София Катенина - Счастье будет!

Мы договорились встретиться и попить кофе «когда-нибудь в обеденный перерыв».

Ну вот и все... Больше года слез, страданий, взлетов, падений и бессмысленной суеты. Все это заканчивается одинаково банально – на дне кофейной чашки какого-нибудь ничем не примечательного заведения, под перекрестными взглядами официантов, среди чужих людей. И все же как странно, как невыносимо странно видеть человека, который когда-то заменял тебе целый мир, а теперь ты больше не можешь найти ему место даже в своем графике офисных ланчей. Наверное, это еще одно правило Москвы – города, где любовь имеет свой срок годности.

Впрочем, даже тут можно найти и кое-что бесконечное: например, пробки на третьем транспортном кольце, разговоры с подругами по телефону и терпение Никиты, который, несмотря на кучу рабочих проектов, ведет себя безупречно: водит меня в кино, покупает ванильное мороженое и внимательно следит за тем, чтобы в вазах нашего дома все время стояли живые цветы.

Почему-то мне кажется, я в чем-то провинилась перед ним. Хотя это и не так.

Трудно сказать, в какой именно момент Екатерина поймала себя на мысли, что уже начала готовиться к встрече с потенциальной свекровью. Может быть, это произошло даже раньше, чем она заговорила с Вениамином; при одном взгляде на Линдмана, его отутюженную рубашку, запонки, штаны, которые, казалось, всегда были ему слегка коротковаты... так вот, при одном взгляде на этого холеного домашнего мальчика средних лет возникали мысли о его матери.

Какой она была – Катя не знала. Веня часто разговаривал с ней по телефону – и всегда реагировал очень эмоционально. Он краснел, бледнел покрывался испариной, убегал в другую комнату, что-то нашептывая на ходу.

Мама навещала Вениамина четыре раза в месяц. По заведенному обычаю для своих визитов она выбирала среду.

Екатерина знала, что перед визитом обожаемой родительницы она, Катя, должна собрать свои вещи в пластиковый пакет, завязать его и поставить на антресоли.

Антресоли оставались единственным местом, куда мама Вениамина никогда не заглядывала – из этого Катя заключила, что мадам Линдман невысокого роста.

Мама убирала холостяцкую квартиру сына сама. Вернее, не так: она убирала холостяцкую квартиру так, как будто в ней только что произошло преступление. Уборка, выполненная мамой, напоминала фанатичное служение культу Мойдодыра. По четвергам Катя с трудом заставляла себя снять перчатки в прихожей – ей казалось, что она оставляет отпечатки пальцев на всех укоризненно посверкивающих, идеальных стеклянных и хромированных поверхностях квартирки Линдмана.

Мама мыла подоконники и плинтусы. Она заглядывала под ванную и тщательно протирала труднодоступные углы хлористым средством.

Средство это она приносила с собой; по крайней мере, в квартире оно Кате никогда не попадалось.

Переступая порог Венечкиного дома, Катя вдыхала ядовитые пары материнской заботы... Однако это было в четверг.

По средам же мама меняла губки на кухонной раковине, отмывала от пыли хрустальную люстру в гостиной и протирала жалюзи с обеих сторон.

– Бедная твоя мамочка, – притворно лебезила Катя, прижимаясь к мягкому плечу Вениамина, – наверное, ей трудно так напрягаться. Давай наймем домработницу.

– Нет! – визжал Веня, подпрыгивая в постелях. – Тысячу раз говорил тебе – это невозможно. Никто не может убрать мою квартиру лучше нее.

– Но она же в возрасте! Может быть, лучше отправим мамулю в отпуск? – не сдавалась Катя.

– Ты просто не понимаешь, – заливался краской Вениамин. – Ей необходимо двигаться!

Обычно на этом месте у Вениамина звонил телефон, и он убегал в другую комнату, показывая Кате упитанные ягодицы офисного работника.

Знала ли мама о существовании постоянной девушки у дорогого сына? Наверное, она о ней догадывалась, однако получить более четкие сведения о своем официальном статусе у Кати до сих пор не получилось. Отношения Кати и Вени все еще не подошли вплотную к тому рубежу, за которым необходимо принимать ответственное решение. Между ними до сих пор оставалось несколько сантиметров – едва заметное отчуждение людей, свободных от обязательств.

Мама Вени и вовсе была закрытой темой. Все, что Кате удалось выведать о детстве любимого, звучало грустно – его мама и папа развелись, когда мальчик был в третьем классе, но продолжали жить в одной квартире. Никто, кроме Вениамина, не мог рассказать, чем обернулось такое странное соседство для психики подростка. А сам Веня говорить об этом не хотел. Мучительная гримаса появлялась на его лице, стоило только Кате завести разговор на тему «Веня и его семья».

– А что дают в драматическом? – говорил он в такие моменты и брал в руки свежий номер «Афиши».

Однако Катя по-прежнему была далека от того, чтобы драматизировать происходящее.

– Веня занимается со мной сексом, а также позволяет пользоваться своей кредиткой, – перечисляла она нам плюсы своего драгоценного. – Я его люблю, – неизменно добавляла она в конце.

В Катином случае «я его люблю» означает «он не мешает мне жить». Я слишком хорошо знаю свою подругу, чтобы подозревать ее в романтичности. Катя – вольный стрелок, флибустьерша, любящая совершать пиратские набеги на бары и клубы, полные авантюрно настроенных юношей. Собака, почувствовавшая свежую кровь, которая никогда не станет домашней. Впрочем, она же проявляет редкую практичность в вопросах, которые касаются серьезных отношений.

– Мой сын никогда не будет ни в чем нуждаться, – любит приговаривать она. – Я дала себе обещание: если у меня и будет ребенок, то он вырастет в элитном московском доме с охраной и пойдет в лучшую школу, которую я только смогу себе позволить.

И почему-то мы ей верим.

Гром грянул неожиданно – в один из ничем не примечательных вторников. Катя позвонила мне на мобильный, застав меня на неприятнейшей отчетной встрече у начальства.

«Ты ж мене пидманула, ты ж мене пидвела-а», – раздалось из моей сумки как раз посреди речи нашей бессменной директрисы Антоновой. Аудитория захихикала, я покраснела как рак и попыталась незаметно пнуть сумку ногой, чтобы та отъехала под соседний стул. От моих манипуляций сумка распахнулась, и телефон выскользнул прямо под ноги Антоновой.

«С ума-розума свела», – не унимался iPhone.

– Извините... – Я сгребла сумасшедший телефон и попыталась отключить музыку.

– Видимо, не всем интересно то, что я говорю, – тихо, но отчетливо произнесла Антонова, смерив взглядом мою сжавшуюся фигурку. – Алиса, вы можете пойти поговорить по телефону который вы не удосужились выключить перед встречей с начальством.

Мне ничего не оставалось, как прошагать по залу в коридор, выпрямив спину. Я чувствовала себя провинившейся школьницей.

– Катька, – прошипела я в телефон, – ты меня чуть работы не лишила! Умеешь же вовремя...

– Приезжай срочно, как только освободишься: у меня трагедия! – Из трубки неслись всхлипывания и подвывания.

– Что случилось?! Милицию? «Скорую»? – Я перепугалась не на шутку.

– Яду мне, яду... – рыдала трубка. – До вечера я еще доскриплю... пожалуй. – Она, кажется, повесила трубку.

Я быстро набрала Нину.

– Алеоу, – раздался ее бодрый кошачий голосок.

– Нина! С Катей пло...

– Успокойся. Все с ней нормально. Она только что звонила мне и пыталась шантажировать самоубийством. Я уже выяснила, что ее здоровье в порядке и из родных тоже вроде никто не помер.

– Неужели Веня довел?.. Надо к ней съездить. Я освобожусь минут через сорок. Раньше не получится...

– Заеду за тобой. Жди через час-полтора! Сматываться с работы вместе с Ниной – дело приятное и безопасное. Она руководит отделом продаж рекламы в городском журнале, и приятельскую болтовню за чашкой капучино можно легко внести в актив под видом деловой встречи. Обычно я не злоупотребляю ее вниманием в рабочее время – ведь после того, как я доезжаю до Нинки, возвращаться в офис совершенно невозможно. Мы можем просидеть несколько часов в суши-баре, или отправиться в какой-нибудь подмосковный музей, или накрасить глаза, переодеться и вломиться в клуб; но ни у нее, ни у меня не остается даже намека на рабочие порывы.

Сегодня же случай был исключительным; не прошло и двух часов, как мы тарабанили руками и ногами в крепко запертую дверь нашей расстроенной подруги.

Дверь нам открыла крошечная аккуратная азиатка в голубом халате.

– Входите, – приветливо улыбнулась она и поклонилась.

– Где Катя?! – заорали мы хором и решительно двинулись в комнату.

– Вытирайте ноги, – услышали мы расслабленный мурлыкающий голос нашей подруги. Однако самой подруги в комнате не было. Вместо нее на белом кожаном кресле сидела завернутая в вымазанные чем-то черным тряпки мумия. Вместо глаз у мумии были кружки огурца, лицо отдавало зеленцой и было густо покрыто какой-то субстанцией, отдаленно напоминающей пюрированный салат «Оливье».

Мы прислушались. В квартире Кати раздавались странные звуки, похожие на шум унитаза.

– Катя! У тебя что, бачок рванул? – неуверенно поинтересовалась Нина. – Небось соседей залила?

– Это звуки природы, море, – ответила фигура в кресле.

– А это что? Тина после отлива? – Нина ткнула пальцем в зеленое лицо.

– Плацентарный экстракт, самолетом привезли из Японии, – довольно произнесла мумия. – Ну чего вылупились? Присаживайтесь.

– Катька! – Я не на шутку разозлилась. – Мы бросаем работу! Приезжаем к тебе по пробкам! А ты сидишь тут, служанок нанимаешь. – Я бросила завистливый взгляд на тайку, которая присела на невысокую скамеечку и начала разминать мумии ноги. – Ну мы же, в конце концов, взрослые люди!

– Точно! – Голос мумии приобрел страдальческие нотки. – Взрослые! Старые мы люди, Аль, ста-ры-е! Вот! – Мумия бросила на диван, где мы сидели, массажную щетку и закрыла зеленое лицо черными руками.