А мама была женой известного ученого, никогда нигде не работала, ни одного дня. И вела светскую жизнь жены ученого, любимого страной, — сытую, барскую, с личной портнихой, маникюршей, ведомственными академическими домами отдыха и санаториями, выездами с мужем за границу на симпозиумы, показами мод на Кузнецком Мосту, театрами, машинами — всей сопутствующей атрибутикой.

Санька в эту мамину жизнь не допускалась ни под каким видом. Поэтому у Саньки образовались еще две радости в жизни — мамы почти никогда не было дома, и у них стала работать домработница Надежда Петровна — тетя Надя. Она гладила Сашку по головке, скорбно вздыхала над ней и по-бабьи жалела ее почему-то. А почему, маленькая Сашка не знала. А еще тетя Надя готовила ей всякие вкусности, запрещенные, конечно, но это была их с тетей Надей тайна. Потом что-то у нее случилось в семье, и тетя Надя стала приводить с собой дочь — Лилю Иванову.

Конечно, мама была против, и Сашка слышала, как тетя Надя плакала и что-то ей объясняла. Вечером, нарушив весь идеальный распорядок, Санька притворилась, что спит, дожидаясь папочку с работы, ей так хотелось, чтобы девочка Лиля осталась, и тетя Надя тоже, и она решила, что надо уговорить папу.

Она знала, что папа всегда ужинает один, и, соблюдая конспирацию, выбралась из постели и пошла в кухню. Но рейд не удался — в кухне разговаривают родители. И Санька подслушала, конечно!

— У нее могут быть болезни, — раздраженно убеждала мама отца. — Мы понятия не имеем, какие у этого ребенка отклонения, может, она воровка!

— Перестань, Аня, какие отклонения?

— Да любые, и вообще, я не желаю, чтобы она общалась с Александрой, а это неизбежно, раз она будет находиться, здесь.

— Анна, я устал и не собираюсь выслушивать этот бред! Если тебе не нравится, как работает Надежда Петровна, найди другую домработницу, ребенок здесь ни при чем! Если они подружатся с Сашенькой, так и слава богу! Пусть дружат себе на здоровье.

— Ты что, не понимаешь?! Это люди не нашего круга, и Александра не должна с ними дружить! И с их детьми тем более!

— Все, Аня, хватит! Мне все это не интересно, разбирайся сама!

Сашка поняла, что папа не поможет, и тихонько вернулась в свою кровать.

Но девочка Лиля осталась, приходила к ним после школы и уходила вместе с тетей Надей вечером. Мама не могла найти другую домработницу, которая за небольшую зарплату была бы поваром, уборщицей, тащила на себе все хозяйство, да еще занималась всем, что касалось Сашкиной жизни, — отводила в школу, встречала, покупала ей одежду, водила в кружок, ходила на родительские собрания.

Саша подружилась с Лилей. Учила ее делить столбиком, объясняла дроби, а потом и синусы с косинусами, давала уроки английского. Конечно же втайне от мамы. Но на настоящую дружбу у Сашки в ее идеальной учебе времени не было.

Одноклассники Сашку побаивались, сторонились и немного презирали за пятерки и полную отстраненность, она не принимала участия ни в какой общественной и послеучебной их жизни.

Некогда. У нее еще были английский, спорт и химический кружок при университете.

Когда она поступила, одногруппники смотрели на нее как на ребенка — странного и оттого чужого. Человек так устроен — он ненавидит и боится все, что не понимает, все, что выходит за рамки общепринятого. Вернее, в другой последовательности — боится и оттого ненавидит.

Александра отгораживалась от всего этого социума и коллективного сознания высоченным забором, не разрешая себе обращать внимание на пренебрежительную презрительность окружающих.

У нее была своя задача — идеальная Александра Романова. Царица.

В университете это жгучее стремление угодить маме ретушировалось, перестало быть первоочередным и единственно определяющим, тихо прокралось и спряталось куда-то глубоко в подсознание, все чаще вызывая обиду и непонимание — почему?

Но у нее началась другая жизнь!

Захватывающая, интересная. Она занималась самым любимым делом в жизни!

У Саши был чудесный, замечательный руководитель, друг отца, Герман Александрович Кохнер. Гений, академик, гигант!

И Санька ухнула головой в науку, еще сильнее отгораживаясь от людей и реальности.

Папа гордился ею необычайно, еще студенткой брал с собой на разные научные сборища, что было не принято и негласно запрещено. Но папа не обращал внимания на шушуканье и недовольные осуждающие взгляды — он понимал Сашкины возможности и стремления как ученого. За эти самые лучшие в ее жизни годы они сблизились с отцом и стали не разлей вода — везде вместе!

Наверное, ей нельзя было быть такой счастливой!

Несчастья повалились, словно прорвалось что-то на небесах.

Наука стремительно нищала, умирала. От полноценной работы оставалось все меньше и меньше, как и от заработков. Решался вопрос о принятии папы в академики, но…

Папа, папа, папочка заболел раком!

И все!

Вся жизнь Александры сломалась и разлетелась на куски.

Папа как-то сразу слег, требовались дорогостоящие лекарства, уход, хорошая клиника, а ничего этого не было! Академика папе дать забыли, не до того было Академии наук, заработков Александры и тех денег, что начисляли папе, катастрофически не хватало. Санька надрывалась, — читала лекции, подрабатывала, как могла, писала статьи, свои и за деньги халявщикам от науки, — все без толку — гроши!

Зато прибавилась еще одна забота: мамины истерики и требования. Никаких таких «денег нет» она не понимала!

«Их может не быть на что угодно — на вас обоих с отцом, ваши лекарства, врачей, на твое метре, — но только не на меня!»

По инерции «идеальная» Сашка отказывала себе во всем и все, что могла, отдавала маме.

— Это что?! — возмущалась мама, рассматривая купюры в своих руках. — Ты называешь это деньгами?

И окатив Саньку презрительным высокомерием, царственно выплывала из комнаты. Теперь такие сцены повторялись регулярно.

Александре пришлось продать любимую замечательную дачу в Малаховке. Папе становилось все хуже, лекарства стоили каких-то комически нереальных денег, а их не было!

— Что ты натворила? — кричала на нее мама. — Где я, по-твоему, должна отдыхать?

Сашка мысленно ответила ей где!

К этому времени она уже научилась материться, про себя, конечно, и… и ненавидела мать!

Темной, мутной, илистой волной из глубин Сашкиной души поднялась эта ненависть. Ненависть и брезгливость какая-то и ясное осознание, что за человек ее мать. Сашка этой ненависти боялась, ужасалась самой себе, не понимая, как можно ненавидеть свою мать. Хорошо хоть виделись они редко из-за Сашкиной работы на износ и безвылазного сидения в больнице возле отца. Это ее спасало от дурных мыслей.

А потом папа умер.

И с ним умерла вся Сашкина прежняя жизнь, не оставив никакой надежды на будущее, поделившись лишь безнадегой!

Она теперь жила в иной реальности — с мамой, с нищенской своей ученой зарплатой, и бесконечными мамиными требованиями обеспечить ее жизнь соответствующим образом, конечно же по-царски.

И с дневниками. Папиными.

Чувствуя свою смерть, он рассказал Саше, где в его кабинете находится коробка с дневниками, и попросил:

— Потом прочитаешь. А когда прочитаешь, прошу тебя, доченька: прости меня.

И плакал долго, держа Сашку за руку ослабевшей, худой, обтянутой пергаментной, истончившейся, пожелтевшей кожей ладонью.

Сашка испугалась этого «прости» и неизбежного «потом».

«Потом» случилось очень быстро после этого их разговора — через двадцать два дня. Она похоронила папу и что-то в самой себе, что-то очень важное, определяющее закидали влажными комьями земли могильщики вместе с папиным гробом.

Одним майским поздним вечером она узнала, что именно похоронила в себе.

Саша возвращалась поздно, после десяти вечера, домой. Она подрабатывала репетиторством, готовила одного мальчика к поступлению в институт, естественно на химический факультет. Жил мальчик со своими родителями на окраине Москвы, на дорогу в один конец она тратила по часу.

Был май, радостный, предвещающий лето, с молодой яркой листвой, неожиданно теплыми вечерами, грянувшими после затяжных дождей, как мажорный аккорд. Ничего этого Александра не видела, не замечала, находясь в постоянном состоянии усталости, с какого-то времени ставшей такой привычной, что она не обращала на нее внимания, как на давно запущенную болезнь — болит и болит, привыкла и не замечаешь. Сашка тащила тяжелые сумки с продуктами, которые купила в далеком спальном районе на дешевом оптовом рынке, она покупала их там, два раза в неделю, когда ездила к ученику, там было намного дешевле, чем в ближайших от дома магазинах в центре Москвы, где они жили с мамой. Сумки оттягивали руки, она останавливалась, передыхала, разминала ладони и, подхватив свой драгоценный бытовой груз, шла дальше.

Так бы и прошла, но остановилась, в очередной раз отдыхая. Посмотрела по сторонам и увидела мужчину, сидящего, вытянув ноги, прямо на тротуаре. Он оперся спиной о стену дома, низко уронив голову на грудь, редкие прохожие старательно его обходили, неодобрительно косясь. А Санька вот не обошла, ничего по обыкновению не замечая от усталости, остановилась передохнуть в полуметре от его вытянутых ног.

«Пьяный», — подумала сразу. Присмотрелась повнимательнее, может, он и был пьян, но не алкаш, не бомж, это точно — одет весьма прилично, а при внимательном рассмотрении оказалось, что и дорого, а еще оказалось, при том самом правильном пригляде, что он плакал.

Здоровый такой мужик, лет сорока пяти, дорого одетый, сидит в центре Москвы на тротуаре и плачет — ничего себе сюжетик!

И Сашку зацепило что-то человеческое.

Она волоком подтащила сумки к нему поближе, чтоб кто-нибудь ненароком не спер ее полумесячную зарплату в продуктовом эквиваленте, присела на корточки возле него и больше настороженно, чем участливо, с надеждой на его отрицательный ответ и пожеланием, чтобы его оставили в покое, спросила: