Я испуганно перебила ее:

— Почему он должен умереть?

— Некоторые члены нашей семьи живут очень долго, а некоторые умирают молодыми. Оба сына моего брата обладали очень хрупким здоровьем. Если бы Габриел не покончил с собой так, как он это сделал, ему все равно оставалось жить совсем не много лет. Брат его умер в раннем возрасте. Кажется, я вижу признаки этой же хрупкости здоровья и у Люка.

Ее слова ошеломили меня. Глядя на нее, я, по-моему, уловила проблески надежды в ее глазах. Или я все это вообразила себе? Она сидела спиной к свету. А мои мысли вертелись все вокруг одного и того же…

Люк и мой еще неродившийся ребенок, если это будет мальчик, будут стоять на пути Саймона к Ревелз. По тому, как она говорила о Ревелз и о Саймоне, я понимала, что это было для нее… возможно, самое главное в жизни.

Если Саймон станет хозяином в Ревелз, она сможет вернуться туда, чтобы провести там остаток дней.

Поспешно, как бы боясь, что она прочитает мои мысли, я произнесла:

— А отец вашего внука, ваш сын, — он тоже обладал хрупким здоровьем?

— Ну нет. Питер, отец Саймона, погиб за свою королеву и родину в крымской войне. Саймон не знал отца, а мать его не вынесла удара; она так и не смогла оправиться от родов. Она была нежным созданием. — В ее голосе послышалось презрение. — Не я выбирала ему невесту, но у моего сына была своя голова на плечах… Это мне всегда нравилось в нем, хотя и привело к этой губительной женитьбе. И вот они оставили внука мне.

— Для вас это было, вероятно, самым большим утешением…

— Большим утешением, — повторила она с такой нежностью, какой я у нее до этого не видела.

Я спросила, не хочет ли она еще чаю. Она отказалась, и, когда мы обе закончили чаепитие, она попросила:

— Пожалуйста, позвоните, чтобы пришла Досон. Терпеть не могу созерцать пустые чашки и грязные тарелки.

Когда чайные принадлежности унесли, она решила поговорить о Люке. Ей хотелось знать мое мнение. Казался ли он мне привлекательным или интересным?

Меня это поставило в тупик, я и сама не знала, что я о нем думаю.

— Он так молод, — ответила я. — Трудно составить мнение о молодом человеке. В этом возрасте люди меняются так быстро! Со мной он был очень любезен.

— А красавица дочь доктора Смита часто навещает Ревелз?

— С тех пор, как я приехала, я ее еще не видела. Мы сейчас в трауре, и к нам мало кто приезжает.

— Это естественно. А вам, наверно, интересно, откуда я знаю так точно обо всем, что происходит в Ревелз? Дело в том, что слуги отлично передают все новости. У жены моего привратника есть родная сестра в Ревелз.

— Да-да, — подтвердила я, — это моя служанка. Очень хорошая девушка.

— Я рада, что вы ею довольны. Я в свою очередь довольна Этти. Я ее часто вижу. Скоро у нее родится первенец. Я всегда интересуюсь жизнью своих людей. Я прослежу, чтобы у нее было все необходимое для родов. Детям, родившимся в Келли Гранж, мы всегда посылаем в подарок серебряные ложечки.

— Какой приятный обычай.

— Наши люди отличаются верностью, так как они чувствуют, что нам можно доверять.

Мы обе были очень удивлены, когда Саймон пришел, чтобы отвезти меня в Ревелз. Два часа, проведенные с Хагар Редверз, подняли мне настроение. Я очень приятно провела время.

Я думаю, что она была того же мнения; протягивая мне руку, она была очень любезна:

— Вы приедете и навестите меня еще раз… — В глазах ее мелькнул огонек, и она добавила: — Я надеюсь.

Она как бы признавала во мне человека, которому нельзя было приказывать. Я чувствовала, что именно за это я и нравлюсь ей.

Я сказала, что с удовольствием приеду еще раз и буду с нетерпением ждать удобного случая для визита.

По дороге домой мы с Саймоном почти не разговаривали, но я видела, что он остался доволен тем, как развиваются события.


В течение последующих двух недель я мало гуляла, больше отдыхала, лежа в постели после полудня и читая романы Диккенса, миссис Генри Вуд и сестер Бронте.

Но меня все больше занимали мысли о ребенке, и это было мне истинным утешением. Иногда я заново переживала смерть Габриела, и особенно ужасным казалось то, что он никогда не узнает про своего ребенка. И каждый день, как оказалось, что-нибудь мучительно больно напоминало мне о Фрайди. Я иногда гуляла по усадьбе вокруг дома, и стоило мне услышать лай какой-нибудь собаки, как сердце у меня начинало биться сильнее от теплящейся надежды. Я заставила себя поверить в то, что наступит день, когда она вернется. Просто потому, наверно, что было невыносимо поверить — как и тогда с Габриелом — что я никогда не увижу ее.

Я старалась принимать участие в событиях местной жизни. Я заходила на чай к семье викария; посещала церковь и сидела там вместе с Рут и Люком на скамье Рокуэллов. Я чувствовала, что постепенно приживаюсь здесь — ведь когда мы были с Габриелом, я еще не успела ни к чему здесь привыкнуть.

Иногда тетя Сара водила меня в детские комнаты — ей, казалось, не надоедало ходить со мной туда. Я увидела наконец фамильную колыбель, сделанную двести лет назад, — эта качалка была настоящим произведением искусства! Голубое стеганое покрывало, сшитое тетей Сарой специально для этой колыбельки, было выполнено очень искусно.

Я еще раз побывала у Хагар, и мы с ней, по-моему, сблизились еще больше. Я была уверена, что нашла в ее лице хорошего друга.

Так как мы в Керкленд Ревелз соблюдали траур, никаких развлечений в нашей жизни не было, лишь время от времени нас навещали близкие друзья нашей семьи. Появлялась Дамарис, и теперь я была уверена, что Люк влюблен в нее, но мне так и не удалось понять, как она к нему относится. Иногда мне в голову приходило, что Дамарис вообще не могла испытывать никаких чувств. Я заметила, что даже к отцу она временами относилась безучастно, хотя была довольно послушна. Иногда я сомневалась, способна ли она испытывать привязанность к кому-либо вообще — даже к собственному отцу.

Доктора я видела часто — то в доме, то возле него. Он объяснял, что приглядывает за сэром Мэтью и тетей Сарой. И не забывает о миссис Рокуэлл, обычно добавлял он, улыбаясь.

Он составил для меня небольшой список советов, которых мне следовало придерживаться: не ходить на прогулках слишком далеко, не ездить верхом, отдыхать, как только почувствую в этом необходимость, и на ночь пить теплое молоко.

Как-то раз я вышла на утреннюю прогулку. Когда я была примерно в миле от дома, я услышала позади себя шум приближающегося экипажа и, обернувшись, увидела двухместную карету доктора.

Он попросил слугу остановиться возле меня.

— Вы переутомляетесь, — упрекнул он меня.

— Ничуть. Я ушла совсем недалеко от дома.

— Пожалуйста, садитесь, — пригласил он. — Я подвезу вас обратно.

Я подчинилась, хотя и утверждала, что ни капельки не устала. На самом деле он сам выглядел гораздо более утомленным, чем я. И будучи человеком прямым, я не преминула сказать ему об этом.

— Я был в Уорстуисле, — ответил он. — Это всегда выбивает меня из колеи.

Уорстуисл! При одном упоминании этого названия меня охватила тоска. Я думала о бедных людях, отгороженных от мира и воспринимающих все сквозь пелену затуманенного сознания. Какой же он хороший человек, если ездит даже в такое жуткое место, чтобы лечить людей.

— Вы, должно быть, очень хороший человек, если ездите туда, — сказала я вслух.

— У меня корыстные мотивы для этого, миссис Рокуэлл, — ответил он. — Эти люди интересуют меня. Кроме того, я им нужен. Это очень приятно — ощущать, что ты кому-то нужен.

— Все это так, но, тем не менее, с вашей стороны это очень благородно. Я уже слышала от других, что вы там успокаиваете больных не только как врач. Они ценят ваше доброе отношение к ним.

— Ха! — Он вдруг засмеялся, и на его загорелом лице блеснули белоснежные зубы. — Мне есть за что благодарить судьбу. Я раскрою вам одну тайну о себе. Сорок лет назад я был сиротой… без единого пенни в кармане. Надо признаться, грустная это вещь — быть сиротой в этом мире, но не иметь при этом ни пенни в кармане, дорогая моя миссис Рокуэлл, — это уже трагедия.

— Охотно верю.

— Я мог бы стать отчаявшимся от голода нищим… стоять у дороги и дрожать от холода, но в конце концов судьба улыбнулась мне. Когда я рос, мечтой моей жизни было лечить больных. У меня не было никакой надежды исполнить свое желание. Но я привлек внимание одного богатого человека, и он был так добр ко мне, что дал мне образование и помог осуществить мою мечту. Если бы не этот богач, что бы со мной сталось? И теперь, когда я вижу нищего у дороги или преступника в тюрьме, я говорю себе: я достиг всего только благодаря милости этого богатого человека. И стараюсь все свои силы отдавать пациентам. Вы меня понимаете?

— Не знаю… — начала я.

— Ну вот, теперь вы уж не думаете, что я такой хороший, — потому что я не джентльмен, верно?

Я вспыхнула:

— Я думаю, что вы самый настоящий джентльмен!

Мы уже подъезжали к Ревелз, и он негромко сказал:

— Тогда сделайте мне одолжение.

— Если это в моих силах.

— Позаботьтесь, пожалуйста, о себе… получше.


Мы с Хагар Редверз пили чай, и она разговаривала со мной на свою любимую тему — о детстве, о том, как она верховодила в детской Ревелз, как вдруг мне показалось, что эта заставленная мебелью комната сдавила меня и мне стало нечем дышать. Со мной что-то случилось, я и сама толком не поняла — что это было…

Очнувшись, я увидела, что лежу на кушетке, набитой конским волосом, и мне подносят нюхательные соли.

— Что случилось? — спросила я слабо.

— Все в порядке, дорогая, — послышался властный голос Хагар. — Ты просто упала в обморок.

— В обморок? Я… Да я…