Я пытался убедить ее, что у нас могут быть другие дети. Но было видно, что успокоить ее надо немедленно. И тут у твоего дяди Дика возникла эта идея.

Я знаю, как ты любишь своего дядю Дика. Он всегда был добр к тебе. Это покажется тебе естественным, Кэтрин, когда ты узнаешь, кем он тебе доводится. Это твой отец, Кэтрин.

Трудно сейчас все это объяснить тебе. Если бы он был здесь, он сделал бы это, конечно, лучше меня. Он не был холостяком, как многие полагали. Его жена — твоя мать — была француженкой. Он познакомился с ней во время стоянки в порту в Марселе. Она была родом из Прованса, и они поженились через несколько недель после знакомства. Они были идеальной парой и очень переживали долгие разлуки, когда он уходил в море. Он уже собирался расстаться с морем, потому что вскоре должна была появиться на свет ты. Как ни странно, горе настигло нас обоих в один и тот же год. Твоя мать умерла при родах. И это было всего два месяца спустя после гибели нашей девочки.

Твой отец привез тебя к нам; ему хотелось, чтобы у тебя был настоящий дом, и мы с ним решили тогда, что если у моей жены будет ребенок, о котором она смогла бы заботиться, это поможет ей утешиться. Тебя даже звали так же, как и нашу дочь. Мы ее назвали Кэтрин в честь ее матери, а твой отец, когда он решил, что повезет тебя к нам, тоже назвал тебя Кэтрин…»


Я прервалась на несколько секунд. Теперь я так ясно себе все представляла! Обрывки событий объединились наконец в законченную картину.

Я успокоилась: ведь то, чего я боялась больше всего на свете, оказалось неправдой.

Потом уже, переносясь в прошлое, я, кажется, вспомнила ее — женщину с диким глазами, которая так сильно прижимала меня к себе, что я кричала от страха и боли. Я подумала о человеке, которого всегда считала своим отцом. Все эти долгие тоскливые годы он хранил в памяти счастливое время, когда они были вдвоем с той женщиной, которая теперь находилась в Уорстуисл. Возвращаясь во сне к тем мучительным дня, он звал ее вернуться… но не такой, какой она была сейчас… она представлялась ему здоровой и счастливой, как прежде.

Меня переполняла жалость к нему и к ней. Мне надо было быть более терпимой к этому мрачному дому с его вечно опущенными жалюзи на окнах — дому, в который со времени страшного несчастья не проникал солнечный свет…

Я опять взялась за письмо:


«Дик решил, что с нами тебе будет спокойнее, чем с ним. Ну что это за жизнь для ребенка, говорил он, когда отца все время нет дома, а у ребенка к тому же нет еще и матери! Теперь, когда умерла твоя мать, он не мог отказаться от моря навсегда. Он говорил, что на берегу тоскует о ней еще больше, чем в море. И это было естественно. Поэтому мы внушили тебе, что ты — моя дочь, хотя я и частенько говорил ему, что тебе принесло бы гораздо больше радости узнать, что он твой отец, а не я. Ты же знаешь, как он всегда дорожил твоими интересами. Он очень хотел, чтобы частично хотя бы ты получила образование на родине твоей матери. Вот почему тебя послали в Дижон. Но нам хотелось, чтобы все считали тебя моей дочерью, так как я вначале еще надеялся, что таким образом твоя тетя сможет скорее принять тебя за своего ребенка.

Но если бы это было так! Какое-то время нам казалось, что все получится так, как мы задумали. Но удар, который ей нанесла судьба, оказался для нее слишком тяжелым. Нам пришлось увезти ее из дома. После этого мы переехали в Глен Хаус. Хотелось отгородиться от того, что напоминало о прошлом; к тому же мы теперь жили не так далеко от того места, где она содержалась…»


Как жаль, что я ничего этого раньше не знала! Я бы смогла хоть как-нибудь утешить его.

Но прошлого не вернуть, а в этот тусклый декабрьский день я чувствовала огромное облегчение: мне больше ничего было бояться!

Теперь, обретя в себя веру, я могла как следует заняться поисками своего врага в доме. И я собиралась вложить в это столько сил, что не сомневалась в успехе.

Мой ребенок должен был появиться на свет ранней весной, и я не собиралась расставаться с ним ни на минуту. К тому времени дядя Дик — нет, мой отец — хотя я никогда, кажется, не смогу называть его так, он всегда будет для меня дядей Диком — вернется домой.

Я буду охранять своего ребенка, со мной будет Саймон, и наши отношения будут развиваться именно так, как и полагается таким отношениям.

Да, в этот день я была счастлива!


Кажется, теперь судьба решила преподносить мне один подарок за другим. На следующий же день произошло событие, которое еще больше порадовало меня.

Весь предыдущий день я втайне лелеяла радостные новости, которые узнала из письма. Еду мне приносили прямо в комнату, и, хотя мне не терпелось помахать этим письмом перед носом Рут, Люка, сэра Мэтью и тети Сары, я решила подождать и оставить эту новость при себе. Сколько же сил мне придало это письмо! Мне больше не было страшно. Я даже была уверена, что если бы, проснувшись среди ночи, я увидела в ногах своей постели монаха — я бы ничуть не взволновалась. Однако я по-прежнему была полна решимости узнать, кто же был этим монахом.

Осторожность не помешает, говорила я себе. Пока никто не должен ни о чем знать.

А Саймон? Следует ли рассказать Саймону и Хагар?

Дул резкий холодный ветер, и, подумав, я решила, что того гляди пойдет снег и в дороге я могу простудиться. Поэтому я осталась дома. Может быть, послать им письмо? Но могла ли я быть до конца уверена, что никто его не перехватит?

Ничего, новость подождет. А я тем временем продумаю свои следующие шаги.

После второго завтрака ко мне в большом волнении пришла Мери-Джейн.

— Наша Этти, мадам, — сказала она, — ей пришло время… за два дня до Рождества. Мы не думали, что это будет раньше нового года.

— Так ты хочешь сходить и проведать ее, Мери-Джейн?

— Ах да, мадам! Отец передал, что мама уже отправилась туда.

— Ну так вот, Мери-Джейн, отправляйся туда и ты. Узнаешь, как у нее идут дела. Может быть, там потребуется твоя помощь.

— Благодарю вас, мадам.

— На улице ужасный ветер…

— Ничего страшного мадам.

— Подожди минутку, — остановила я ее. Подойдя к шкафу, я достала свою самую теплую накидку. Это была та синяя накидка, которая висела на перилах балкона. Я закутала в нее Мери-Джейн и натянула ей на голову капюшон. — Вот теперь тебе не страшен никакой ветер, — проговорила я. — Видишь, она застегивается доверху… и ты все время будешь в тепле.

— Вы так добры, мадам!

— Просто я не хочу, чтобы ты простудилась.

— О, спасибо… — Она была искренне благодарна мне. Потом, смущаясь, добавила: — Я так рада, мадам, мне кажется, последние два дня вам стало намного лучше.

Я рассмеялась, застегивая на ней накидку.

— Мне лучше. Действительно, лучше, — сказала я. — Ну, теперь иди… и не торопись обратно. Если понадобится, можешь остаться там ночевать.

Когда начало темнеть, она вернулась. Нигде не останавливаясь, она сразу поднялась ко мне, и я тотчас поняла, что она очень обеспокоена.

— Этти? — начала я.

Она покачала головой.

— Нет, мадам, Ребенок родился еще до того, как я попала туда. Такая хорошенькая девочка! И с Этти все в порядке.

— Тогда в чем же дело?

— Это случилось, когда я возвращалась сюда. Я пошла в обход, через монастырь. И я видела его, мадам! Ну и напугалась же я! Вы знаете, было уже почти темно…

— Кого ты видела… Кого?! — воскликнула я.

— Его! Мадам, я видела монаха! Он уставился на меня и поманил рукой.

— Ах, Мери-Джейн, как это прекрасно! А ты что? Что ты сделала?

— Ну, я постояла, глядя на него секунду или две. Мне кажется, у меня ноги приросли к земле. Ох, ну и испугалась же я! А потом я как побегу! Но он остался на месте. Я-то боялась, что он погонится за мной…

Я обняла ее и прижала к себе.

— Ах, Мери-Джейн, ты просто не представляешь, как мне было нужно, чтобы хоть кто-то увидел его!

Она смотрела на меня в изумлении, а я отступила назад и оглядела ее.

Она была одного роста со мной, а накидка совершенно скрывала фигуру. Ее приняли за меня, потому что на ней была моя накидка — та самая, которая была перекинута через перила балкона.

Она была предана мне, мы с ней понимали друг друга; я знала, что она считает меня самой доброй хозяйкой, которая у нее когда-либо была. Рут была слишком холодна — ее трудно было полюбить, тетя Сара была слишком странной. Мери-Джейн доставляло радость прислуживать именно мне. Ведь в наших отношениях было больше тепла, чем это обычно бывает между служанкой и ее хозяйкой. И я решила, что могу кое-что доверить ей.

— Мери-Джейн, — сказала я, — как ты думаешь, что это было? Призрак?

— Знаете, мадам, вообще-то я в такие вещи не верю…

— И я тоже. Мне кажется, под монашеской рясой скрывается совсем не призрак.

— Но как же он попал к вам в спальню, мадам?

— Вот это я и хочу разузнать!

— И это он задернул занавески у кровати и забрал грелку?

— Я думаю, да. Мери-Джейн, пожалуйста, ты пока никому не рассказывай о том, что видела. Наш монах думает, что это я спешила домой через развалины монастыря, когда уже темнело. Он и не догадывается, что это была ты. Так пусть он остается в неведении… пока. Ты сделаешь, как я сказала?

Она кивнула головой:

— Я всегда готова делать так, как вы пожелаете, мадам.


Утро на Рождество выдалось ясным и морозным. Лежа в постели, я с радостью читала письма и поздравления, которые получила к Рождеству. Одно из них было от человека, к которому я продолжала относиться как к своему отцу. Он поздравил меня с Рождеством и выразил надежду, что его предыдущее письмо не очень меня расстроило. А письмо от моего настоящего отца пришло днем раньше. Он писал, что надеется быть дома весной.