В отчаянии я попробовала открыть еще какие-то двери, но меня ждало разочарование. Наконец, когда я постучала в одну из них, мне ответили:

— Войдите!

Когда я вошла, тетя Сара стояла так близко к двери, что я испугалась и отпрянула назад.

Она засмеялась, протянула вперед свою тонкую руку и ухватила меня за рукав.

— Входи, — сказала она. — Дорогая, я ждала тебя.

Когда я вошла, она обежала вокруг меня — здесь она казалась гораздо проворней, чем в кругу семьи. Потом быстро прикрыла дверь, будто боялась, что я попытаюсь убежать.

— Я знаю, — сказала она — Ты пришла посмотреть на мои гобелены. Так ведь, правда?

— Я с большим удовольствием посмотрю на ваши гобелены, — сказала я. — Но на самом деле я потерялась. Вошла с восточной стороны — и заблудилась. Раньше я здесь никогда не была.

Она погрозила мне пальцем, как будто я была непослушным ребенком.

— А… Заблудиться легко… Когда не знаешь. Тебе надо присесть.

Я не отказалась, так как очень устала после прогулки.

Она сказала:

— Мне было жаль собачку. Они с Габриелом ушли вместе. Она они… потерялись. Как жаль!

Меня удивило, что она помнила Фрайди. Я не знала, как себя вести с ней, потому что было совершенно очевидно, что временами она теряла рассудок. Ее манера путать прошлое с настоящим просто сбивала с толку, хотя бывали минуты, когда она мыслила с неожиданной ясностью.

Я заметила, что стены этой большой комнаты были увешаны гобеленами. Все они были выполнены в ярких тонах. Я была просто очарована, и она, заметив это, довольно засмеялась.

— Это все моя работа, — заметила она. — Ты видишь, какую большую площадь они занимают? Но предстоит сделать еще больше. Возможно, на стенах не останется ни одного свободного места. Если, конечно, я не умру. Я ведь очень старая. Было бы жаль умереть, не закончив того, что я должна сделать. — Вдруг печальное выражение ее лица сменилось лучезарной улыбкой. — Ведь все в руках Божьих, не так ли? Я, наверно, попрошу Его в своих молитвах отпустить мне еще немного, и Он согласится. Клер, а ты читаешь свои молитвы? Ну иди, посмотри на мои гобелены… подойди-ка поближе. А я тебе расскажу о них.

Она взяла меня за руку. Ее пальцы были в постоянном движении, и у меня возникло ощущение, будто меня схватила цепкая хищная лапа.

— Какая тонкая работа! — произнесла я.

— Тебе понравилось? Вот, Клер, а у тебя не хватает терпения поработать над своим гобеленом. Я тебе столько раз говорила, что это легко… Очень легко… если только постараться. Я знаю, у тебя много дел. Ты всегда говорила, что Рут любит поставить на своем. Вот Марк был хорошим… А потом появилась эта новая…

Я мягко прервала ее:

— Тетя Сара, вы забыли. Я не Клер, я Кэтрин, вдова Габриела.

— А, Кэтрин, ты пришла посмотреть на мои гобелены? Давно пора. Я знаю, тебе понравится. Больше, чем кому-либо. — Она подошла ко мне и заглянула в лицо. — Ты тоже будешь изображена на моем гобелене… когда придет время.

— Я? — спросила я обескураженно.

— Послушай, подойди ближе. Смотри. Узнаешь?

— Это дом.

Она радостно засмеялась и потянула меня от гобелена, который я рассматривала, к шкафу. Когда она распахнула его, оттуда вывалились груды полотна. Она подобрала его, смеясь. Сейчас она не казалась древней старушкой: ее движения были легкими и проворными. Я увидела, что внутри этого шкафа был еще один шкафчик. Она открыла и его — там была огромная кипа шелковых ниток — мотки самых разных цветов.

Она их ласково погладила.

— Я вот сижу здесь и вышиваю, вышиваю… Я вышиваю то, что вижу. Но сначала я делаю рисунок. Хочешь, я покажу тебе свои рисунки? Когда-то я хотела быть художником, но потом вместо этого занялась гобеленами. Это настолько интереснее! Ты не согласна?

— Ваши гобелены прекрасны, — сказала я. — Я хотела бы посмотреть на них поближе.

— Да, да.

— Я хочу посмотреть на тот, с домом. Он там как настоящий. Цвет камней передан весьма точно.

— Иногда бывает очень трудно подобрать нужный цвет, — сказала она, поморщившись.

— А эти люди… Я, кажется, узнаю их.

— Ну конечно, — обрадовалась она. — Вот мой брат… и моя сестра Хагар, а вот племянница Рут и племянник Марк — он умер, когда ему было четырнадцать — и Габриел, и Саймон, и я сама…

— Они все смотрят на дом, — заметила я.

Она в волнении кивнула.

— Да, все мы смотрим на дом. Возможно, здесь должны быть и другие люди… Ты уже должна быть здесь. Но мне кажется, ты не смотришь на дом. И Клер не смотрела. Ни Клер, ни Кэтрин…

Я не совсем понимала, что она имеет в виду, но она продолжала без объяснений:

— Я замечаю очень многое. Я все время наблюдаю. Я видела, как ты сюда приехала. А ты меня не видела.

— Вы были на певческой галерее?

— Так ты меня видела?

— Я заметила, что там кто-то есть.

Она кивнула.

— Оттуда так хорошо все видно… а тебя никто не видит. А это свадьба Мэтью и Клер.

На этой картине я узнала церковь Керкленд Мурсайд. Там были невеста и жених, в котором угадывался сэр Мэтью. Поразительно, как несколькими маленькими стежками она могла добиться сходства. Она была, безусловно, художником.

— А вот о замужестве Рут. Он случайно погиб на охоте, когда Люку было десять лет. Вот, смотри.

И тогда я поняла, что на стенах этой комнаты была вся история семьи Рокуэллов, прочитанная глазами этой странной женщины.

Она, должно быть, потратила годы своей жизни, чтобы запечатлеть эти моменты и перенести их мелкими стежками на холсты.

Я сказала:

— Тетя Сара, вы наблюдаете за жизнью…

Она опять поморщилась и произнесла со слезами в голосе:

— Ты хочешь сказать, что я сама не жила, а только следила за жизнью других, Клер?

— Меня зовут Кэтрин, — напомнила я.

— Кэтрин, — сказала она, — но мне так нравилось наблюдать. Вот видишь, теперь у меня целая галерея… Галерея гобеленов… И когда я умру, люди будут смотреть на них, и они узнают о нашей жизни больше, чем из любой картинной галереи. Я рада, что вышивала картины, а не портреты. По портретам можно узнать слишком мало.

Я ходила по этой комнате и смотрела на сцены из жизни в Керкленд Ревелз. Вот несут на носилках с охоты мужа Рут, а вот около его постели стоят плакальщики. Вот смерть Марка. И среди этих сцен была картина, изображающая дом и легко узнаваемые фигуры людей, которые смотрели на него.

Я сказала:

— А вот, кажется, Саймон Редверз, среди тех, кто смотрит на дом.

Она кивнула.

— Саймон смотрит на дом, потому что этот дом мог бы принадлежать ему. Если бы Люк погиб, как и Габриел, то Ревелз перешел бы во владение Саймона. Поэтому он тоже смотрит на этот дом.

Она изучающе смотрела на меня, потом достала из кармана платья маленький блокнот. И пока я рассматривала картину, она сделала с меня набросок. Ей удалось схватить сходство несколькими умелыми штрихами.

— Как у вас хорошо получается! — восхитилась я.

Она внимательно посмотрела на меня и неожиданно спросила:

— Как погиб Габриел?

Я вздрогнула.

— На следствии они сказали… — начала я.

— Но ты-то считаешь, что он не мог покончить с собой?

— Я говорила, что не могу поверить в то, что он мог так поступить.

— Так как же он погиб?

— Не знаю. Я только чувствую в глубине души, что он не мог этого сделать.

— Я это чувствую в глубине души. Ты должна сказать мне. Мы должны узнать. Мне необходимо это знать для моей картины.

Я посмотрела на часы, приколотые к блузке. Этот жест означал, что мне пора идти.

— Скоро я закончу то, над чем сейчас работаю. И тогда мне надо будет знать. Ты должна мне сказать.

— А над чем вы сейчас работаете?

— Посмотри, — и она потащила меня через всю комнату к окну.

Там на раме было натянуто знакомое изображение дома.

— Но вы уже такую вышивали!

— Нет, это другая. Здесь уже Габриел не смотрит на дом вместе со всеми остальными. Только Мэтью, Рут, Хагар, я, Люк, Саймон…

И вдруг мне стало душно в этой комнате, я устала все время разгадывать ее иносказательные речи. Все-таки это была странная женщина: в ней одновременно уживались невинность и мудрость.

С меня было достаточно символов. Я хотела добраться до своей комнаты и отдохнуть.

— Я ведь заблудилась. Скажите мне, как отсюда добраться до южного крыла?

— Лучше я покажу тебе, — и она, как послушный ребенок, засеменила рядом со мной, открыла дверь, и мы вышли в коридор.

Я пошла за ней, и когда она открыла еще одну дверь, мы оказались на балконе, похожем на тот, где произошла трагедия.

— Восточный балкон, — сказала она. — Я думала, тебе захочется посмотреть. Только с этого балкона еще никто не падал и не разбивался насмерть.

Губы ее скривило что-то похожее на усмешку.

— Посмотри вниз, — сказала она, — Посмотри! Вот как там далеко внизу. — Она передернулась, и я вдруг ощутила, как ее маленькое хрупкое тело прижало меня к перилам. На минуту меня охватил ужас при мысли, что она захочет столкнуть меня вниз.

Потом она выпалила:

— Ты ведь не веришь, что он покончил с собой? Ведь не веришь!

Я, освободившись, отпрянула от парапета, пошла к двери и с облегчением вступила в коридор.

Она пошла впереди и очень скоро привела меня в южное крыло.

Теперь она опять выглядела старушкой, и мне показалось, что перемена в ней произошла именно в тот момент, когда она перешла из восточного крыла в южное.

Несмотря на мои протесты, она проводила меня до моих комнат, хотя я и говорила ей, что теперь уже знаю дорогу.

На пороге моей комнаты я поблагодарила ее и сказала, что с большим удовольствием посмотрела ее гобелены. Лицо ее засветилось от радости. Потом она приложила палец к губам: