Он отпрянул и в ужасе уставился на меня.

— Она была со мной в тот раз, когда мы возвращались домой, — продолжала я. — Помните, вы настаивали, чтобы она проводила меня? Мы тогда увидели монаха — а она притворилась, что не видит его.

— Дамарис? — прошептал он, будто про себя.

— Она, несомненно, тоже видела его, но отрицала это. Она должна знать, кто этот человек, который старается вывести меня из равновесия. Когда она начала отрицать, что видела его, я сразу же поняла, что она с ним в сговоре.

— Не может быть! Но почему?

— Я тоже хотела бы это знать. Но, по крайней мере, за последние несколько дней я многое узнала. Беда только в том, что трудно разобраться, кому тут можно доверять.

— Это звучит как упрек, и я, наверное, заслужил его. Вы должны верить мне, Кэтрин, когда я говорю, что я пережил, узнав, что в Уорстуисл содержится Кэтрин Кордер, и затем обнаружил, кем она вам приходится. Я сообщил об этом Рокуэллам — сэру Мэтью и Рут. Я счел это своим долгом. Я ведь хотел поместить вас туда только на несколько дней — для обследования. И отнюдь не собирался помещать вас туда в обычном порядке. Я все время думал о том, как сделать так, чтобы вам было лучше.

— Для меня было таким ударом, когда мое имя упомянули в связи с этим учреждением…

— Я знаю. Но… Как же так?.. Кошмар, да и только! Чтобы Дамарис… моя собственная дочь… принимала в этом участие? Наверное, здесь была какая-то ошибка. Вы кому-нибудь рассказывали об этом?

— Нет, пока нет.

— Я вас прекрасно понимаю. Чем меньше людей будут знать о таких вещах, тем легче будет нащупать вашего врага. Я рад, что хоть мне вы рассказали об этом!..

В дверь постучали, и вошел Уильям.

— Приехали миссис Рокуэлл-Редверз и мистер Редверз, мадам.

И мы вместе с доктором поспешили спуститься и поприветствовать Хагар и Саймона.


Во второй половине дня у нас с Саймоном наконец-то появилась возможность поговорить наедине. Все еще дул северный ветер, но снега, слава Богу, не было.

Все старшие члены семейства отдыхали в своих комнатах. Я не знаю, где были Рут и Люк. Рут сказала мне, что раз я утром чувствовала себя не слишком хорошо и не поехала в церковь, значит, перед чаем мне надо будет как следует отдохнуть. Я согласилась с ней, но у себя в комнате мне не сиделось, через десять минут я вышла и прошла в зимнюю гостиную, где нашла Саймона, который в задумчивости сидел у камина.

Он радостно поднялся мне навстречу.

— Как только мы приехали, я сразу заметил, что вы просто сияете! — сказал он. — Это видно невооруженным глазом. Я уверен, у вас хорошие новости. Что-нибудь удалось узнать?

Я почувствовала, что краснею от удовольствия. Саймон всегда делал комплименты от души. Значит, так оно и было — я знала, что действительно сияю от радости.

Я рассказала ему о письме и о том, что приключилось с Мери-Джейн. И как мы с ней ходили сегодня утром в монастырь и что мы там искали.

Я радостно наблюдала, как он воспринял новость о моих настоящих родителях. Лицо его засветилось улыбкой, а потом он рассмеялся.

— Кэтрин, это же самая прекрасная новость для вас, — сказал он. — А что касается меня, — он наклонился и заглянул мне в лицо, — даже если бы вы происходили из семейства буйных лунатиков, я все равно считал бы вас самой трезвомыслящей женщиной из всех, кого я когда-либо знал.

Мы рассмеялись, и в эту минуту в зимней гостиной я почувствовала себя счастливой. Мы сидели вдвоем у камина, и я думала: если бы я не была вдовой, то это могли бы счесть слегка неприличным.

— А доктору вы сказали? — спросил он. — Вы были с ним, когда мы приехали.

— Да, я рассказала ему все. Но, Саймон, я решила больше никому не говорить… кроме, разумеется, вашей бабушки. Я не хочу, чтобы сейчас об этом знал еще кто-нибудь.

— Вот это мудрое решение, — сказал он. — Мы же не хотим, чтобы наш монах почувствовал что-то неладное, правда? Хотелось бы мне встретиться с ним лицом к лицу. Интересно, здесь он сегодня не намерен появиться?

— Мне кажется, сегодня в доме слишком много народу. Но все же будем надеяться.

— Уж я схвачу его, будьте уверены, — попадись он мне.

— Да уж, без сомнения.

Саймон посмотрел на свои руки, и я еще раз отметила про себя, какие они сильные. Похоже было, будто при этом он думал, что бы ему сделать с монахом, если он поймает его.

— У меня есть план монастыря, — продолжала я. — Я пыталась найти еще один потайной вход в дом.

— Ну и как?

— Да никак! Я взяла с собой Мери-Джейн, и мы пошли на развалины, пока остальные были в церкви сегодня утром.

— А я думал, вы остались отдохнуть.

— Я не говорила, что собираюсь отдыхать. Я просто сказала, что хочу остаться дома. Остальное можно было домыслить.

— Ну и лиса! — засмеялся он.

А я была бесконечно счастлива, что у меня есть такой друг…

— Теперь скажите мне, — продолжал он, — что же вы обнаружили?

— Я до конца не уверена, но мне кажется, что есть вероятность существования прохода, связывающего Ревелз с монастырем.

— Откуда такая уверенность?

— Я сужу по тому, как монах появлялся в доме и в развалинах монастыря. У него должно было быть место, где он мог скрываться и прятать костюм. И потом — он так бесследно исчез, когда я впервые увидела его… И, думаю, у него есть сообщник.

— Дамарис, — сказал он.

Я кивнула.

— Она иногда и роль монаха может сыграть.

— Возможно.

— Я подозреваю, что начинается этот тайный ход на певческой галерее.

— Почему вы так думаете?

— Потому что это — единственное место, куда он мог спрятаться в ту первую ночь.

— Боже правый! — воскликнул он. — Это ведь действительно так!

— Я уверена, что где-то на галерее существует еще один выход из дома.

— Вполне возможно… но это невероятно — чтобы о нем не знал никто в доме!..

— Почему бы и нет? Круглоголовые жили там несколько лет и не нашли его.

— Тогда чего же мы ждем? — спросил Саймон.

Он поднялся, и мы вместе направились к певческой галерее.

Галерея всегда казалась мне жутковатым местом, потому что там было темно. Там не было окон, и свет проникал только из холла. Тяжелые шторы свисали по обеим сторонам балкона. Возможно, это было сделано для того, чтобы раньше, когда там помещались музыканты, их не было видно, а музыка была слышна.

И в этот день здесь было так же мрачно и жутко.

Галерея занимала небольшое пространство. Здесь, наверно, мог бы разместиться оркестр человек из десяти, хотя ему было бы тесновато. Задняя стена была завешана гобеленом. К нему явно никто не притрагивался уже много лет. Саймон прошел вдоль стены, простукивая ее. Но сквозь гобелен звук проникал глухо и ничего нельзя было разобрать.

В одном месте он обнаружил, что гобелен можно отогнуть, и, к моей большой радости, за ним мы обнаружили дверь. Пока я придерживала гобелен, он открыл дверь, но это оказался лишь пустой шкаф, где пахло сыростью и затхлостью.

— Он мог спрятаться здесь и переждать, пока уляжется вся суматоха, — сказал Саймон, закрывая дверь.

— Но он спустился с третьего этажа.

— Вы имеете в виду Люка?

— Да… я подумала о Люке, — ответила я и отпустила гобелен.

— Хм… — пробормотал Саймон.

Вдруг позади нас раздался какой-то шорох. Мы оба стояли спиной к той двери, которая вела на галерею, и в этот момент резко обернулись, как будто нас застали на месте преступления.

— Привет, — сказал Люк, — а я уж было подумал, что за нами охотятся призраки менестрелей, когда услышал здесь голоса.

Я бы много отдала, чтобы в эту минуту увидеть его лицо!

— Этой галереей никто не пользуется, — сказал Саймон. — Здесь пахнет стариной.

— Здесь не может разместиться современный оркестр. Когда мы давали бал в последний раз, музыкантов пришлось разместить на помосте прямо в зале.

— Но если бы они были на галерее, было бы совсем другое дело, — произнесла я к своему удивлению.

— Ну конечно, они бы играли на клавикордах, псалтерионе… не знаю, на чем они там еще играли в далеком и туманном прошлом… — В голосе Люка сквозила насмешка. Я подумала: «Итак, утром он встретил меня в библиотеке, а во второй половине дня — уже на певческой галерее».

На лестницу мы вышли все вместе и уже с Люком вернулись в зимнюю гостиную.

Там мы уселись у камина, лениво переговариваясь, но я понимала, что каждый из нас испытывает настороженность по отношению к остальным.

В этот вечер обед накрыли в холле. Хотя мы еще соблюдали траур, но Рождество — всегда Рождество, и в рождественский вечер, по многовековой традиции, обед устраивали всегда здесь.

Длинный трапезный стол был украшен с большим вкусом. Свечи в оловянных подсвечниках, расположенных на столе через определенные интервалы, отбрасывали отблески на начищенные приборы и хрусталь, на веточки остролиста, разбросанные тут и там по большой кружевной скатерти. Казалось, за таким столом невозможно не чувствовать праздничного настроения. На стенах в подсвечниках тоже горели свечи, и я никогда еще не видела, чтобы холл был освещен так ярко. Спускаясь по лестнице, я подумала: вот так же он выглядел, наверно, сто лет назад…

На мне было свободное вечернее платье из темно-серого бархата с широкими, свисающими от локтей рукавами и оборкой из желто-зеленых кружев у воротника. Я посылала за ним в Хэррогейт и думаю, для этой ситуации и моего положения нельзя было придумать ничего лучшего.

Рут еще прежде рассказывала мне, что по обычаю за обеденным столом было принято обмениваться подарками, и на столе в разных местах виднелись груды разноцветных свертков. Я заметила, что кусочки пергамента, где были написаны наши имена, лежали возле каждого места за столом. За таким большим столом мы разместились очень свободно — ведь нас было всего семь человек, хотя после обеда, как сказал сэр Мэтью, нас должны были посетить еще несколько гостей, чтобы поприветствовать нас и разделить с нами праздничную трапезу. Я знала, что среди них будут доктор Смит и Дамарис, мистер и миссис Картрайт и члены их семей.