– Ничего ты ей не сломаешь, не бойся! – твердо заявила Варюха, шагнула еще ближе и уже перекладывала ему на руки ребенка.

– Варя… – просипел испуганно Костромин.

– Ничего, – деловито кивнула она. – Привыкай, – и показала, как правильно держать. – Вот так, когда берешь, поддерживай головку. Ну вот, – устроила она у него на руке дочь, сделала шаг назад и произнесла удовлетворенно: – У тебя прекрасно получается.

Но он уже не слышал ее слов… Костромин смотрел на малютку, и что-то странное происходило с ним. Девочка крутила кулачками, что-то выделывая пальчиками, и хмурила бровки, которых не было, вдруг зевнула розовым маленьким ротиком и посмотрела на отца голубыми глазенками…

А у него сердце задохнулось! И в голову стукнуло как молотком, и окатило горячей волной – вот теперь, именно теперь он вдруг осознал, что держит на руках свою дочь! Его ребенка!

Его! Родная! Дочь! Вот она!

– Варя, – просипел придушенно Костромин обеспокоенным голосом. – Почему она такая маленькая?

– Она не маленькая, – уверила его Варвара. – В ней три пятьсот, для девочки это очень хороший вес. Правда, ростом не очень вышла, всего сорок восемь сантиметров.

– Вот-вот, – проворчал он испуганно и, оторвавшись от лицезрения ребенка, строго спросил: – А сколько должно быть?

– Да столько и должно быть! – рассмеялась Варюха. – Около пятидесяти сантиметров.

– А у нас всего сорок восемь! – с самым озадаченным видом произнес Юрий и снова посмотрел на младенца. – Варя, у нее такие маленькие, маленькие пальчики. Совсем маленькие. Это нормально?

– Это нормально, Юр, – уже хохотала над ним Варвара. – Ей всего пятнадцать дней. Она просто еще совсем младенец.

– Совсем, – вздохнув, повторил он и, вдруг вспомнив что-то, спросил: – Но ты же сказала, что мы не сможем больше быть вдвоем? И что уже ничего нельзя вернуть и все такое.

– Юр, – перестала смеяться Варвара, – вообще-то я имела в виду то, что ты очень сильно изменился, и я изменилась за это время, и обстоятельства изменились. Мы никогда уже не будем прежними. И у нас Анечка, а это совсем другая жизнь. И уж точно теперь мы не вдвоем. – И спросила осторожно: – А ты что подумал?

– Я подумал, что у тебя другой мужчина, а со мной ты больше жить не можешь. И не хочешь, – вздохнул Костромин и объяснил: – Ты чуть не плакала от печали.

– Вообще-то не чуть, а я таки плакала, – уточнила она и разъяснила: – От радости.

– Вот так, – произнес Костромин непонятно к чему, покивал неосознанно и спросил: – От какой радости?

– От той, что ты вернулся. Вернулся потому, что любишь меня и жить вообще без меня не можешь, а это самое важное. И что ты со мной и все теперь у нас будет здорово. Хоть и совсем иначе, чем прежде, – объяснила она.

– А…

Он хотел спросить что-то еще, но дочка у него на руках решила иначе и издала недовольный писк.

– Что с ней? – сразу же перепугался Костромин.

– Не бойся! – рассмеялась Варвара, забирая у него дочь. – Она просто напоминает, что ей пора кушать, – и посмотрела на мужа с некой заминкой. – Я, конечно, отвыкла от тебя, Юра, и немного смущаюсь, но если хочешь, можешь посмотреть, как она ест.

– Я хочу, – чувствуя, как слезы приливают к глазам, просипел Костромин и улыбнулся.

Они не разговаривали, пока Варя кормила дочь, а он завороженно смотрел на это великое священное действие, старательно загоняя глупые слезы назад. Не разговаривали и когда после кормления они пошли в спальню, где Варя уложила заснувшую Анечку в кроватку. Лишь когда вернулись в кухню, Варя спросила:

– Так что, чаю?

Но Костромин, временно отказавшись, пошел в душ, чтобы хоть немного перевести дух и успокоить раздербаненные эмоции, стоя под струей воды. А когда вернулся, Варвара уже накрыла стол к ужину, и только тогда они спокойно смогли сесть за стол и хоть как-то поговорить.

– Знаешь, – оглядывая выставленное женой на стол богатое угощение, признался Костромин, – я стал совсем иначе питаться, чем раньше. Совершенно иначе, да и ем теперь мало и… – Он стушевался, не зная, как толком объяснить.

– Я тоже. Мало и по-другому, – улыбнулась ему Варюха и, обведя рукой стол, пояснила: – Я просто волновалась, не знала, что тебе предложить, и вот… расстаралась как-то. – И вдруг вдохновилась одной идеей. – У меня есть дикий рис с овощами на пару. Это моя еда, не торжественная, я ее себе как раз на ужин приготовила. Такое тебе подойдет?

– Да, – улыбнулся он ее энтузиазму. – Это как раз подойдет.

Она подскочила, торопливо засуетилась, накладывая в глиняную мисочку рис из пароварки…

– Почему ты мне не сказала, что ждешь ребенка? – спросил неожиданно Костромин.

Варюха застыла на несколько мгновений с миской и ложкой в руке, потом медленно повернулась к мужу, села за стол, поставила перед Юрием миску с рисом и только тогда ответила:

– Потому что мне надо было, чтобы ты вернулся только ко мне, вернулся в своей любви и именно ко мне, а не из чувства долга и ответственности. Ты нужен мне полностью, понимаешь? Мне нужно было, чтобы ты закончил эту свою историю, а не стоял бы с ребенком на руках у окошка, укачивая ее, и в это время вспоминал с тоской о той женщине и думал, как тебе с ней было хорошо, и о том, что ты мечтаешь еще хоть раз побыть с ней, но вот дочь на руках и ответственность не пускают. И мучиться этим желанием и зовом. Мне так не надо. – И повторила: – Не надо! Мне надо так, как сейчас. Вот так, как ты вернулся: весь, без болезненного притяжения к другой женщине и чужих желаний, полностью исцелившись и закончив ту историю. Вернулся именно ко мне, – помолчала и внезапно задорно улыбнулась, осветив его огоньками глаз и ямочками на щеках. – К тому же я сама узнала о своей беременности на пятом месяце. Честно-честно, – заверила она, заметив отразившееся на его лице удивление. – И между прочим, благодаря тебе.

Все произошло на ее день рождения в октябре, точнее, за день до этого, когда прилетели родители. Леонид Николаевич вручил дочери подарок от мужа – целую корзину самых любимых ею деликатесов.

Они сели в кухне, составляя список того, что будут готовить на завтра, хоть праздновать собирались только вчетвером – они и, конечно, незаменимая Галочка. А Варвара с детским любопытством и нетерпением начавшая доставать из подарочной корзины продукты, вдруг обнаружила среди них соленого муксуна. Это такая северная рыбка. Ее любимая.

И Варя вдруг почувствовала настолько сильное, непреодолимое желание его съесть, что тут же распаковав, не разделывая, не очищая, даже не положив на тарелку, вгрызлась в рыбу зубами и отрывала куски, пережевывала, закрыв глаза и постанывая от счастья. И снова вгрызалась, как дворовая, помоечная ободранная кошка, которой перепала настоящая еда, качала головой от небывалого счастья и нетерпения, стонала, исходила слюной и чуть не плакала от восторга… пока не подняла голову и не встретилась взглядом с ошарашенными глазами перепуганных родителей, застывшими в безмолвном оцепенении.

– Варенька, – испуганно спросила мама. – С тобой все в порядке, детка?

– Ты, может, заболела? – спросил папа.

– Нет, я не заболела, – заверила она, – просто очень вкусно.

– Ну не до такой же отчаянной степени, – засомневалась мама и выдвинула свою версию. – Может, ты беременна?

– Да ну, – отмахнулась Варвара и…

И теперь остолбенела она, захваченная предательской мыслью. Мама срочно отправилась в аптеку, пока Варя доедала свой деликатес, на сей раз стараясь хоть как-то контролировать себя, и принесла три разные теста на беременность.

Все три показали положительный результат.

– Дочь, – кашлянув, открыл совещание папа, – мы с мамой, конечно, все понимаем. У вас нелады с Юрой, и он некоторым образом сам… но все же. И мы, разумеется, рады… – И спросил прямо: – А кто отец этого ребенка?

– Юра, – выдохнула Варвара тяжко.

– Но вы же вроде… – не договорил Леонид Николаевич.

– Он приезжал в середине июня за вещами, ну и вот… – покаялась она.

– Но тогда получается, что у тебя… – задумалась мама, – уже пятый месяц! – И возмутилась: – Как ты могла не знать?

– Да вот так! – радовалась Варвара. – Переживала очень, а потом рисовать начала и не заметила.

– А это можно не заметить? – уточнил папа.

– Можно, – уверила его дочь.

Родителям говорить кому-то о своей беременности Варвара строго-настрого запретила, и уж тем более сообщать Юрию, изложив им те же аргументы, что и ему сегодня: он должен вернуться именно к ней, а не к ребенку из чувства порядочности и ответственности.

Все. Точка.

– Юр, – предложила Варя, – давай завтра, что ли, обо всем поговорим. Устала я сегодня совсем, испереживалась. Да и ты с самолета.

– С трех, – усмехнулся он.

– Как с трех? – ахнула Варвара.

– А я к тебе прямиком из Тибета. Сначала из Лхаса до Пекина, из Пекина до Москвы и сразу сюда.

– Тогда тем более тебе надо спать и отдыхать! – забеспокоилась она. – Все завтра!

Они быстро убрали со стола в четыре руки, как в былые времена – ловко, сноровисто, не задевая друг друга, грустно поулыбавшись этому моменту, на несколько минут вернувшему их в прошлое, и Варюха побежала в душ, а Костромин…

Она обнаружила его в спальне.

Было темно, горел только один ночник на тумбочке, Юрий сидел на полу возле детской кроватки, просунув руку между прутьями, и держал спящую дочурку за ручку.

– Ты чего тут сидишь? – спросила Варвара тихим голосом и села рядом с ним на пол.

– Она что-то завозилась во сне, я подошел, погладил ее, а она ухватила меня за палец и держит.

– Открою тебе один секрет, – рассмеялась тихо Варюха, – она всех хватает за палец, кто ей его протягивает.

– Всех хватает, а меня держит, – весомо заявил Костромин. – Это разные вещи.

– Да, несомненно, разные, – поддержала его жена, поджимая губы, чтобы не рассмеяться.

– Варь, – снова забеспокоился Костромин, – ну она на самом деле какая-то очень уж маленькая. Ну, совсем. Ты посмотри: эти ножечки, как у куколки, а пальчики, это же малюська совершенно какая-то… а она их еще и сжимает-разжимает и вон палец держит. Как это вообще… – Он терялся в словах и определениях, в переполнявших его чувствах, доминирующими из которых были непонятный восторг, от которого все дрожало внутри, и тяжелое беспокойство за этого младенца: такая малышка!