Сначала до озера и стоял под водопадом, потом Тон провел его по еле видимой тропинке дальше, и с каждым днем все дальше и дальше до той самой площадки с узкой пещеркой для уставших путников, где они расстались с монахами. Возвращался бегом – ну, как бегом, первые несколько дней чуть не ползком на четвереньках, изрядно разнообразив досуг окружающих его безмолвных гор вариациями русского мата, потом-то уж бегом – назад к пещере отшельника, снова вскарабкивался на вершину валуна и продолжал попытки остановить свой мысленный поток.

Вы пробовали? Рекомендую попробовать – без вариантов!

Невозможно ни о чем не думать, будет лезть в голову всякая фигня, какая-то такая ерунда и каша, что и не представить, вот в этом и смысл медитации – направить свои усилия на то, чтобы вообще не думать, сосредоточившись на тишине своего сознания.

Говорят, тогда можно услышать Высший Разум.

Может, оно и можно, но пока – бу-бу-бу про что угодно от ботиков любимой бабушки до прокисшей простокваши!

Через несколько часов Костромин спускался с валуна и делал какие-то не совсем понятные ему физические упражнения, которые показывал Тон.

Тело болело все время, не переставая, Юрий уже, казалось, свыкся с этой не проходящей, бесконечной болью и отодвигал ее куда-то на край сознания, и все бы ничего, только постоянно тяжело кружилась и болела голова, очень сильно колотилось сердце, и дышать было практически невозможно, казалось, легкие разорвутся и выйдут кусками через горло.

Это была настоящая жесть! Но Костромину бредилось, что его сознание каким-то образом отделяется от физических ощущений и живет своей собственной жизнью, не привязанной к телу, или просто от бесконечной боли он пребывал в странном обморочном состоянии?

Ах да, он не ел. Вообще.

Кроме той единственной кружки воды после медитации, он больше ничего не ел и не пил. Поначалу Тон каждое утро сообщал ему, что сегодня принимать пищу он тоже не будет, а потом где-то через неделю и говорить перестал.

Тон вообще практически с ним не разговаривал, только крайне редко отдавал короткие указания, наставления на русском языке, с каждым днем лишь увеличивая физические нагрузки Юрия.

Зато ночью.

Костромин начал видеть сны. И были они настолько странными, удивительными и подробными до запахов, вкусов, звуков и ощущений, что, когда Юрий просыпался, ему казалось, что все поменялось местами – там, во сне, он проживал настоящую, наполненную, яркую жизнь, а здесь, в реальности, это была иллюзия, сон.

Каждый раз во сне к нему приходил Тон, и они куда-то перемещались – в какие-то неизвестные страны и города, в разные времена, в какие-то священные места и капища. Видели много интересных людей, даже исторических личностей и общались с ними.

Тон во сне постоянно беседовал с Юрием и рассказывал, объяснял настолько поразительные вещи про истинные законы мироздания, наглядно показывая, как они работают, про истинную историю земли, начиная с миллионов лет назад. Это было бесконечно увлекательное путешествие и завораживающие сны с таким огромным объемом информации, которую не то что услышать и осмыслить, но и просто охватить в обычном времени невозможно и за несколько лет.

На двадцать второй день Тон дал Юрию выпить теплой воды с густо размешанным в ней медом, а вечером пару горстей полусырого риса без соли.

Было невероятно вкусно.

Ест ли Тон сам и вообще как тот живет, сколько и когда спит и вообще ведет ли нормальный человеческий образ жизни, ну пусть даже ненормальный, но какой-то образ жизни, Юрий не знал: он много времени проводил в одиночестве – бегал по тропам, стоял под водопадом три раза в неделю, выполнял трудные физические упражнения, пытался медитировать, выполняя наставления Тона, найдя себе другой валун тоже с относительно плоской вершиной и достойным видом на священную гору Кайлас, только подальше от пещеры.

Однажды вечером, когда село солнце и рухнула на землю темнота, как всегда бывает в горах, Тон развел маленький костерчик, поставил на него чайник, собираясь заварить травы, и подозвал к себе Юрия, приглашая присесть рядом у огня.

В этом вдруг почудилась Костромину какая-то домашность, что ли, интимная уютность – за пределами их пещерки, в непроглядной черноте ночи, валил огромными хлопьями снег, и в хрустальной тишине гор, казалось, слышалось тихое шуршание этого его падения, а здесь, в этом маленьком уютном мирке пещеры, у небольшого костерка сосредоточилась жизнь и человеческое тепло на многие, многие километры вокруг.

И это ощущение теплой жизни в проекции величия безмолвной природы настолько пронзительно почувствовал Костромин, что вдруг вспомнилась ему Варюха, и он чуть не задохнулся от острого чувства к ней и, не удержавшись, почти простонал:

– Как я умудрился все испортить? А, Тон? – и посмотрел на отшельника. – Почему меня так повело на ту бабу?

– Да, – словно согласился с ним Тон, улыбнулся своей бесконечно недоступной и всегда загадочной улыбкой и произнес: – Надо благодарить Высший Разум, что удостоил тебя такого испытания.

– В каком смысле благодарить? – обалдел от столь неожиданного заявления Костромин и аж задохнулся от негодования. – Я себя ненавижу, чуть не помер, у меня семья разрушилась. Варюха меня бросила, уехала, сбежала подальше, от меня родители отреклись. За это благодарить?!

– Катастрофы стимулируют развитие, – невозмутимо заявил Тон и посмотрел в глаза Юрию. – Все, что кажется самым страшным испытанием, всегда оборачивается только пользой для человека. Ведь чем темнее ночь, тем ярче звезды.

– А если умер ребенок или близкий человек? А если был уважаемым человеком и оказался в тюрьме или на помойке бомжом? Это тоже на пользу? – возмутился Костромин.

– А ты хочешь поговорить об их судьбах и испытаниях, разобраться, кому и для чего дана такая судьба, или тебе интересней твоя жизнь? – ровным тоном поинтересовался Тон и улыбнулся.

Костромин балдел от этой его улыбки. Тон улыбался часто, и все равно, каждый раз это было явление – у Юрия возникало ощущение, что все вокруг озарялось светом. Когда отшельник улыбался, его глаза излучали такую непостижимую доброту и мудрость, такую силу, что Костромин ее физически ощущал. И было столько таинственного и недоступного в этой его улыбке…

А еще отшельник посмеивался тихо, мелодично, и смех этот был так же непостижимо загадочен и удивителен, как и его улыбка, и сам Тон – какой-то вселенский, космический и при этом очень теплый смех.

– Моя-то, понятное дело, интересней, – согласился Юрий. – Но и как быть с такими явлениями тоже вопрос, их же точно к большой удаче не отнесешь?

– Ничего не происходит просто так, и ни в чем нет случайности, – ровным тоном принялся пояснять учитель. – Для всего, что случается с человеком и происходит в природе, есть Высший смысл, Высшая задача и Высшая справедливость. Вот ответь: с твоей точки зрения, если человек убил безвинного младенца, или, будучи диктатором, уничтожил миллионы людей, или украл нечто очень ценное и важное у другого человека, он заслуживает наказания?

– Без сомнения, – кивнул Юрий.

– А если он совершил это в прошлой жизни и там не получил за содеянное наказания, тогда как быть? – посмотрел на него улыбающимися глазами Тон.

– Нет весомых доказательств, что душа проживает несколько жизней, – заметил Юрий.

– Доказательства есть, их так много, что ваши ученые уже смирились с этим фактом и обосновали его. Так что, Юрий, как, по-твоему, если человек в прошлой жизни избежал наказания за свои деяния, то когда он в этой жизни вдруг окажется на помойке за грабеж, что совершил в прошлой, это будет справедливо?

– Не совсем, наверное, – подумав, ответил Костромин и пояснил свою мысль: – Ведь в этой жизни мы ничего о своих прошлых жизнях не помним. Мы живем свою отдельную, одну жизнь.

– Не совсем так, – объяснял Тон. – Душа помнит и знает все до малейших подробностей, все свои воплощения и деяния. И она же формирует характер человека, его поступки и дела в этой жизни и, как вы их называете, комплексы и страхи, которые приходят вместе с человеком в его новое воплощение, его устремления и таланты, тоже сформированные прошлыми жизнями. Очень многие люди знают свои прошлые воплощения или подозревают о них, но боятся кому-нибудь рассказывать, чтобы не прослыть ненормальным. Так что вины за содеянное никто с человека не снимает. И что, по-твоему, справедливо ли, если бывший вор, обокравший своего друга до состояния нищеты и потери жизни, сам же пользовавшийся его богатством и деньгами, внезапно окажется на помойке? А человек, убивший младенца, не заслужил быть убитым во младенчестве или принять мучительную смерть во взрослой жизни в следующем воплощении?

– Ну, если брать за основу как факт, что он сотворил это в какой-то из своих жизней в прошлом и несет в себе эти дела и воспоминания в этой жизни, то, наверное, да, в этом есть определенная справедливость, – с сомнением, но все же согласился Костромин.

– А если, – улыбнулся загадочно Тон, – тот младенец, которого убил человек, стал бы Гитлером или каким-то иным деспотом? А диктатор лишил бы жизни сотни тысяч тех людей. Кто же наш обвиняемый: убийца или воздаятель? А если тот, которого ограбили и лишили всего нажитого, и он оказался бомжом, в свое время убил много людей, чтобы обогатиться? Какое наказание будет справедливым? И нужно ли это наказание?

– Ничего себе вопросик, – растерялся Костромин.

– Да, – усмехнулся Тон. – Когда видишь течение жизни в объеме, просветленным взором, только тогда осознаешь, что ни одному человеку не дано даже приблизиться к пониманию истинной справедливости и уж тем более к ее становлению.

– В смысле «аз воздам»? – уточнил Костромин.

– «Аз воздам» тоже в довольно узком спектре справедливости и установления равновесия, это тебе пока недоступно, – ответил Тон и вернулся к первоначальной теме их разговора. – В твоем же случае то, что ты называешь бедой, на самом деле было великим благом для тебя и твоей жены. Твоя жизнь изменилась безвозвратно, сделав качественный скачок вперед в своем развитии. Как и жизнь твоей жены.