— Вы хотите, чтобы мой ребенок появился на ваших гобеленах?

— Ты назовешь его Габриелом?

Я удивилась: мне было интересно, как она угадала мои мысли. Она глядела на меня изучающе, склонив голову набок. Сейчас она выглядела бесконечно мудрой, — иногда такое выражение встречается у простых людей.

— Но, может быть, будет и не мальчик… — возразила я.

Она только отмахнулась, как будто в этом уже не были сомнений.

— И никто ему не помешает, правда?

Вдруг она нахмурилась.

— Правда ведь? — повторила она.

— Если это будет мальчик, то он займет место отца.

— Но ведь отец его умер. Он покончил с собой… как говорят. Он действительно покончил с собой? — Она крепко схватила меня за руку. — Ты сказала, что он не мог этого сделать. А кто тогда это сделал? Скажи мне, прошу тебя, скажи?

— Тетя Сара, — торопливо прервала ее я, — когда Габриел умер, я была без ума от горя. Я, возможно, не знала, что говорила. Наверное, он все-таки покончил с собой.

Она выпустила мою руку и с упреком посмотрела на меня.

— Я разочаровалась в тебе, — сказала она, надувшись. Потом ее настроение резко изменилось. — Мы все сидели тогда за этим столом. Хагар была самой умной из нас и самой старшей. Теперь ты понимаешь, что было бы лучше… Тогда Саймон был бы… Хотя нашим воспитателям она не нравилась. Они любили Мэтью. А я была глупой. Плохо училась.

— Ничего, — успокоила я ее. — Зато вы прекрасно рисовали. И ваши гобелены будут висеть здесь спустя многие годы, когда нас уже не будет на свете.

Лицо ее просветлело. Потом она засмеялась.

— Я сидела вот здесь, Мэтью — вон там, а Хагар в конце стола. А наша воспитательница — всегда напротив нее. Хагар говорила, что будет сидеть во главе стола, потому что она самая старшая. У нее получалось все… кроме рисования и шитья. Вот здесь уж я была первой. Да, Хагар была сорванцом. Видела бы ты ее верхом на лошади! Она обычно ездила с нашим отцом верхом на охоту с собаками. Она была его любимицей. Однажды она забралась на окно, почти на самом верху монастырской башни. Сама слезть оттуда не могла, и пришлось послать туда двух садовников с лестницами… В наказание ее посадили на целый день на хлеб и воду и оставили одну в ее комнате, но ей было все равно. Она сказала, что ни о чем не жалеет.

Тетя Сара подошла ко мне поближе и прошептала:

— Она говорила: «Если хочешь что-нибудь сделать — делай, а потом думай о расплате, а если уже сделала то, что хотела, — тебе должно быть все равно, что тебе за это будет».

— У вашей сестры Хагар был очень сильный характер.

— Отец любил брать ее с собой, когда обходил поместье. Ему было жаль, когда она вышла замуж за Джона Редверза. Потом начались проблемы с Мэтью. Его отчислили из Оксфорда. Там была замешана какая-то девушка. Я помню тот день. Эта девушка приехала сюда повидать отца. Я за ними наблюдала, а они меня не видели; я слышала весь их разговор.

— С певческой галереи, — подсказала я.

Она захихикала.

— Да, они не догадались посмотреть наверх.

Она села к столу на то место, где она сидела когда-то во время занятий. И я поняла, почему она на глазах молодела, когда приходила в эту часть дома — здесь она заново переживала свою юность. Я была уверена, что все ее воспоминания о прошлом абсолютно точны. Это сейчас она путала, с кем говорила: с Кэтрин или с Клер, была ли это жена Габриела или Мэтью.

— Проблемы, — размышляла она вслух. — У него всегда возникали проблемы из-за женщин. Ему было далеко за тридцать, когда он женился, и больше десяти лет они прожили без детей. Потом родилась Рут. Все это время Хагар надеялась, что ее сын Питер будет хозяином Ревелз. Потом родились Марк и Габриел. Бедный маленький Марк! Но еще оставался Габриел. Затем родился Люк… Так что, как понимаешь, Хагар это совсем не радовало. — Она поднялась из-за стола, подвела меня к шкафу и показала мне там пометки на стене. Там было три линии, помеченные инициалами X., М. и С.

— Корабль ее величества? — пробормотала я.

— Нет, не угадала, — важно сказала тетя Сара. — Это Хагар, Мэтью и Сара. Это отметки нашего роста. Мэтью после этого обогнал ее, и тогда Хагар больше не захотела меряться. Я хочу показать тебе дневную и ночную детские комнаты.

Следом за ней я вышла из учебной комнаты, и мы осмотрели ту часть дома, которая веками принадлежала детям. Я с удовлетворением отметила, что и здесь все окна зарешечены. В дневной детской тетя Сара открыла большой дубовый сундук. Там хранилось платье для крещения детей Рокуэллов. Она с благоговением достала его, чтобы дать мне взглянуть. Оно было сделано из белого шелка и кружев, которые, по моим понятиям, были бесценны.

— Мне надо хорошенько его осмотреть, — сказала она. — Может быть, придется подштопать кружева. Последний раз его надевали на Люка, восемнадцать лет назад. Он вел себя не очень хорошо. У нас младенцы всегда ведут себя плохо. Я возьму его в свою комнату. Никто не дотронется до него, кроме меня. И к тому времени, когда понадобится, оно будет готово…

— Благодарю, тетя Сара.

Я взглянула на часы, приколотые к лифу платья, и увидела, что уже четыре часа.

— Пора пить чай, — проговорила я. — Совсем не заметила, что уже поздно… Время так быстро летит, когда интересно.

Она не ответила. Прижимая к груди платье для крещения, в своем воображении, мне кажется, она уже нянчила будущего ребенка — или, возможно, кого-то из прежних детей — Рут, Марка, Габриела или Люка.

— Я пойду вниз пить чай, — сказала я ей. Но она мне опять не ответила.


Спустя несколько дней Рут пришла ко мне в комнату с письмом…

— Его принес кто-то из слуг из Келли Гранж, — пояснила она.

— Мне? — удивилась я.

— Несомненно, тебе. На конверте четко написано: миссис Габриел Рокуэлл.

Рут заинтересованно улыбалась, подавая мне конверт, и так как уходить она не собиралась, я пробормотала:

— Извини, пожалуйста, — и прочитала его.

Письмо было написано в сугубо официальном тоне и звучало почти как приказ:

«Если миссис Габриел Рокуэлл найдет возможным приехать в Келли Гранж в пятницу в 15 ч. 30 мин., миссис Хагар Рокуэлл Редверз с удовольствием примет ее».

Я уже скрестила мечи с внуком миссис Хагар Редверз, теперь, очевидно, следовало поступить так же с ней самой. От досады я почувствовала, что кровь приливает к лицу.

— Королевский приказ? — улыбнувшись спросила Рут.

Я передала ей приглашение.

— Это так похоже на тетю Хагар, — сказала она. — Мне кажется, она воображает себя главой семьи. Ей хочется поближе познакомиться с тобой.

— Но я не собираюсь для этого ехать туда, — резко ответила я. — Да и знакомиться со мной сейчас несколько поздновато.

— Она очень стара, — заметила Рут, как бы извиняясь. — Старше отца. Ей уже под девяносто. С ней надо быть осторожной.

Я поспешно ответила:

— Я уже решила, что не поеду к ней в пятницу.

Рут пожала плечами.

— Но слуга ждет. Тетя хотела бы получить ответ.

— Она его получит, — ответила я, усаживаясь за письменный стол, и написала:

«Миссис Габриел Рокуэлл сожалеет, что не сможет навестить миссис Хагар Рокуэлл-Редверз в Келли Гранж в пятницу в 15 ч. 30 мин.».

Рут взяла у меня записку. Ее, очевидно, все это забавляло.

Стоя у окна, я увидела, как ускакал посыльный из Келли Гранж, и подумала: «Так вот откуда у него такое высокомерие — от его бабушки…»


В начале следующей недели, когда я была на лужайке перед домом, подъехал верхом Саймон Редверз.

Он спрыгнул с лошади, приподнял шляпу, приветствуя меня, потом что-то небрежно крикнул одному из конюхов, как будто он был здесь хозяином всего дома и здешних слуг.

— Миссис Кэтрин, рад видеть вас здесь, ради этого я и проделал весь путь верхом из Гранж.

После возвращения я еще не видела его, и он показался мне еще более крупным и еще более высокомерным, чем раньше. Отвечая ему, я постаралась вложить в свои слова как можно больше чувства собственного достоинства:

— Я хотела бы узнать, какое у вас ко мне дело.

Как только у него взяли лошадь, он подошел ко мне, улыбаясь почти заискивающе.

— Позвольте мне выразить удовольствие от того, что я снова вижу вас.

— Если вам угодно.

— Вы все еще злитесь на меня?

— Я не забыла некоторые замечания, сделанные вами перед моим отъездом.

— Значит, вы обиделись?

— Учитывая их оскорбительный характер — безусловно.

— Мне очень жаль, что так вышло. Я приехал извиниться.

— Неужели?

— Миссис Кэтрин, как настоящий йоркширец я привык, говорить без обиняков. А так как вы тоже из Йоркшира, значит, вы тоже человек прямой. Ведь мы с вами не утонченные южане, чтобы облекать наши мысли в приукрашенные фразы. Я не хочу притворяться, будто у меня манеры и стиль поведения лондонского джентльмена.

— Уверена, что притворяться было бы бесполезно.

Он засмеялся.

— У вас острый язычок, миссис Кэтрин.

Мне нравилось, как он обращается ко мне. Миссис Рокуэлл звучало бы слишком официально, но, с другой стороны, я бы не хотела, чтобы он обращался ко мне просто по имени.

— Я надеюсь, что он не уступит вашему, в то время, как мы время от времени вынуждены будем общаться с вами.

— Надеюсь, таких случаев будет немало, и упражнения в острословии не позволят затупиться нашему уму.

— Так что вы хотели сказать мне?

— Я хотел попросить у вас прощения за некоторые неподобающие замечания, которые я сделал в прошлый раз. Еще я хотел бы поздравить вас и пожелать вам хорошего здоровья и счастья.

— Вы что же, изменили свое мнение обо мне?

— Думаю, никогда этого не сделаю. Я всегда восхищался вами. Но я искренне прошу у вас прощения. Позвольте мне объясниться. Скажем так — я испытывал горечь и злость оттого, что потерял человека, которого считал своим братом. А в гневе я всегда теряю контроль над тем, что говорю, миссис Кэтрин. Это одна из моих недостойных черт, которых, я думаю, у меня и без того предостаточно.