— Мне все равно, — сказал он. — Да и вообще-то я всегда терпеть не мог этого Джона Тейлора. А тебя я люблю, мамочка.

Потом придет очередь Дункана, подумала она, если только он еще не понял, хотя бы смутно, что чем-то его мать не похожа на прочих женщин. Она вспомнила день, когда они вместе вернулись из города: грязные, в разорванных курточках, Дэвид пытался вытереть запекшуюся кровь со ссадины на лбу. Они оба отказались назвать причину драки, хотя Дункан выглядел растерянным и все посматривал на старшего брата, ища указаний. Дэвид поспешно увел его из комнаты, прежде чем тот что-то попытался рассказать. Сара, провожая их взглядом, была обуреваема мрачными мыслями.

В ту ночь она шагала по кабинету Эндрю, с тоской вспоминая весь этот пустой и одинокий год. Ее положение в колонии было двусмысленным. Ей не присылали приглашений ни на один вечер или прием, которые проводились за это время, и ей пришлось признаться себе самой, что она все еще отчаянно надеялась, что это происходит из деликатного отношения к ее трауру. Но никаких намеков на возможность приглашений в будущем не было. Еще год без признания со стороны госпожи губернаторши будет означать конец тому положению, которое Эндрю завоевал для нее в колонии.

Осознание этого и заставило ее на следующее утро написать мадам Бальве письмо, в котором говорилось о ее намерении приехать с визитом в Банон. Но теперь осмотр фермы и дома закончен, и ей придется рассмотреть стоящую перед ней проблему.

Она нерешительно повертела плотный лист бумаги, лежащий на столе. Если она примет ситуацию такой, как она есть, — это значит, ее сыновьям придется расти в жалких обстоятельствах, промежуточных между помилованными и офицерской кликой. А на ком они смогут жениться? На дочерях бывших ссыльных? Им придется со временем вести ту же борьбу, что вел Эндрю, и как бы ни пытались они отстранить от себя эту мысль, подсознательно они будут возлагать вину за это на мать. А Сара не допустит, чтобы ее жалели собственные сыновья.

Во внезапном порыве она разорвала листок пополам, скомкала его и бросила в огонь.

«Дорогой Луи», — написала она второй раз.

Если бы только Луи вернулся — вот в чем ее спасение. Луи вернется в Банон, без жены и с маленькой дочерью, которая требует заботы. Ни один мужчина не может долго оставаться в подобном положении. Ей следует заставить его на себе жениться. Если она снова станет женой свободного человека, Дэвиду не нужно будет притворяться, что он ненавидит своих друзей, чтобы щадить ее чувства, ему не нужно будет учить Дункана тому, чего нельзя говорить в присутствии матери. Луи все это может сделать для нее, если только захочет.

Она мрачно нахмурилась. Этот год ожидания пока не принес ни единого письма от Луи. Вполне возможно, что он снова женился в Англии, вполне возможно, что он вообще больше не захочет жить в Новом Южном Уэльсе. Многое возможно, и нельзя недооценивать власть мадам Бальве. Эта идея возникла у нее всего неделю назад, но уже полностью завладела ею. Луи должен вернуться, и его нужно каким-то образом заставить на себе жениться.

— Луи! Луи!.. — шептала она. — Почему ты не возвращаешься?

Она в беспомощной ярости думала о расстоянии, их разделявшем, — о расстоянии и о времени. Она с тревогой сознавала, какое количество самых разных влияний может воздействовать на него: другие женщины могут счесть его привлекательным, польстившись на него самого или на его состояние, его может прельстить роскошь и легкость жизни в Лондоне, он может не решиться привезти юную дочь в уединенный Банон. Десятки различных причин могут удержать его вдали от нее. Она со злостью взглянула на листок перед собой. Для того чтобы он достиг Луи, потребуется полгода, а за это время у того может совершенно исчезнуть интерес к Банону.

Ее приводило в ярость осознание собственной беспомощности. Она резко оттолкнула стул и начала ходить взад и вперед по комнате. Как повлиять на человека, который находится на расстоянии тринадцати тысяч миль? Каким образом женщине, которая живет скучной, исполненной тяжкого труда жизнью в колонии, соперничать с блеском лондонского общества? Луи, наверное, вспоминает ее как мать троих детей, которые постоянно цепляются за подол ее старомодных платьев. В ее беседе нет салонного блеска, в ней отсутствует даже таинственная привлекательность мадам Бальве. Шагая по комнате, она крепко сжимала руки. Что делать? Просто написать Луи, что его ферма подвергается скрупулезному осмотру — такому, как ее учил Эндрю? Она замерла. А что, если это не то, что Луи ищет в женщине? Возможно, очаровательная растерянность, а совсем не деловитость способна привлечь его?

Она задержалась перед камином, крепко сжав руки.

— Эндрю бы знал, что делать, — произнесла она вслух. — Он бы знал, как справиться с Луи.

Ей совсем не показалась нелепой мысль, что Эндрю смог бы обдумать проблему, связанную с Луи. Брак с французом, если его можно добиться, был бы просто деловым предложением — действием, которое одобрил бы сам Эндрю. Этот брак был бы шагом, который совершился бы в интересах его сыновей, способствовал бы сохранности всего, что ему удалось создать, и позволил бы им получить все это в целости и сохранности по достижении ими зрелого возраста. Эндрю нелегко было бы забыть свою собственную борьбу против ее положения бывшей ссыльной и то, как это может отразиться на судьбе его детей. Он бы решился даже на подобный шаг, чтобы обеспечить их интересы. Она подумала о Луи, о его смуглом тонком лице, об умудренности в делах света, которую оно источало. Сравнивая его с Эндрю, она думала о том, смогут ли они когда-нибудь полюбить друг друга по-настоящему. Она подумала, что Луи знает в любви страсть, но не нежность: его знание женщин, должно быть, обширно, но поверхностно. Вероятно, многие интересовали его какое-то время, но она сомневалась, что какой-нибудь женщине удалось полностью завладеть им, зажечь всепоглощающей страстью. Луи никогда не усядется у ног женщины, чтобы выполнять ее приказания. Он индивидуалист, и он непредсказуем: на его чувства невозможно полагаться, даже в браке. Ему невозможно указывать, в нем нельзя быть уверенной — и все же она должна каким-то образом вернуть его в Новый Южный Уэльс.

Она внезапно опустилась на краешек низенького кресла перед камином и протянула руки к пламени. Жар обжигал ей лицо, но она наслаждалась этим теплом, которое растопило ее страхи и сомнения в отношении будущего.

Потом она опустила подбородок на ладони. Как поведет себя Джереми, если она выйдет замуж за Луи? Джереми любит ее, он трудится за троих из-за любви к ней и к Эндрю. За этот год она много раз думала о Джереми — думала с огорчением о том, что его положение ничем не лучше ее собственного. Он, может быть, и любит ее глубоко и преданно, но он ничего не в силах дать ее детям. Джереми, которым, после Эндрю, она дорожила больше всех, был таким же бывшим ссыльным. Думает ли он когда-либо о том, чтобы сделать ей предложение? Этого она совсем не знала. Ему, казалось, известна любая ее мысль, он понимает все ее поступки: ему известны все ее жестокие и грубые поступки так, как их не знал даже Эндрю. Именно Джереми всегда указывал ей на ее промахи, заставляя ее соответствовать тому идеалу жены, который он представлял себе для Эндрю. Не строя никаких иллюзий на ее счет, он любил ее.

Сара медленно покачала головой при этой мысли. Из их любви ничего не может получиться. Помилованный и помилованная… Если снова выходить замуж, так чтобы приподняться над этим уровнем, вернуть то, что для нее было завоевано Эндрю. Брак с Джереми означал бы отказ от этого и переход в совершенно противоположный лагерь: об этом нельзя было даже думать. Через десять лет ее сыновья не должны сожалеть о глупостях, совершенных их матерью.

Но она знала, что у Джереми есть такие качества, которых она никогда не найдет в Луи. Джереми бы предан и лоялен, и порой в его голосе, когда он обращался к ней, сквозила такая невыразимая нежность. Ради нее он работал до полусмерти на трех фермах, которые никогда не будут принадлежать ему. Все эти годы он создавал богатство, которое преумножает славу другого человека. Она понимала, что полюбила Джереми иной любовью, чем Эндрю или Ричарда, с той самой ночи, когда ссыльные напали на Кинтайр. А может быть, все это началось и раньше, но ревность и подозрительность скрывали от нее самой ее собственные чувства. Если бы это было возможно… Она резко остановила себя. Джереми бывший ссыльный.

Она поднялась и вернулась к бюро. Чистый лист с двумя словами наверху слепо смотрел на нее. Она вдруг почувствовала невыразимую усталость и презрение к себе за то, что она сделает с Джереми и со своими собственными чувствами. Сейчас она должна сесть и написать Луи, как старательно она действует в его интересах, и внушить ему между строк, какой старательной она будет в своих заботах о его ребенке. Она прекрасно знала, что совершенно не стремится стать матерью для этой незнакомой девочки, но это все было частью сделки, которую она заключила сама с собой.

Она снова присела и взяла перо. Проблема состояла в том, что эта сделка существовала пока лишь в ее собственной голове. Луи в тысячах миль от нее, недосягаем и недоступен ее влиянию. Она кротко вздохнула и начала писать.

Она писала более часа и вдруг услышала цокот копыт и шум колес экипажа на дорожке, ведущей к дому. Она взглянула на часы: было десять минут одиннадцатого; никто в такое время без крайней нужды не ездил по Непеанской дороге. Озадаченная, она подошла к окну и отодвинула занавеску. Карета остановилась на некотором расстоянии: началась суета, шум, слуги кричали что-то друг другу, один из них забрался на крышу экипажа и стал отвязывать короба. И вдруг в свете расставленных повсюду фонарей она узнала фигуру человека, который разговаривал с мадам Бальве. Он повернулся, нагнулся к карете и когда снова оказался на свету, в объятиях его был ребенок, сильно укутанный от холода мартовской ночи.

Луи вернулся в Банон!