Лишь партия и правое дело имели значение. «Я рыцарь священного Грааля с большим мечом в одной руке и книгой в другой, вооруженный поборник Идеи», — думал Мендель, когда сани подъехали к шикарному желтому фасаду Таврического дворца, где когда-то князь Потемкин давал свои экстравагантные балы в честь Екатерины Великой, а теперь заседала Государственная Дума — сборище болванов — и велись нелепые дебаты. Но пока сани не проехали мимо, Мендель наклонился и похлопал извозчика по плечу.

— Приехали! — Мендель вложил несколько монет извозчику в рукавицу и спрыгнул с саней. Возле ворот Государственной Думы стояли машины с включенными моторами, но Мендель не пошел к дворцу. Он похромал к сторожке у караульного помещения Конногвардейского полка. Старый лимузин с гербом великого князя остановился у ворот и загудел клаксоном. В авто сидели гвардейский офицер и лакей в ливрее.

Выбежал сторож, одновременно кланяясь, застегивая портки и придерживая картуз, и попытался открыть ворота. Мендель огляделся, постучал в грязную дверь сторожки.

Дверь открылась. Румяный швейцар в крестьянской рубахе и пожелтевших подштанниках впустил его в мрачную комнатушку с печью, самоваром и тем спертым воздухом, который царит в помещении, где спит много людей и варятся овощи.

— Ты? — удивился Игорь Верезин. — Я думал, ты на Камчатке.

— В Енисейском крае. Я бежал. — Мендель заметил, что у швейцара лысая, вытянутая голова, похожая на раскаленную докрасна пулю. — Верезин, я умираю с голоду.

— Щи, бородинский хлеб и колбаса. Самовар уже кипит, товарищ.

— Для меня есть сообщения?

— Да, кто-то просунул под дверь газету.

— Значит, сегодня ждем гостей.

Верезин пожал плечами.

— Где газета? Дай взглянуть. Отлично. — Мендель сбросил тулуп, проверил, заперты ли окна и двери. — Можно я посплю?

— Будь как дома, товарищ.

Диван в твоем распоряжении, я и сам тут иногда дремлю, когда выдается минутка. — В этой темной комнатке не было другой кровати, сторожа спали по очереди. — Как тебе удалось бежать?

Но Мендель, как был в шапке, сапогах и в пенсне, уже вытянулся на диване.


* * *

Кто-то тихонько постучал в дверь. Мендель увидел юную девушку в красивой шубе, явно собольей, в белой песцовой накидке. Она нерешительно вошла в комнату. Она была стройной, с большим ртом и необыкновенными светло-серыми глазами.

— Везет мне сегодня! — пошутил Верезин. — Прошу прощения за мой вид!

Она бросила на него испепеляющий взгляд.

— Барамян? — спросила она.

— Входите, ваша милость, — продолжал веселиться Верезин, низко кланяясь, — ни дать ни взять придворный лакей. — В такой шубе вам бы через парадный входить, вместе с фельдмаршалами и князьями.

Мендель не спеша встал.

— А, это ты, — произнес он; при невзрачной внешности у него был замечательный голос — глубокий и звучный, как иерихонская труба, и Мендель умел им пользоваться. Он повернулся к Верезину.

— Верезин, можешь пойти прогуляться.

— Что? В такую погоду? Ты, наверное, шутишь… — Но Мендель никогда не шутил, разве что о виселице. Вместо этого он многозначительно посмотрел на печь, за которой лежал завернутый в тряпицу «бульдог». Верезин тут же передумал. Натянул шинель и со словами «Пойду куплю селедочки» выбежал наружу.

Когда сторож ушел, Сашенька села за плетеный стол у печи.

— Вы ему не доверяете? — Она предложила Менделю одну из своих ароматизированных сигареток с золотистым обрезом.

— Он привратник.

— Мендель закурил.

— Большинство привратников связано с охранкой. Но если они сочувствуют нам, то прикрывают самые надежные и безопасные явки. Пока он с нами, никому и в голову не придет искать большевиков в казармах Конногвардейского полка. Он из сочувствующих и, возможно, вступит в партию. За домом твоего отца следят: ждут меня. А тебе как удалось уйти?

— Дождалась, пока все заснут. Мама и так каждую ночь уезжает. Потом я вышла черным ходом, а дальше — через гараж. Ехала на трамваях, шла через черные ходы, магазины с дверями, ведущими во двор, через проходные дворы. Я была прилежной ученицей. Обучилась всем хитростям. Я совершенствуюсь в искусстве уходить от слежки. Как привидение. Я бегаю как горная козочка.

Менделя охватило странное чувство — он вдруг понял, что рад видеть Сашеньку. Она так и лучилась жизнью. Но он сдержался, не стал обнимать ее, хотя очень хотел. Девочку и так уже слишком разбаловали.

— Не будь слишком самонадеянной, — угрюмо произнес он. — Товарищ Песец, ты доставила сообщение на явку?

— Да.

— Ты забрала листовки?

— Да.

— И где они сейчас?

— В квартире на Петроградской стороне, на Широкой улице.

— Завтра их необходимо передать товарищам на Путиловском заводе.

— Я передам. Все как обычно?

— Ты хорошо работаешь, товарищ, — кивнул Мендель.

Она казалась такой юной, когда улыбалась. В неярком свете убогой комнатушки Мендель заметил несколько веснушек на крыльях ее носа. По ее односложным ответам он понял, что она хочет ему что-то сказать.

Он решил охладить ее пыл. Под ее напором он почувствовал себя стариком — рябая морщинистая кожа со вздувшимися венами, седые пряди в засаленных волосах, артрит. Таким боком выходят ссылка и тюрьма.

— Дорогой товарищ, — начала она. — Не могу передать, как я вам благодарна за учебу. Теперь все встало на свои места. Никогда не думала, что меня станут так волновать слова «товарищ» и «комитет». Но теперь я от них в восторге!

— Слишком много болтаешь, — одернул он ее. — И будь поосторожней с товарищами. Им известно, из какой ты семьи, они высматривают признаки мещанства. Перестань носить соболей. Надень каракуль.

— Вы правы. Я чувствую себя мелкой сошкой подполья, винтиком в колесе мировой истории.

— Мы все — мелкие сошки, но в Питере на настоящий момент ты более весомая фигура, чем думаешь. Нас слишком мало, — признался Мендель, полуприкрыв свои покрасневшие глаза и затягиваясь.

— Продолжай читать, девочка. Невозможно прочесть все. Самосовершенствование — вот путь большевика.

— Хлебные пайки все урезаются. Вы видели очереди? Все жалуются, начиная от капиталистов, которые приходят обедать у папá, и заканчивая товарищами на заводах. Что-то должно произойти?

Мендель покачал головой.

— Однажды — да, произойдет, но не сейчас. В России до сих пор не сформирован настоящий рабочий класс, без которого революция невозможна. Сомневаюсь, что мы станем этому свидетелями. Как можно перепрыгнуть стадии развития по Марксу?

Такого не может быть, Сашенька. Невозможно.

— Конечно, но…

— Даже сам Ленин не уверен.

— Вы получаете от него письма? Мендель кивнул.

— Я рассказал ему о воспитаннице Смольного по кличке Песец. Как родители?

Она собралась с духом. «Вот оно», — подумал Мендель.

— Товарищ Мендель, — проговорила Сашенька. — Вчера меня арестовали, и я всю ночь провела в «Крестах».

Мендель похромал к плите, взял грязную ложку и, не вынув сигарету изо рта, склонился над щами.

— Мой первый арест, дядя Мендель!

Он вспомнил, как его впервые арестовали двадцать лет назад, вспомнил ужас своего отца, вспомнил, как сам был горд, завоевав такую честь.

— Поздравляю, — ответил он. — Ты становишься настоящей революционеркой. О тебе в камере позаботились наши товарищи?

— Мне помогла товарищ Наташа. Не знала, что вы женаты.

«Временами, — размышлял он, глотая колбасу, которую нашел на сковородке, — Сашенька ведет себя как обычная гимназистка».

— Я женат на партии. Товарищей арестовывают каждый день, но редко кого выпускают на следующее утро.

— Тут вот какое дело…

— Продолжай, — велел он, прислонившись к печи — фокус старого ссыльного, чтобы не так ощущать полярную зиму.

— Меня несколько часов допрашивал ротмистр Петр Саган.

— Саган? — Мендель знал, что Саган — офицер охранки, цель которого — уничтожение партии. Он вернулся к маленькому столику, волоча тяжелый сапог.

Когда он сел, стол скрипнул. Он сосредоточился и не сводил с Сашеньки взгляда. — Кажется, я слышал эту фамилию. И что Саган?

— Он старался завербовать меня, но, дядя Мендель, — произнесла она, присаживаясь к нему за стол и беря за руку, вновь становясь девочкой из Смольного института, — он гордится своей гуманностью. Он, скорее, буржуазный либерал. Я знаю, что я новичок, просто хочу сообщить вам и Петроградскому комитету, что он, кажется, стремится быть моим другом. Я, естественно, не делала ему никаких авансов. Но в конце разговора он сказал, что хотел бы со мною встретиться и продолжить нашу беседу…

— … беседу о чем?

— О поэзии. Почему вы улыбаетесь, дядя Мендель?

— Ты правильно поступила, товарищ, — ответил Мендель, обдумывая новый поворот дела. Саган ловкий сыщик, молодой дворянин без гроша в кармане, который специализируется на вербовке девушек-революционерок. Но он мог с тем же успехом сочувствовать левым, потому что никто так не ощущает, как прогнил режим, как тайная полиция. Может, это сигнал, может, хитрость, может, приманка, может, измена или всего лишь надменный полицейский.

Существует сотня вариантов развития событий, но Сашенька понятия не имеет, чем это может обернуться.

— А если он все же попытается встретиться со мной? — спросила она.

— Почему ты так думаешь? — удивился Мендель.

— Если он подойдет ко мне на улице, я велю ему больше со мною не заговаривать, побраню его. Так мне следует поступить?

Слышалось лишь потрескивание керосиновой лампы. Мендель внимательно вгляделся в ее глаза, как священник в нечистую силу. Девочка, которую он знал с детства, была еще не расцветшим, но уже удивительным созданием. Он понимал, что Саган пытался ее завербовать, чтобы выйти на самого Менделя. Но планами ротмистра можно было воспользоваться в собственных целях — он не мог упустить шанс уничтожить Сагана, чего бы это ни стоило.