— И вот эти праздники проходили один за другим, пока не наступило последнее Рождество. Помните, как мы тогда поднимали тосты? И отдельно выпили за Габриела, за его удачное спасение.

Все замолчали на несколько секунд, и, прервав тишину, я спросила:

— О каком спасении вы говорите?

— О спасении Габриела, — ответила Сара. — Он мог погибнуть. — Она приложила руку к губам. — Только подумайте, если бы он… тогда бы он никогда не встретился с Кэтрин. И ты не была бы сегодня здесь с нами, Кэтрин, если бы он умер тогда. И у тебя не было бы…

— Габриел никогда не рассказывал мне об этом случае… — проговорила я.

— Да там и говорить было не о чем, — резко прервала меня Рут. — Одна из стен на развалинах обвалилась. Это совсем было рядом с ним, и ему слегка повредило ногу. Ничего особенного… он отделался просто синяками.

— Но послушай! — воскликнула Сара, и ее голубые глаза сердито засверкали потому что, как мне показалось, Рут хотела отнестись слишком легкомысленно к тому, что Сара считала чрезвычайно важным. — Он ведь только по счастливой случайности заметил, что должно было вот-вот произойти. И успел вовремя спастись. Если бы он не увидел… его бы уже тогда не было.

— Давайте поговорим о чем-нибудь радостном, — сказал Люк. — Ничего ведь тогда не случилось. И покончим с этим.

— А если бы случилось, — пробормотала Сара, — тогда не нужно было бы…

— Уильям, — сказала Рут. — У мистера Редверза пустая рюмка.

Я вспомнила Габриела, вспомнила, какой страх, казалось, внушал ему его собственный дом. И еще одно неприятное воспоминание: когда во время нашего медового месяца он набрел на прибрежные развалины, которые, должно быть, напоминали ему о Керклендском монастыре. Действительно ли тогда стена обвалилась случайно? Может быть, Габриел знал, что кто-то в Ревелз пытается подкараулить его и погубить? Может быть, здесь и крылась причина его страхов? Вот поэтому он, возможно, и решил жениться на мне — чтобы мы вдвоем могли противостоять злу, которое ему угрожало. Но это зло в конце концов все-таки настигло Габриела… Если согласиться со всем этим, то это означало, что кто-то намеревался стать наследником вместо него. Этот человек, наверно, пришел в ужас, когда, покончив с Габриелом — а я теперь определенно пришла к выводу, что Габриела убили — вдруг узнал, что есть еще один претендент на это место — мой ребенок!

Все стало на свои места. В этот момент в зале, залитом светом множества свечей, когда нас обносили рождественским пудингом, я как никогда осознала, что человек, который убил Габриела, полон решимости сделать так, чтобы мой ребенок никогда не появился на свет — особенно если это будет наследник.

А чтобы исключить возможность появления на свет мальчика — меня надо было убить.

Пока еще не было попыток покушения на мою жизнь. Нет, Саймон был прав, после недавней дикой смерти Габриела это вызвало бы массу подозрений. Я начинала понимать ход мыслей преступника. Я была в опасности — в этом не было сомнения, — но я больше не была так беспомощна как раньше. По крайней мере, все это пугало меня не так сильно, как мои прежние опасения, что я повредилась в рассудке и все эти жуткие события мне просто привиделись. Как бы то ни было, но я готова была смириться с конкретной опасностью скорее, чем с тем, что я — обладательница больного воображения.

Мой взгляд упал на Люка. Длинные светлые волосы, обрамлявшие его бледное лицо, делали его похожим одновременно на ангела и на сатира. Он чем-то напомнил мне резные фигурки из камня, украшавшие стены Ревелз. Когда наши взгляды перекрестились, в его глазах блеснул какой-то дьявольский огонек. Будто он мог читать мои мысли и это забавляло его.

Мы пили шампанское за здоровье всех присутствующих. Когда подошел мой черед, все встали и подняли бокалы. Я подумала: в эту минуту один из тех, кто пьет сейчас за мое здоровье, раздумывает, как убить меня. Однако это не должно быть похоже на убийство — моя смерть должна будет показаться естественной…


Когда с застольем было покончено, слуги быстро убрали со стола, и мы были готовы к приему гостей. Их было больше, чем я ожидала. Первыми приехали доктор Смит и Дамарис. Интересно, подумала я, как там жена доктора и каково ей оставаться одной на Рождество.

Я спросила у Дамарис о ее матери, и она ответила, что та отдыхает. Ей давно уже пора было быть в постели, и доктор не позволял ей нарушать режим ни из-за Рождества, ни из-за чего-либо другого.

Приехали супруги Картрайт. С ними были некоторые члены их многочисленной семьи — сыновья и дочери со своими семьями. Гостей становилось все больше. И я, как и Сара, представила себе, как здесь могли бы выглядеть другие праздники Рождества. Только Сара вспоминала, что было раньше, а я думала о будущем.

Танцев не было, и гостей пригласили пройти в гостиную на втором этаже. Все разговаривали вполголоса. Каждый в этот день невольно вспоминал Габриела — ведь из-за траура не устраивали обычных развлечений.

Я все-таки нашла возможность поблагодарить Хагар за кольцо. Она улыбнулась и сказала:

— Мы хотели, чтобы это кольцо стало твоим… мы оба хотели этого.

— Ему нет цены! Я хотела бы еще поблагодарить Саймона.

— А вот и он.

Саймон уже стоял рядом с нами, и, обернувшись к нему, я сказала:

— Я только что благодарила вашу бабушку за это великолепное кольцо.

Он взял мою руку и стал рассматривать перстень.

— На ее руке кольцо смотрится лучше, чем в футляре, — заметил он, обращаясь к своей бабушке.

Она кивнула, а он еще на несколько секунд задержал мою руку, любуясь кольцом и удовлетворенно улыбаясь.

К нам подошла Рут.

— Кэтрин, — обратилась она ко мне, — если тебе хочется ускользнуть незаметно в свою комнату, то сейчас как раз подходящий момент. Ты не должна переутомляться. Тебе надо избегать именно этого.

Меня так переполняли неведомые мне раньше чувства, что я действительно хотела побыть одна в своей комнате: мне надо было много обдумать. К тому же я чувствовала, что мне необходимо передохнуть.

— Завтра мы еще будем здесь, — напомнила Хагар, — Завтра утром мы втроем можем съездить на прогулку. Если, конечно, Рут не захочет присоединиться к нам.

— Я думаю, завтра утром начнут приезжать гости, — ответила Рут. — Вы же знаете, как это бывает на второй день Рождества.

— Ну, хорошо, там будет видно, — сказала Хагар. — Спокойной ночи, дорогая, очень разумно, что ты решила пораньше лечь. Сегодня был утомительный для тебя день.

Я поцеловала ей руку, а она прижала меня к себе и поцеловала в щеку. Потом я протянула руку Саймону. К моему удивлению, он быстро наклонился и поцеловал ее. Я кожей ощутила его горячий, крепкий поцелуй, который заставил меня слегка покраснеть. Оставалось надеяться, что Рут не заметила этого.

— Иди, Кэтрин, — сказала Рут. — Я за тебя извинюсь перед остальными. Они поймут тебя.

Итак, я удалилась к себе, но когда я оказалась одна в своей комнате, то поняла, что не смогу заснуть: я была слишком взволнована.

Я зажгла свечи и легла в постель. Я все вертела на пальце подаренное мне кольцо, понимая, что эту ценную для Редверзов реликвию мне подарили, подчеркивая этим, что хотели бы видеть меня среди членов этой семьи.

Так же я лежала и тогда, когда ко мне в комнату пришел монах и одна за другой последовали странные вещи, происходящие со мной. Прокручивая в своих мыслях все сначала, я поняла, что действовать следует скорее, потому что времени у меня оставалось совсем немного. Я уже стала быстро уставать, вот и с праздника я должна была уйти раньше. Тайну надо было разгадывать… и причем немедленно!

Если бы я только могла найти этот вход в дом… если бы мне удалось найти монашескую рясу…

Нам ведь так и не удалось толком осмотреть певческую галерею. Мы нашли всего лишь шкаф, но мы не заглянули под все гобелены, которые там висят. Интересно, давно ли их снимали?

Я поднялась с постели — я еще не раздевалась. Меня переполняло желание осмотреть галерею еще раз.

Когда я проходила по коридору, до меня донеслись звуки голосов из гостиной на этом этаже. Я тихо спустилась по лестнице и, очутившись у певческой галереи, открыла дверь и вошла.

Слабый свет проникал сюда только от зажженных в холле свечей на стенах. На галерее было так темно и мрачно, что я сказала себе, что пытаться что-нибудь разглядеть при этом свете — пустая затея.

Облокотившись на перила, я посмотрела вниз — холл был передо мной как на ладони: не видно было только то, что делалось прямо под балконом.

Когда я стояла там, открылась дверь и на пороге замаячил чей-то силуэт. На какую-то минуту мне показалось, что это монах, и, хотя я думала, что была готова к встрече с ним, я задрожала от страха.

Но это был не монах. Это был мужчина в вечернем костюме и, когда он прошептал:

— О, господи, Кэтрин! — я узнала голос доктора Смита.

Он все еще разговаривал шепотом.

— Что вы здесь делаете?

— Мне не спалось.

Он вошел и встал рядом со мной на балконе.

Он приложил палец к губам.

— Там внизу кто-то есть, — прошептал он.

Я удивилась и подумала: «Ну и что в этом особенного, ведь в доме полно гостей», — и уже собиралась было сказать об этом ему, но он схватил меня за руку и подтащил поближе к краю балкона.

И тогда я услышала голоса.

— Дамарис! Наконец-то мы одни. — При звуке этого голоса я почувствовала почти физическую боль. И важны были не только сами слова, но и то, каким тоном они были сказаны. Голос был нежным и полным страсти. Я редко слышала, чтобы он был таким. Это был голос Саймона.

Дамарис отвечала:

— Я боюсь. Мой отец будет недоволен.

— В таких делах, Дамарис, мы должны доставлять удовольствие себе, а не своим родителям…