— Звонила Мушь. Гидеона арестовали. Я думала, все закончилось, за исключением особых случаев. Я думала…

— В основном закончилось, но такова наша система.

Конца этому никогда не будет. Таким образом мы хотим обезопасить СССР, ведь мы живем в очень сложные времена. Сашенька, может, не стоит волноваться? Гидеон сам всегда был себе закон.

Может, он напился, глупо пошутил или пощупал жену Молотова, зануду. Помни: ничего не делай, ничего не говори. Во двор въехал «бьюик», водитель открыл дверь.

— Ваня приехал.

Сашенька совсем не удивилась, что ее муж выглядит изможденным, небритым и усталым, — принимая во внимание, сколько он работает и какое у него напряжение.

— Что случилось? — спросил он, даже не поцеловав Сашеньку и не поздоровавшись с Сатиновым.

— Я пойду наверх, поиграю с детьми, — сказал Сатинов.

— Ты знал, что Гидеона арестовали? — спросила Сашенька мужа, вновь для отвода глаз делая вид, что показывает ему машину.

Ваня взял ее нежную ручку в свои большие ладони.

— Успокойся! Сейчас начальство мною довольно.

Подробностей я не знаю, но при мне упомянули о его аресте. Я лишь ответил: «Пусть наши товарищи его проверят». Поняла? Обещаю, нас это никак не заденет.

Сашенька посмотрела в Ванино пролетарское лицо, на его лоб, измятую форму. Сашенька вздохнула с облегчением: они в безопасности. Гидеон — это особый случай, писатель европейского масштаба, который знаком с иностранцами, который посещал парижские бордели, давал интервью английским газетам. В очередной раз она была благодарна мужу за то, что они за ним как за каменной стеной. Потом в памяти всплыло саркастическое замечание Бени о его «нелегкой» работе, а после воспоминание о чувственном прикосновении губ любовника сегодняшним утром затмило все вокруг. Волна неловкости пробежала по ее спине.

Наверху Снегурочка и Карло гонялись за Сатиновым по дому. Когда Сашенька вошла в квартиру, дети как раз поймали Сатинова и стали его щекотать.

— Скажи, дядя Ираклий, — спросила Снегурочка, сидя верхом на своем любимце, — где живут подушки?

— Конечно, в Подушколандии. — Сатинов помогал Снегурочке создавать ее иллюзорный мир. — Есть лесные подушки, небесные подушки и морские подушки.

— Ираклий, ты такой выдумщик, — сказала Сашенька. — Ты станешь прекрасным отцом своим детям!

— Я люблю этих детей, — ответил Сатинов, сдавшись на милость «охотников» и позволив Карло стянуть с себя сапоги.

Вошла Каролина и пригласила всех к столу.


19

Когда машина миновала Красную площадь и площадь Революции и въехала в боковые ворота тюрьмы на Лубянке, Гидеон от страха онемел.

Он собирался с духом, но разум продолжал напряженно работать. Он, мучимый угрызениями совести, подумал о брате, которого не видел более десяти лет и которому даже не звонил с 1935 года.

Разумеется, Самуил сам понимает, как опасно для них обоих поддерживать связь. Но где он сейчас?

Ему вспомнился брат, раскачивающийся в своем кресле в особняке на Большой Морской, в кабинете, где было полно безделушек, модных во времена короля Эдуарда VII. Неужели он действительно умер?

Неосознанно Гидеон склонил голову и прошептал молитву по умершему брату, сам удивившись, что еще помнит слова кадиша — старой еврейской молитвы по усопшим… Когда находишься от смерти на волосок, вспоминаешь детство, семью. Гидеон внезапно осознал, что больше всех на свете любит свою дочь Мушь.

«Поймет ли Мушь меня, вспомнит ли, когда я получу девять граммов свинца в затылок?» Боль в груди становилась невыносимой. Он чуть не рыдал от страха.

— Приехали! — улыбнулся молодой человек Гидеону. Он обращался с ним не как с арестованным.

Наоборот, чекист в форме открыл дверцу и помог ему выйти из машины. «Что ж, я знаменитый писатель, — подумал Гидеон, немного приходя в себя. — Ничто так не бодрит, как слава».

Он заметил, что здесь припарковано много «бьюиков» и ЗИСов. Это вовсе не напоминало двор, куда доставляют новых арестованных.

Гидеона провели сквозь двойные деревянные двери в отделанный мрамором вестибюль, потом в обшитый деревом коридор с синей ковровой дорожкой. Здесь сновали сотрудники НКВД в форме и секретарши. Все напоминало обычное госучреждение.

Гидеон вздохнул с облегчением, но продолжал размышлять над тем, что все это означает. Что он писал в последнее время? Что говорил? Что происходит в Европе? Какое он имеет к этому отношение?

Он еврей, и только что сняли Литвинова, наркома иностранных дел, тоже еврея.

Неужели евреи попали в немилость? Неужели СССР сближается с Гитлером?

Гидеон не был лично знаком со Сталиным и не искал этого знакомства, но он инстинктивно понимал эксцентричность генсека. Сталин всегда ценил в людях прямоту. Он считал, что лучше иметь дело с явными врагами и отпетыми мерзавцами, чем с фальшивыми друзьями и неискренними большевиками. Сталин любил порочных людей. Он наблюдал за Гидеоном издалека и расценивал последнего как купающегося в шампанском гедониста, беспартийного гражданина СССР, бывшего меньшевика и брата бывшего капиталиста-эксплуататора.

«Если я умру, вдосталь ли я насладился женщинами? — внезапно подумал Гидеон. — Женщин никогда не бывает много!»

Грудь пронзила невыносимая боль, он стал задыхаться.

— Вот мой кабинет, — сказал молодой человек; его чубчик спадал аккуратной волной на розовый лоб. — Моя фамилия Могильчук, я следователь по особо важным делам Главного управления госбезопасности. Вам плохо? Возьмите!

Он протянул Гидеону таблетки.

— Это нитроглицерин. Видите, я вас ждал.

Гидеон положил под язык две таблетки, боль в груди отпустила. В приемной за печатной машинкой сидела грудастая веснушчатая рыжеволосая бестия в платье с разрезом. Даже здесь он мысленно забрался ей под юбку, чтобы насладиться восхитительным ощущением первого прикосновения к…

На столе стояли цветы. Девушка взяла у Гидеона шляпу.

— Проходите, Гидеон Моисеевич, — пригласил такой молодой и любезный следователь Могильчук.

Когда они устроились в кабинете, веснушчатая секретарша принесла обоим чай и закрыла за собой дверь.

— Спасибо, что пришли, гражданин Цейтлин, — начал Могильчук, доставая блокнот и ручку. — Я буду делать заметки. Кстати, вы смотрели новый фильм Ромма «Ленин в 1918 году»? Поскольку я — почитатель вашего таланта, то мне небезынтересно ваше мнение.

Гидеон чуть не разлил свой чай: неужели эти идиоты напугали его лишь для того, чтобы привезти сюда поболтать о кино? Нет, разумеется, нет. Еще в двадцатых годах в ЧК служили изощренные псевдоинтеллектуалы, способные общаться с истинными интеллигентами.

Этот веснушчатый молодчик — последний в длинной цепочке. «Ленин в 1918 году» — замечательная картина, прекрасно показан Сталин — полная противоположность террористу и убийце Бухарину, — ответил он.

— Вы, конечно же, знакомы с Роммом. А что скажете об «Александре Невском» Эйзенштейна?

— Эйзенштейн — великий художник и мой друг. Фильм учит нас, что товарищ Сталин и большевизм неотделимы от русского народа и его борьбы со своими исконными врагами.

— Очень интересно, — искренне заметил следователь, пощипывая свои рыжеватые усы. — Должен признаться, я сам немного пишу. Возможно, вам приходилось читать сборник рассказов, опубликованных под псевдонимом М. Служба, один из них вскоре инсценируют в Художественном театре.

— Приходилось, — ответил Гидеон, припоминая рецензию в одном толстом журнале на сборник схематичных рассказов некоего Службы. — Я подумал, что они основаны на реальных событиях.

Могильчук широко улыбнулся.

— Вы мне льстите! Благодарю, Гидеон Моисеевич, в ваших устах это комплимент. Я готов принять любую критику. — Он пролистал бумаги, лежавшие перед ним, и, не меняя тона, продолжил: — Тогда позвольте дать вам почитать вот это.

Он подтолкнул к Гидеону пачку бумаг.

— Что это? — Самоуверенность снова покинула Гидеона.

— Всего-навсего признания ваших близких друзей за последние два года.

Гидеон пролистал машинописные экземпляры, отпечатанные на особых бланках НКВД, в углу каждой страницы стояла подпись.

— Вы известный человек, ваше имя часто упоминается в этих признаниях, — почти восхищенно пояснил юнец. — Они все о вас говорят. Смотрите, здесь и здесь!

Гидеон прочел, как его приятель, карикатурист Алексей, признавался в том, что планировал троцкистский заговор против вождя партии, и уверял, что Гидеон вызвался пронести бомбу — какую бомбу?

— на Красную площадь, там он смог бы бросить ее, когда вожди партии покажутся на трибуне Мавзолея.

Сверху была приколота фотография Алексея. Под глазом синяк, он бездумно смотрел в камеру. Куда подевались его очки? И его старинный друг Сергей, главный редактор «Известий», признался в том, что Гидеон рассказал анекдот о товарище Сталине, как тот оставил жирные следы пальцев на книгах в библиотеке Демьяна Бедного. Еще один документ: неужели эта большеглазая старуха на снимке — на самом деле то эфемерное создание Олеся, чей глубокий смех и шикарную грудь он с таким наслаждением вспоминал во время летнего отдыха в Крыму в санатории всего четыре года назад? Неужели она обвинила его в том, что он планировал убить товарища Сталина? Но потом он вспомнил, как сам на собрании Союза писателей назвал Олесю, Сергея и Алексея предателями, змеями, шакалами, шпионами, которых нужно расстрелять вместе с Зиновьевым, Каменевым и Бухариным. А ведь его к этому никто не принуждал!

Где сейчас его друзья? Все погибли?

Гидеон прерывисто дышал от страха, перед глазами замельтешили красные точки.

За стенами уютного светлого кабинета этого елейного нового советского человека с чубчиком было еще бессчетное количество кабинетов, где маленькие тираны вырастали в больших, где амбициозные хвастуны становились профессиональными мучителями. И в самом центре этого кошмара находилась тюрьма, в которой умерли его друзья и, вероятно, умрет и он. Гидеон удивился, сколько в мире зла.