Оказалось, что не положено, и, раскланявшись с парнями, он получил направление дальнейшего движения, указанное рукой просветленного – вперед и вверх.

Куда они шли, зачем, на ночь-то глядя: это же горы – солнце село, и привет! Сразу же темень господня обрушивается на мир! И все же куда-то шли – отшельник впереди со своей поклажей, что принял у братьев-монахов, Юрий за ним: след, как говорится, в след.

И до такой степени он уже отупел от усталости и слабости, что, уже ничего не понимая, монотонно переставлял ноги.

Куда-то они все-таки дошли, потому что Костромин почувствовал, как ему помогают снять рюкзак и укладывают на горизонтальную поверхность.

Все! На этом Юрий закончился.

Он проснулся от того, что яркий, жалящий луч восходящего солнца бил ему прямо в глаза. Костромин поморщился и попытался было повернуться на бок, сбегая от этого назойливого «прожектора», но повернуться не получилось – тело болело так, что не только дышать, даже думать было больно. Даже не так – боль была единственной и основной составляющей всего его организма, сознания и разума, он и стонать не мог, потому что это оказалось больно. Нет, не единственной – еще была невероятная слабость.

Но ему как-то удалось заставить себя открыть глаза, сесть и осмотреться. Первое, что увидел Юрий, – это великое встающее огненное светило, которое сияло прямо ему в лицо через открытый проем…

Открытый куда? – спросил себя Юрий и принялся осматриваться по сторонам.

Действительно, где это он?

В пещере. Ну, удивительно было бы, наверное, подняться высоко в горы и обнаружить себя поутру в комфортной современной квартире.

Вот пещера как раз в тему этого вояжа и, кстати, в гораздо большей степени соответствовала пониманию жилища отшельника, чем сам тот отшельник.

Такая… аскетичная? Нет, аскеза, это когда человек весь в поиске духовного просветления отказался от всего социального и цивилизационного по максимальной возможности: маленькая комнатка, одеяла в углу в качестве постели, очаг, может, стол-стул, еда-одежда в виде даров от людей – это да, она самая!

В этом же жилище все было… не так, а как-то – по-настоящему, что ли, без лишней атрибутики отреченного от мира.

Овальная пещера, наверное, метров двадцать пять, в противоположной от входа стене зияла совсем узкая, где-то сантиметров сорок шириной, щель по всей высоте пещеры, уходящая в глубь скалы, в темную ее неизвестность.

В самом же пространстве пещеры имелся небольшой очаг, сложенный из камней рядом с той щелью в стене, циновки и какие-то… пледы, что ли, сложенные стопкой у стены, служившие, скорее всего, спальным местом отшельнику. Напротив, у другой стены, сейчас располагался Костромин на принесенном с собой спальнике, укрытый своим же одеялом и курткой. Ногами он упирался в подобие шкафа – выдолбленную в скальной породе нишу, внутри которой сделаны деревянные полки. Там хранилось что-то, уложенное во множество грубых тканевых мешочков, и какая-то хозяйская утварь: глиняная посуда, сковородка, что-то еще, он не рассмотрел подробно.

С другой стороны от входа стоял «рюкзак» Юрия, прислоненный к чему-то объемному, высотой с метр, накрытому куском ткани, украшенной традиционным тибетским рисунком, а рядом аккуратной стопкой лежали какие-то тряпичные вещи. Пол усыпан сухими травами, сверху застелен самыми простыми домоткаными ковриками тоже традиционно тибетского исполнения.

Вот теперь все.

Ни столов, ни стульев, ни уступчика какого каменного, на котором можно было бы посидеть.

Юрий заставил себя перевернуться и встать на четвереньки, подождал, пока прекратят светиться круги перед глазами, подышал глубоко, прихватил куртку и подняться на ноги, постоял, переживая приступ головокружения, натянул кое-как со стонами и матами на себя куртку и медленно побрел к выходу, делая щадящие скупые движения больного напрочь человека, не желающего добавлять себе лишней боли.

Не поверите – пещера выходила на ровную небольшую площадку диаметром, наверное, метров тридцать-сорок с уклоном прямо… к вертикальному обрыву. Зато за пещерой и с остальных сторон не поднимались грозные скалы. То есть скалы, конечно, имелись, собственно, чего другого можно ожидать в горах, но они все располагались как бы в отдалении, а окружали эту площадку и пещеру не такие уж крутые подъемы, только один огромный кусок скалы торчал чуть вправо в стороне… на плоской вершине которого и увидел Костромин сидящего в позе лотоса брата Тона.

Медитирующего, судя по его неподвижности.

– Хозяева, а где у вас тут удобства, которые можно было бы посетить? – ворчливо поинтересовался себе под нос Костромин.

И отчего-то посмотрел влево, постоял немного и двинулся в ту сторону – вот почему-то ему захотелось пойти именно туда.

Отошел Юрий от площадки и пещеры прилично, метров приблизительно на сто пятьдесят, по не очень крутому, можно сказать, почти пологому подъему вверх. Услышал где-то рядом звон ручейка, двинулся на этот звук и обнаружил бодрый и сильный родничок, стекающий со скального уступа в небольшую ложбинку.

Родничок весело журчал и, странное дело, не замерзал, хотя морозец был вполне приличный.

Ну, ладно, водички Костромин попил и даже кое-как умылся, хоть его всего и скукожило от леденящего холода. Но где же все-таки тут отхожее место или хоть где – вся природа в твоем распоряжении?

Выяснилось, что не вся.

Метрах в десяти от родника обнаружилась… дыра в земле.

Точнее, в скальной породе, и дыра бездонная – его кислое «ау» вглубь осталось без ответа, а падение пущенного туда камня он даже не услышал.

Ладно, природа, мать наша!

Почему Юрий решил, что это туалет? Вот почему-то определенно решил так, словно точно знал. Можно, разумеется, еще спросить, как он его нашел – тут хоть направо пойди, хоть налево, хоть вдоль, хоть поперек, хоть целый день блуждай, эту небольшую дыру едва ли сыщешь.

Да отчего-то у Костромина пропало всякое желание задавать какие-то вопросы.

После опробования работы «сливного бачка» в этой загородной «резиденции» он снова вернулся к роднику, помыл руки и умылся более продолжительно, помогая себе матом стойко переносить «заморозку» водой, и поплелся обратно к пещере.

Возле пещеры, точнее, закрытой двери, которую он не заметил раньше, собственно дверь это слишком крутое название для некой конструкции из плотно переплетенных тонких ветвей. Но не суть. Так вот, возле входа его ждал брат Тон, который молча протянул гостю глиняную кружку. Юрий взял и, не задавая вопросов, что было бы сложно с его полным незнанием тибетского языка, да и глупо в такой ситуации, выпил горячий, насыщенный, терпкий напиток и вернул кружку владельцу, поблагодарив кивком головы.

Тон поставил кружку на землю у входа и махнул рукой, приглашая Костромина следовать за собой. И, как ни странно, привел его к тому самому родничку, указал жестом сесть рядом с водой, сам опустившись на снег, тут же переплетя ноги в позу лотоса. Вообще заметить, как он это сделал, в том смысле, что сел и ноги переплел, Костромин не смог, тот словно перетек из одного состояние в другое, вот стоял, а вот уже сидит.

Ну, ладно, про чудеса напрягать мысли не будем, примем за усталость и слабость, боль во всем теле, не дающую сосредоточиться и вот такую выдающуюся ловкость человеческого организма.

Кряхтя и постанывая, в несколько приемов, Юрий как-то уломал свое тело, опустив его неловко задницей на снег, даже не пытаясь изобразить гибкость ног, сел и оперся спиной на выступ скалы.

– Рассказывай, – мягким жестом руки предложил ему отшельник.

– Что? – спросил Юрий. – Про свою жизнь? Про то, что случилось?

Брат Тон кивнул почти величественно.

Костромин заглянул в его серые улыбчивые глаза и стал рассказывать. Понятное дело по-русски, не особо понимая смысл в этом рассказе, совершенно недоступном его собеседнику – переводить-то некому.

Почему-то он начал свое повествование с самого начала, с того момента, когда они встретились с Варюхой. Рассказывал сбивчиво, ломко как-то, перескакивая с одного события на другое, но постепенно втянулся, слова полились плавно, и он уже посмеивался и улыбался, вспоминая Варюхины шутки и курьезные моменты из их жизни, и не заметил, что говорит все более красочно, увлекаясь…

Через какое-то время Юрий настолько погрузился в свой рассказ, что перешел в некое странное, какое-то трансовое, что ли, состояние, словно выключившись из реальности и полностью погрузившись в то, о чем повествовал, и он говорил, говорил, откуда-то издалека слыша свой голос…

А когда очнулся, то на горы уже опускался вечер, солнце почти полностью спряталось за дальней горой, посылая последние алые лучи перед расставанием.

Костромин припух от такого фокуса, посмотрел шалым взглядом на невозмутимо сидящего все в той же позе Тона, подвинулся к родничку, сложив ковшиком ладони, жадно попил воды, набирая несколько раз, стараясь не обращать внимания на резкую болезненную ломоту в зубах от холода, и даже провел мокрой ладонью по лицу, пытаясь прийти в себя. И вдруг осознал, что движения даются ему легко, без боли.

Тон поднялся и жестом велел гостю следовать за ним.

Зайдя в пещеру, он указал Костромину на его «лежку», а сам занялся разведением огня в очажке и что-то там делал минут десять, Юрию было не видно за его спиной. Но отшельник скоро развернулся, подошел к нему и снова протянул кружку с каким-то напитком.

Костромин выпил и, повинуясь руководящему жесту хозяина, вытянулся на спальнике, укрылся сверху одеялом и своей курткой.

И как-то поплыл, поплыл… И только перед самым сном вдруг подумал, что сегодня ничего не ел.

Это был последний спокойный и можно с уверенностью сказать – прекрасный день. И ночь.

На следующее утро для Костромина начался личный индивидуальный ад. Бесконечный, как и положено по всем канонам.

Проснулся он от того, что его пробило жесточайшее расстройство желудка, сопровождавшееся удушливым приступом тошноты. Чуть не снеся хлипкую дверцу с петель, не надев ни куртки, ни ботинок, он лосем, перепуганным насмерть, ломанулся к той самой дырке…