После этих его слов как ниоткуда появились два монаха, что означало, что официальная аудиенция закончена, Юрия с Владимиром пригласили в общую комнату, в которой все братья монахи принимали пищу. Друзьям выдали по небольшой мисочке с едой и проводили в отведенную им комнату, предоставив таким образом возможность пообщаться наедине.

– Как такое может быть? – ошарашенно поинтересовался Костромин, отставляя на пол миску, на которую даже не посмотрел.

– Никто тебе не ответит, – задумчиво произнес Володя и улыбнулся. – И никто не объяснит, получил я разрешение посетить этот монастырь из-за своей настойчивости или ты причина этого неожиданного приглашения.

– Как это? – растерялся Юрий.

– Да так, – усмехнулся Сомин, – думаю, мы получили разрешение лишь по причине того, что просветленный Тон решил пригласить тебя к себе.

– Я туплю, Вов, но как такое вообще возможно? – воскликнул в полном недоумении Костромин.

– Знаешь, – продолжал улыбаться загадочно друг, – для людей, серьезно занимающихся духовным поиском и развитием, чудо – это скорее норма, чем редкое невероятное явление.

– А ты слышал про этого отшельника? – выяснял Костромин.

– Это невозможно, – уверил его Владимир. – О своих отшельниках ни один монастырь и никто из тибетцев никогда не расскажет. И под страшной пыткой не признаются, что они вообще существуют. Их нет, только слухи и невероятные легенды.

– Но нам же вот сказали, – недоверчиво напомнил Юрий.

– Думаю, что, покидая монастырь, мы с тобой вряд ли будем помнить эту информацию, – усмехнулся Владимир.

– Это как?

И он объяснил как:

– Это особые люди с точки зрения обычного человека: невероятные, то есть те, кого не может существовать в природе. Их и назвать-то просто людьми уже не совсем получится. Они достигли такого невероятного уровня просветления, раскрытия разума и сознания, что могут менять физическую форму своего тела силой мысли. И не только своего тела, а любого материального предмета. Могут левитировать, перемещаться в пространстве и времени, обладают телепатией. Сила духа и мысли их такова, что даже постичь пределы их способностей невозможно.

– Но ты же сказал, что информации о них нет, как же ты утверждаешь об их чудесных способностях?

– Информации нет, но слухи и легенды доходят и передаются среди людей, серьезно занимающихся наукой разума и духовными практиками, – пояснил Владимир и с сожалением признался: – Если бы ты только знал, Юрка, как бы я хотел поменяться с тобой местами! Я бы абсолютно все отдал за возможность пообщаться с таким мастером хотя бы час. Ты просто не представляешь, что это такое. – И вздохнул печально, повторив: – Не представляешь.

– Но я собираюсь это узнать, – напомнил ему Костромин.

– Ты твердо решил? – обеспокоился за него тот и напомнил: – Настоятель сказал, что это будет очень жестко. И скажу тебе: не только физически, твои разум и психика подвергнутся испытанию. Есть вероятность, что ты можешь и не выдержать, Юр, подумай.

– Я хочу домой, – вздохнув устало, пояснил ему Костромин. – Я хочу вернуть свою жизнь, и мне надо как можно быстрей к Варюхе. И если для этого потребуется помирать, значит, буду помирать: я накосячил, мне и разгребать. – И усмехнулся: – Воин я света или нет в конце-то концов.

– Воин, воин, – уверил его Вова и с сожалением заметил: – Ах, как жаль, что ты даже рассказать мне не сможешь о том, чему у этого отшельника научишься.

– Может, ничему и не научусь, – пожал плечами Костромин.

Владимир посмотрел на него удивленным взглядом и иронично усмехнулся.

– Поверь, Кострома, на гору ты взойдешь одним человеком, а спустишься с нее совсем другим, кардинально другим, и неважно, будешь ли ты об этом помнить или нет.

– А как я с ним общаться-то буду? – вдруг задумался Костромин. – На каком языке? Я ж тибетского не знаю.

– Юр, не тормози, – посоветовал ему Вова.

– А, ну да, – сообразил Костромин, кивнул и задал еще один вопрос из разряда прежнего, настолько до него с трудом доходило понимание всех этих странностей: – Слушай, а как он сообщил настоятелю о своем решении? У них что, спутниковые телефоны есть?

– Знаешь, Кострома, ты лучше не спрашивай, – развеселился не на шутку Вовка. – Не спрашивай, и все. Так тебе проще будет. Может, и спутниковый, а может, и птица мира, почтовый голубь.

– Да, – удрученно вздохнул Костромин, согласившись со всем сразу: с тем, что спрашивать не стоит, ну и с птицей мира в том числе.

О иных вариантах обмена информацией между настоятелем и отшельником думать было просто стремно, если честно. До мурашек.

Ну, это вишенка к вопросу о том, как он тут оказался и каким образом этот загадочный Тон вообще узнал о его существовании в природе.

Больше они не обсуждали тему просветленных отшельников, словно по умолчанию наложив на нее некое табу. Поели, каждый думая о своем, поговорили об организационных делах – насколько и кто задержится здесь, о том, что обратные билеты у них с открытой датой и действительны еще пять с половиной месяцев и так далее.

А вскоре за ними пришли монахи и отвели к наставнику, которому Костромин дал твердый положительный ответ, согласившись на приглашение просветленного Тона.

И как-то сразу все быстро-быстро закрутилось-завертелось, оказалось, что монахи уже все приготовили к отправлению. Выяснилось, что несколько раз в году братья-монахи относят к определенному месту в горах груз продуктов и чего-то еще непонятного, но нужного для уединенной жизни просветленного брата Тона. Иногда они видятся с ним, если он приходит на встречу, иногда даже разговаривают, вернее, он дает наставление, а они слушают, но чаще просто оставляют на месте баулы с грузом, забирают пустые и уходят.

Костромину дали выпить что-то очень горькое и поесть какой-то плотный комок непонятного вещества, по вкусу похожего на смесь ваты с вазелином. Так же быстро провели какой-то обряд над ним, чтобы, видимо, в пути он не помер, не дойдя до великой цели.

Все монахи собрались провожать их маленькую экспедицию, состоящую всего из трех человек: Костромина и двух монахов, и все оказывали ему особое почтение, кланялись и что-то быстро говорили на тибетском языке.

А Владимир переводил и объяснял, что они таким образом выказывают Костромину особые почести, поскольку еще никто не был призван просветленным братом Тоном к себе, а живет он в горах неисчислимое время, сколько именно, знает только настоятель, а братья, что проживают здесь, даже самые пожилые, придя в монастырь еще детьми, уже слышали об отшельнике Тоне.

Одним словом, очередная легенда для руссо туристо, чтоб позабористей и таинственней – «неисчислимое» прямо время! Вы еще скажите: от начала времен, чтоб вам всем тут весело жилось!

Костромина уже начала откровенно доставать вся эта мистика, таинственность, духовность уровня летающего над землей просветленного, грозящего сверху пальцем.

Хотя, с другой стороны, – мракобесы, конечно, но хорошие ведь ребята.

Они обнялись на прощание с Володькой, посмотрели в глаза друг другу, еще раз крепко обнялись.

– Держись, друг, – напутствовал его Вовка, прижимая к себе. – Если совсем станет невмоготу, скажи ему, он тебя отпустит. Это не значит сдаться, это все равно победить.

– Я понял, Вов, – похлопал друга по спине Костромин. – И ты держись, судя по всему, тебя тоже не рахат-лукум здесь ждет.

– Нормально.

Все!

Вышли за ворота, провожаемые всеми обитателями святого монастыря, еще долго махавшими им вслед.

Вообще-то по всем законам физики и биологии Костромину помереть полагалась по дороге к тому загадочному мужику, ибо это была не дорога, а какой-то пыточный путь, ей-богу!

Назвать тропой то, по чему они двигались, можно было только при очень позитивном и богатом воображении, хотя монахи настаивали, что это именно тропа, даже по-английски один из них произнес это утверждение. На взгляд Костромина, шли они по сплошному битому камню, разбросанному везде, только там, где они шли, этот камень был чуть мельче и его было – ну да, правда, на самом деле! – меньше.

Типа тропа!

Трясло его на том осле так, что он откровенно сомневался, что все его основные мужские причиндалы не расплющит. Но монахи жестами и прикольной до смешного мимикой настойчиво давали понять, что надо терпеть, поскольку ослы бегут!

Нет, вы не поняли – ослы бегут!

Животные пилили и пилили, покачивая в такт своему бодрому «аллюру» ушастыми головами, и громко сопели. Монахи громко о чем-то переговаривались друг с другом, но осликов погоняли.

К тому моменту, когда выдохлись окончательно все – и животные, и люди, – ослы просто встали посреди тропы, Костромин решил, что уже все свои темные грехи пыткой «дерби» на ослах по каменистой тропе искупил напрочь, по ходу лишившись мужского достоинства за те самые грехи и покалечив задницу, и более изощренных истязаний и пыток просто не бывает!

Ан нет, бывает, это все оказались цветочки!

В тот момент Костромин пребывал еще в не пуганой наивности и мало что понимал в пытках.

Голова кружилась и гудела ужасно, сердце бухало, и болело совершенно все тело. Сидеть он не мог, поэтому пил горячий чай, что по-быстрому сделали монахи, и закусывал его какой-то безвкусной лепешкой, стоя у малюсенького костерка, который за несколько минут очень проворно наладили парни.

Но что-то такое крутое ему, видимо, дали в монастыре выпить и «закусить», что он все еще находился скорее в живом состоянии, чем в обратном. По крайней мере, Костромин сознание не терял, вполне нормально соображал и даже мог еще слабо шевелиться.

Вот лучше бы не соображал! Обалдел прямо, когда ему настойчиво предложили снова взгромоздиться на осла.

– Да ну, мужики! – взревел по-русски Костромин. – Я рядом пойду или побегу!

Не-е-е, оказалось, не положено бежать и идти. И парни усадили его на осла. Правда, животные больше бежать не могли и просто шли, но таким бодрым шагом.