На улочках Миргорода, забелённых хрустким снежком, кипела жизнь. Служанки в пушистых платках спешили на рынок, торговцы подпирали двери, лениво высматривая покупателей. Одуряюще пахло морозом, хлебом и сладостями. Крол катил по каменной мостовой на телеге, запряжённой старушкой Летькой. Молочник тряхнул вожжами, кобыла неторопливо остановилась, помахивая хвостом. Совсем седа стала Летька…

– Привет, Зоря! Давненько не видались! – морщинистое лицо расплылось в щербатой улыбке. – Давай, садись, подвезу, куда след.

– Я прогуляюсь.

– Ты мне тута булки не морщи, садись, говорю, – насупился молочник. Глаза, обычно сиявшие улыбкой, потемнели, седые брови сошлись у переносицы.

Я влезла на телегу, Крол цыкнул, поторопив лошадку, которая, казалось, спала на ходу. Телега подпрыгивала на булыжниках, я подпрыгивала вместе с ней и молчала, разглядывая проплывавшие мимо дома.

Крол помолчал, поёрзал, и завёл набившую оскомину песню:

– Ты, девка, не серчай на старика-то. Я что тебе сказать-то хочу…

– Не стоит.

– Стоит, стократ стоит! Тётку довела, Лидия черна стала, что головёшка, да и народ на тебя жалиться, чисто ведьма злющая вместо Зори возвернулась!

Я спрыгнула с телеги.

– Я добра тебе хочу, девка! Жизнь у меня за плечами немалая, совета дурного не дам!

Я ускорила шаг и свернула в переулок. Грохот колёс по мостовой стих.

Советчик… Советы не помогут. Не поможет ничто и никто. Я и без советов изглодала себя так, что места живого не осталось.

С тех самых пор, как разошлись наши пути, ни Ольга, Ни Киннан, ни Вейр так и не дали о себе знать. Лишь Север, верный друг, остался со мной. Будто и не было ничего. Встретились, побегали, посуетились и разбежались…

Я знала, что Вейр выжил. Я ждала. Ожидание сменилось тревогой, тревога – глухой, ноющей болью в груди. Прошла осень, наступила зима. Нахлынула, накрыла с головой бездонная пустота, горечь предательства выжгла сердце. Всё, всё было ложью. Я не спала. Мне снился он. Кусок не лез в горло, лечить не было ни сил, ни желания. Не было желания жить. Так доживают те, на кого навели на смерть. Порчу можно вывести, а моя болячка магии не по зубам… Я честно пыталась выдрать колдуна из сердца, воспоминаний и прошлого, но он не позволял. Я ведала, когда ему было больно, когда злился, когда он пускал в ход свою чёрную силу, когда волна его желаний опаляла меня, я с ума сходила от ревности и злости. Изменщик был молод, полон сил, и его страсти играли мной, как кошка полузадушенной мышкой… Он не мог не чувствовать мою боль… И молчал. Что ж.

Поделом наивной влюблённой дуре-веде.

Данко потерялся по дороге, встретив дружков. Я поправила тяжёлую сумку, так и норовящую сползти с плеча, и толкнула ворота.

Пират, пес Золтана, увидев Севера, перестал изображать из себя коврик у дверей и порысил к волку. Хвостатые поздоровались, обнюхались и дружной парочкой сели на крыльце, вывалив розовые языки. Местные псины безоговорочно приняли Севера за вожака, иногда у наших ворот собиралась огромная свора, почтительно ожидавшая, когда божество соизволит одарить подданных царским взглядом. Динка тоже пообвыклась к новому члену семьи, но миской делиться отказалась напрочь, проявив при отказе истинный героизм. Миска – это святое, за миску Динка горой, тем более что хвостатый кавалер оказался занят. Иногда он исчезал на день-другой, и я подозревала, что причиной его исчезновений была некая рыженькая волчица, которую я видела пару раз в лесу. Хоть у кого-то сложилось…

Войдя в комнату, я скинула на скамью тулуп, бросила сумку. В трактире сегодня рыбный день. Запах пирогов с вязигой и форели на вертеле щекотал ноздри, но желания откусить кусочек отменной сдобы или рыбки с хрустящей корочкой у меня не появилось. Мой здоровый аппетит объявил себя смертельно больным и потребовал не беспокоить по пустякам. В зале трактира было пусто, как в кишках землеройки, завсегдатаи ещё дрыхли после вчерашнего, а заезжие торгаши заколачивали в поте лица свои злотые. Зато вечером здесь будет не продохнуть от пропойц, гуляк и искателей приключений на интересные места…

Золтан неспешно поставил кружку с пивом на стол, задумчиво оглядел огромное блюдо с прозрачными пластинками из рыбы, поддел пальцем розовый тонкий ломтик и сунул в рот, жмуря глаза от удовольствия.

– Ну, кто и где помирает у тебя? – я взяла его кружку и сделала глоток.

Золт неторопливо и тщательно прожевал закуску, молча наблюдая, как убывает янтарная жидкость, вытер руки полотенцем и припечатал меня взглядом:

– Пока ты шла, больной, поди, уже протух, – буркнул трактирщик, выбирая очередную жертву на тарелке.

– Я пойду тогда, покойники не по моей части, – я поставила кружку. – Николу позови, он все сделает, как надо.

Плавали, знаем. Насмотрелась и наизгонялась на десять жизней вперёд. Пусть жрецы разбираются, а то мне с мертвецами как-то не очень везёт. То неупокоенные упыри, а то и вовсе aggelius, чтоб им икнулось, где бы они сейчас не были…

Я знала, что Вейр провёл обряд изгнания. Кровью дракона его могла снабдить только Ольга, её подопечная дракоша наверняка, как все детишки, порезалась или поранилась, не думаю, чтобы Ольга пустила ребёнку кровь, она, хоть и вампир, но мамаша из неё должна получиться отменная. Как Вейр обошёлся без младенцев, я не знала, может, и не обошёлся, от него всего можно ожидать… хотя, нет. Наговариваю, и сама себе не верю. Провёл без меня, сам, и даже не почесался узнать, как я и что со мной. «Смешение» мы победили, а вот с моей болячкой Лиде пришлось повоевать, хорошо, что смертельная хворь не успела пустить глубоко корни, спасибо древесной и её оберегу. Жизнь мне вернули…

И зачем мне такая жизнь?

Наши связь с Вейром до сих пор не порвалась, мы до сих пор были едины, каждый раз, когда я ощущала его силу, было, как обухом по башке, казалось, палач живьём сдирает с меня кожу. Я знала, как он, что с ним, чем занят. Он с удвоенной силой принялся за старое, всплески его силы валили меня с ног, я вместе с ним падала с лошади, лечила рану в груди, гоняла нежить, избавляла от проклятий и порчи и искала потерянные вещи. Единственное, чего он не делал – он не лечил. И то хлеб. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Вейр не мог не чувствовать меня, так же, как я его, и тем поганее было знать, что он меня избегает. Под ложечкой зажгло. Тихо, неярко. Вот, опять небольшой всплеск его силы… Ране не давали зажить, живодёр вновь и вновь сдирал корку…

Я взяла тулуп, сунула руку в рукав.

– Хотя… Колдун там, мож, и вытащил из лап Жрицы-то, – пожал плечами Золтан.

В груди ёкнуло, тулуп выскользнул из враз ослабевших пальцев. Снова-здорово. Я села на скамью. Посидев, подорвалась с лавки и бросилась вверх по лестнице, к жилым комнатам. Взлетев по ступеням, замерла в тёмном коридоре, всмотрелась Взглядом. Здесь, совсем рядом, за этой стеной. Нет уж, больше никаких «смешений», прибить мерзавца, и вся недолга… Тихо ругнувшись, я распахнула дверь.

Показалось, меня ударили под дых.

Кровать была пуста. Больных в комнате не наблюдалось, но, надеюсь, моими трудами таковой очень скоро нарисуется.

Худощавый тип, стоявший у окна, заложив руки за спину, обтянутую черным шёлком рубашки, обернулся. У типа были странные светло-серые глаза, пепельные волосы, собранные в хвост, длинными прядями падали на скуластое лицо хищника. Его бровь поползла вверх, чётко очерченный, чувственный рот искривился в ухмылке.

Дико захотелось стереть эту ухмылочку с его морды.

Любимой морды.

Мерзкой колдунской морды изменщика и предателя.

Я посчитала про себя до десяти и шагнула в комнату. Он пожирал меня глазами, а я так, наверное, вовсе обглодала его до костей, хотя до смерти хотела казаться безразличной, невозмутимой, взрослой женщиной, такой, как ледяные колдуньи, которым красавцы-колдуны так, на зубок, перекусить и выплюнуть, морща носик от досадной неприятности.

Сколько раз я представляла нашу встречу! Сколько всего понапридумывала, что и как скажу, как посмотрю и как гордо при этом вскину голову… а теперь стою, как распоследняя дура, и на ум приходят одни ругательства вперемешку с желанием убить до смерти, оживить, и снова прибить, а потом обнять бездыханное тело…

Он так и стоял, и ел меня глазами. Вы только посмотрите на это недобитое колдунское Высочество! Стоит, пялится, будто тут и рос, и ни слова, ни полслова, словно так и надо! Он что, ждёт, что я припаду к его груди?! Паду ниц от счастья и сапоги облобызаю?!

– И где же больной, – спросила я, стараясь изо всех сил, чтобы голос не выдал моих чувств. – Давно помер Вашими стараниями?

– Я больной, – он шагнул ко мне, замер.

– Нет. Уже мёртвый, – прошипела я.

* * *

Наверху что-то рухнуло, разбилось с оглушительным звоном, задрожали стены, с потолка комнаты осыпалась пыль. Ольга уронила злотый на прилавок, Золтан смахнул рукой добычу, глотнул янтарного пива.

– Вы только пожара тут мне не палите, – трактирщик отхлебнул пену, зажмурился от удовольствия.

Ольга устроилась у прилавка, напротив хозяина, она медленно цедила красное вино из тщательно протёртого Золтаном кубка. Поставив кубок, она полезла в суму. Мешочек сыто звякнул, тонкие пальцы, сверкнув золотом и изумрудом колец, любовно погладили шёлковую ткань.

– Да завсегда пожалуйста, – Золтан, как зачарованный, смотрел на кошель. – Жар костей не ломит, особливо ежели есть, на что новый шалман соорудить. Стены-то прогнили уж, короедам и то жрать уже нечего, а на ремонтец всё не хватат. Как ни вечор, так разруха опосля пропойцев…

Наверху снова громыхнуло, послышался яростный вопль Зори, Ольге в кубок спланировал сушёный мох, дохлая муха и пара-тройка щепочек.

Вампирша поставила кубок, сморщила нос. Золтан выжидательно смотрел на гостью.

Она покатала в пальцах злотый, помедлив, сказала:

– Эльфы и то за вино из клевера меньше дерут.

Грохот стих, сменился глубокой, мёртвой тишиной, как перед штормом.