Как в утробе. Ни света фонарей, ни звуков с дороги, ни сирен, ни дальних городских огней, ничего. Только я, мои шрамы и фобии и гордое заявление, что я покажу Томасу Меттеничу силу своего характера.

В памяти открылась маленькая дверь. Заскрипели петли. Клейкая паутина потянулась за дверной ручкой. На двери была табличка: Примитивные суеверия или как раз та дрянь, о которой ты не хочешь думать.

Здесь, в древних Аппалачах, царили истории о привидениях, ведьмах, одержимых демонами, вернувшихся с того света. Здесь дух пантеры кричал в лесу по ночам, болотные огоньки танцевали в ущельях, к середине бала являлся Вельзевул. Все дети любят рассказывать эти страшилки, собравшись с фонариками на пижамную вечеринку. Вот только местные истории были пострашнее, в горах они все казались вполне реальными событиями.

И эти события были похоронены недалеко от дома.

О господи. Я забыла о кладбище Нэтти в лесу за домом. Десятки Нэтти, вплоть до 1800-х, были похоронены на полянке, где моя бабушка высаживала нарциссы. Каждую весну кладбище скрывалось под покрывалом нежных желтых цветов. Там лежали первые Нэтти под истертыми временем плитами, современные Нэтти под гранитными постаментами, маленькие Нэтти под статуями херувимов, а также любимые животные Нэтти под плоскими плитами с высеченными кличками: собаки, кошки и даже один выдающийся козел.

Только двоих Нэтти не хватало здесь, тех, чье незримое присутствие я действительно хотела бы почувствовать: мамы и бабушки. Маму похоронили рядом с Динами возле епископантской церкви в Атланте. Бабушка была похоронена на методистском кладбище Тартлвилля. Она умерла, когда мы с папой уехали на отдых в Европу, и папа сказал, что мы никак не успеем добраться сюда до похорон и уж точно не можем устроить ей старомодное погребение на лесной поляне личного кладбища Нэтти. А может, он просто не хотел в очередной раз столкнуться с тем, что считал архаичным и примитивным, как и все остальное наследство Нэтти.

– Бабушка? Мама? – прошептала я в темноту. – Я понимаю, что призракам наплевать на проблемы с расстоянием, но мне правда жаль, что вас нет в пределах досягаемости, потому что сейчас я припомнила кое-что о наследстве покойных Нэтти.

Разве призрак брата бабушки Нэтти не бродил по ущелью Руби-Крик, не пугал случайных свидетелей раной на голове? Он искал своего убийцу, с которым поссорился из-за женщины. А однажды утром в 1946-м бабушка отвернулась от газовой плиты и увидела на тесте для бисквита отпечаток детской ладошки. Такие отпечатки любил делать старший брат моей мамы, Лукас. Вот только маленький Лукас умер от менингита за неделю до этого. А дедушку Нэтти видели на пастбище через несколько часов после того, как его застрелили. И дух моей прапрабабушки, наполовину чироки, иногда парил над оленьими тропами в лесу, оплакивая кровных родственников, которых армия отправила по пути Слез.

Бабушка рассказывала мне эти истории спокойно и искренне, без малейшего намека на ужас и беспокойство.

– Между духами и привидениями есть разница, – объясняла она. – Привидения – это просто заблудшие души, а вот духи всегда являются тебе не просто так. Они хотят тебя успокоить или чему-нибудь научить.

Я была совершенно уверена, что меня никак не успокоит явление любого куска эктоплазмы, вне зависимости от бабушкиных категорий. Я смотрела в черный провал двора, слышала, как скребут по крыше и стучат наверху тонкие ветки дубов, и всей кожей ощущала, что там, во тьме, многие поколения родственников ждут, когда я сломаюсь и побегу.

Не хочу видеть мертвых Нэтти.

Над моей головой что-то зарычало.

Я отскочила от двери, поспешно щелкнула фонариком, схватила дробовик и посветила на перила веранды. С перил на меня таращились маленькие черные глазки. Это енот решил переждать снежный шторм, спрятавшись под стропилами. Он опять зарычал. Ну, вообще-то не зарычал, звук был больше похож на испуганное хихиканье.

Я расслабила плечи.

– По крайней мере, ты не мертвый и не родственник.

Вернувшись в дом, я закрыла дверь на замок, зарядила дробовик, уложила его рядом с раскладушкой, взбила несколько подушек, положив их под спальный мешок, а потом забралась в спальник, не снимая одежды и парки с меховой подкладкой. Натянула спальник до самого носа. И, вглядываясь в темноту, начала дожидаться утра.

Первопроходец Кэти прибыла на место.

Томас

Снежная ночь после Дня благодарения окутала горы. Я лежал на кровати, смотрел на огонь в камине, размышлял о том, где сейчас Кэти, и продолжал пинать себя за то, что спровоцировал ее отъезд из Лос-Анджелеса. Моя хижина, она же Шато де Водка, в ту ночь провоцировала клаустрофобию. Правильно рассчитав усилие, я мог бы доплюнуть от одной стены до другой. Повторяю, хижина была маленькой. Когда на кухонном столе задрожал телефон, я сунул полено в камин, налил двойную порцию водки в кофейную кружку, перекатился по кровати и поднял трубку, не сделав при этом ни шага.

Пайк зарычал мне в ухо.

– Томас, ты видел кого-нибудь на Руби-Крик Трейл по дороге домой?

– Нет. Никого и ничего. А что?

– Да Фальтер Перкинс решил «подышать свежим воздухом» – то есть опять охотился на индеек в запретный сезон, в снегу, чтобы его не нашли по следам, – и клянется, что слышал грузовики, или что-то вроде тяжелых грузовиков, на дороге к ручью. Говорит, что незадолго до сумерек.

– Я выехал из кафе раньше. И никого не видел.

– Ну ладно. Всегда были идиоты, пытавшиеся срезать дорогу до Тартлвилля. В итоге сворачивали не туда и застревали в горах без намека на дорогу, не говоря уж о городе. В такую погоду нужно быть идиотом, чтоб ездить в горах перед самым закатом.

Я поднялся на ноги. Не нравились мне эти машины на подступах к Ручью.

– Я съезжу туда, посмотрю, – сказал я Пайку.

– С ума сошел? У твоей винтажной колымаги даже полного привода нет. Ты застрянешь, и тогда мне придется выгнать свою задницу на мороз, чтобы вытащить тебя из сугроба. Мы с Дельтой только что забрались в кровать с тыквенным пирогом, бутылкой сидра и выпуском «Плейбоя». Снег и праздничные остатки в кафе пробуждают в ней лучшие стороны.

– Не волнуйся за меня. Я нацеплю свои винтажные зимние цепи.

Я попрощался и бросил телефон обратно на стол. И начал расхаживать. Три шага вправо, три шага влево. Хомячкам в колесе и то интереснее. Снаружи снег сплетал вокруг хижины купол одиночества. Я представил себе Кэти где-то на частном пляже, прячущуюся от чужих глаз в закрытом доме, недоверчивую, одинокую, наблюдающую за далеким океаном и полосой снежно-белого песка.

Дом ее бабушки был моей единственной надеждой заставить ее жить и говорить. И пусть я зациклился на гиперопеке. Что с того? Никто, кроме меня, не узнает, что я сорвался в сумасшедшую ночь проверить ее дом.

Никто, кроме меня.

* * *

Проклятье. Следы шин тянулись до самого дома Нэтти. Снег не успел их засыпать. Широкие параллельные следы бежали вперед в свете фар моего грузовика. На чем приехал чертов чужак, на танке?

Я сбавил скорость, чтобы улучшить сцепление с дорогой, и машина медленно поползла по ухабам. Сосны и кедры, отяжелевшие от снега, то и дело роняли на ветровое стекло целые сугробы, заставляя дворники натужно скрипеть. Престарелая механика пока побеждала.

Профессионально сделанные вещи не поддаются времени. Я вытащил пистолет времен Второй мировой из кармана за спинкой сиденья. А еще профессионально сделанные вещи заставляют непрошеных гостей бежать за чистыми трусами.

Перевалив через последний холм, я выключил фары. Опустил окно, выставил руку с фонариком и проехал последние метры до конца леса. Слева показались покосившиеся столбы бывшей ограды. Я выехал на край скотного двора. Еще пятьдесят ярдов, и начались кустарники, а за ними – дорожка к дому. Я остановил машину, сунул пистолет в глубокий карман пастушеской куртки, низко надвинул шапку и вышел в снегопад, подсвечивая себе точечным фонариком землю перед ботинками. Следы загадочных шин привели меня под дубы, прямо к грузному черному «хаммеру».