— Ты собираешься нарядиться и испугать Мэтью?

— Нет. Я просто хочу посмотреть на старинную одежду.

— Хорошо, — согласилась она. — Пошли.

Она повела меня. Мы прошли комнату для занятий, потом детские комнаты и, наконец, подошли к темной двери в самом конце коридора. Она распахнула ее. Здесь пахло стариной: казалось, что комнату не проветривали много лет. Я увидела несколько больших сундуков, какие-то картины, сложенные у стены, заброшенные предметы мебели…

— Мама все поменяла в Ревелз, когда мы приехали сюда. Она говорила, что у нас слишком много мебели. Она убрала часть ее сюда… а кое-что в другие места… С тех пор она здесь и хранится.

— Давайте посмотрим на одежду.

На всех вещах здесь лежал слой пыли. Я внимательно огляделась, ведь если бы кто-то лазил в сундуки недавно, на пыли обязательно остались бы следы.

Я увидела один отпечаток на сундуке, но он принадлежал Саре, которая теперь расстроенно созерцала свои руки.

— Пыль, — сказала она. — Здесь очень давно никто не был. Может быть, с того самого времени, когда мы были детьми.

Открыть крышку оказалось нелегко. Она была не только тяжелой, но и никак не поддавалась. Вдвоем мы едва справились.

Я осмотрела одежду, которая лежала внутри. Платья, туфли, накидки, а вот и та самая шляпа, — Сара с торжествующим криком схватила ее.

Она надела ее и стала выглядеть в ней так, будто сошла с какой-то картины.

— Я представляю, как Хагар могла испугаться, — сказала я.

— Хагар надолго Не запугаешь. — Она внимательно посмотрела на меня. — Некоторые люди не могут долго бояться. Сначала они испугаются, а потом… уже нет. Ты такая же, Хагар.

Вдруг я почувствовала, как душно здесь, на верхнем этаже. И что это за странная женщина стоит передо мной? Взгляд ее голубых глаз был то совершенно отсутствующим, то проницательным.

Она склонилась над сундуком, достала длинную шелковую мантилью, обернула ее вокруг себя. На голове у нее все еще была шляпа.

— А теперь, — сказала она, — мне кажется, что это уже не я, а кто-то еще… кто жил в этом доме давным-давно. Когда надеваешь чужую одежду, то становишься похожим на того, кто носил ее… — Она засмеялась. — Интересно, а если бы я одела монашескую рясу, я бы почувствовала себя монахом?

— Тетя Сара, — сказала я умоляюще. — Где монашеская ряса?

Она помолчала в глубоком раздумье, и мне показалось, что сейчас она скажет, где ее найти… Но вместо этого она ответила:

— Она на монахе, который приходил в твою комнату, Кэтрин, — вот где монашеская ряса.

Я начала вытаскивать всю одежду из сундука, но здесь рясы не оказалось. Тогда я обратилась к сундукам поменьше и их тоже перерыла. Не найдя того, что искала, я почувствовала себя опустошенной. Я растерянно обернулась к Саре, которая с серьезным видом наблюдала за мной.

— В доме есть еще и другие сундуки, — сказала она.

— Где?

Она покачала головой.

— Я редко выхожу из своей части дома.

Я опять ощутила приступ слабости. В комнате явно не хватало воздуха — она показалась мне тесной, здесь пахло пылью и стариной.

«Что было известно Саре?» — продолжала я спрашивать себя. Иногда она казалась такой наивной, а иногда — производила впечатление человека, который знает очень многое.

Знала ли она о том, кто приходил ко мне в комнату под видом монаха? Может быть, это вообще была она сама?

Неприятное ощущение не оставляло меня, и мне захотелось поскорее выбраться отсюда и попасть в свою комнату. Интересно, что случится, если я упаду в обморок прямо здесь, среди этих реликвий прошлого, от которых веяло затхлостью, как тогда, в доме у Хагар?

— Мне надо идти, — сказала я. — Было очень интересно.

Она протянула мне руку, как будто я была ее знакомой, которая приходила к ней с официальным визитом.

— Приходите еще, — сказала она.


Габриел и Фрайди продолжали постоянно занимать мои мысли. Я все еще надеялась, что однажды Фрайди вернется ко мне. Но одно обстоятельство смущало меня. Хотя я в мельчайших подробностях помнила нашу первую встречу с Габриелом, мне приходилось напрягать память, чтобы вспомнить, как он выглядел. Я упрекала себя за это: мне казалось это в какой-то мере предательством по отношению к нему. И все-таки в глубине души я знала, что хотя мы и были мужем и женой, но в чем-то мы оставались почти чужими людьми.

С каждым днем узнавая о нем что-то новое, я обнаруживала, что очень многого о нем не знала. Я пыталась убедить себя, что причиной тому была врожденная сдержанность его натуры. Но было ли так на самом деле? Я души не чаяла в Габриеле, мне его не хватало. Но кого мне не хватало? Может быть, друга, а не возлюбленного?

Но сейчас, когда я носила его ребенка, мне казалось, что когда я возьму на руки своего малыша, я буду счастлива. Я уже любила свое дитя, и сила этого чувства убеждала меня, что то, что я испытывала к Габриелу, не шло ни в какое сравнение с этой новой любовью. Я ждала наступления весны, как никогда прежде — ведь с приходом весны появится на свет мой малыш. Но от этой счастливой минуты меня отделяла череда долгих мрачных дней.

Погода установилась сырая, и даже если не было дождя, вокруг висел туман. Он вползал в дом, как серый призрак, и за окном ничего не было видно. Я использовала любую возможность, чтобы все-таки выбираться на прогулки. Меня не пугал даже дождь, ведь было еще не холодно, и мягкая влажность, которую приносил южный ветер, придавала лицу приятную свежесть. Я чувствовала себя прекрасно, только торопила время.

С радостью я заметила первые зеленые черточки всходов на фоне черных полей поместья Келли Гранж. Это пробивались ростки пшеницы, обещая начало нового года и напоминая о скорой весне. Мой малыш должен был появиться в марте, а сейчас был ноябрь. Оставалось ждать еще четыре месяца.

Я была в Келли Гранж в гостях у Хагар, обратно меня отвез Саймон. Мы больше не вспоминали тот случай с монахом, но я все время была настороже. И бывали случаи, когда я внезапно просыпалась ночью от какого-то неясного сна и торопливо зажигала свечу, чтобы убедиться, что в комнате больше никого нет.

Мое отношение к Саймону очень изменилось, и это было результатом моей дружбы с его бабушкой. Хагар всегда встречала меня с радостью, и хотя на словах она не выражала свою радость от встречи со мной — все-таки она была родом из Йоркшира, и значит, не была склонна к внешнему проявлению чувств, — я, тем не менее, была уверена, что ей приятно находиться в моем обществе. А когда мы оставались вдвоем, разговор неизменно переходил на Саймона. Мне снова и снова напоминали о его достоинствах. Мне кажется, я понемногу начинала понимать его. Он был человеком прямым, иногда вплоть до бестактности. Мне казалось, только его бабушке удавалось немного смягчить его характер. Но он весь дышал здравым смыслом. Ему нравилось ставить перед собой трудновыполнимые задачи, которые любому другому человеку показались бы неразрешимыми, и доказывать, что это не так. Отчасти это можно было приписать честолюбию, но, тем не менее, это вызывало восхищение. Нельзя было сказать, что его не интересуют женщины. Хагар намекала на ряд каких-то запутанных ситуаций. Но никому из тех женщин он не предлагал руку и сердце. Хагар, впрочем, не видела в этом ничего предосудительного. Связь с женщиной, по ее мнению, была не столь страшна, как неравный брак.

— У него есть голова на плечах! — повторяла она. — Когда он соберется жениться, то выберет себе именно ту женщину, которую надо. Уж он не просчитается!

— Будем надеяться, — возразила я, — что та, кого он выберет, сможет сказать то же самое о нем.

Хагар была удивлена. Я думаю, ее поразило, что у кого-то может быть другое мнение о ее внуке. Это говорит о том, сказала я себе тогда, что даже у самых разумных людей бывают свои слабости. У Хагар это был, несомненно, ее внук. Интересно, а какая слабость была характерна для него самого? Или у него их вообще как таковых не было?

И все же я всегда буду благодарна ему за то, что он поверил в мою версию событий, произошедших в моей спальне. После этого я уже не могла относиться к нему с прежней холодностью.

Мы с ним попрощались, и я сразу же поднялась к себе.

День клонился к вечеру, и примерно через полчаса начнет темнеть. На лестнице и в моей комнате уже легли тени, и едва я открыла дверь, меня опять охватило чувство ужаса — как и тогда, когда я открыла глаза и увидела монаха.

Может быть, это был пустяк и не стоило так пугаться, но уж очень ярки были воспоминания: занавески вокруг моей кровати были задернуты.

Я подошла и рывком раздвинула их. Я уже была готова увидеть там монаха, но, конечно, там никого не было.

Я торопливо огляделась вокруг и прошла в туалетную комнату. Там тоже никого не было.

Я позвонила в колокольчик, и вскоре появилась Мери-Джейн.

— Зачем ты задернула занавески у моей кровати? — требовательно спросила я.

Мери-Джейн уставилась на постель.

— Но… мадам… я не делала этого…

— А кто же еще мог это сделать?

— Но, мадам, занавески у кровати не задернуты!

— Что ты хочешь сказать? Что я это выдумала? Я их только что раздвинула.

Я свирепо посмотрела на нее, и она отшатнулась от меня.

— Я… Я с ними ничего не делала. Ведь вы мне говорили, что не хотите, чтобы они были задернуты!

— Но кто же еще мог здесь быть? — спросила я.

— Здесь никого не было, мадам. Я всегда убираю вашу комнату сама, как велела мне миссис Грантли.

— Наверно, ты и задернула их. Как же еще это могло получиться?

Она отступила назад.

— Но я не делала этого, мадам. Я их не трогала.

— Ты забыла. Ты, должно быть, забыла.

— Нет, мадам, я уверена, что нет.

— Нет, забыла! — совсем уже бессмысленно повторяла.