— Все это так, сэр Джеффри, и ничто не может доставить мне большего удовольствия, чем союз между Ричардом и вашей очаровательной дочерью… Но, знаете… сплетни…

Ошеломленная, Сара слушала их слова, и ей казалось, что мир кружится перед глазами, пока она пытается вникнуть в смысл услышанного. Ричард же говорил ей совершенно иное, это не может быть правдой! Но в то же время лицо викария никогда не было серьезней, а сэр Джеффри не просто намекал на это. Она вся напряглась в ожидании того, что еще он скажет.

Баронет снова обернулся к ней.

— Я уверен, что эта барышня не сплетница. Она наверняка умеет держать язык за зубами. Да все равно, все скоро станет известно. Я хочу, чтобы они поженились летом. Однако, увидим… увидим.

Не обратив далее внимания на глубокий реверанс Сары, он повернулся и стал спускаться по ступеням вниз, где конюх держал его лошадь.

Сара стояла и слушала их разговор.

— Похоже, что будет дождь, ректор, — сказал сэр Джеффри, — а мне предстоят еще два визита. Этот мой кучер — сущий недотепа: уже три дня лежит с лихорадкой, и меня некому возить. А я уже староват для седла.

Речь его, когда он с помощью ректора и конюха стал пытаться взобраться на лошадь, превратилась в отдельные рыкающие звуки. Сара увидела, что они полностью поглощены своим занятием, и понеслась в направлении задней лестницы и временного убежища на чердаке.

Там она сразу же бросилась на постель, отдавшись целиком своему горю и отчаянию. Она сама поразилась приступу рыданий, которые сотрясали ее тело, отняв все силы и способность сдерживаться. Кроме разочарования, она была охвачена гневом.

— Ричард, — шептала она, — ох, Ричард, что же ты наделал?

Так она лежала, пока весенний день не растаял незаметно и свет над низиной не погас. Ричард потерян для нее — она это знала, он навсегда оказался вне ее досягаемости, и она ничего не может с этим поделать. Вряд ли он полностью сознавал, какие планы строятся в отношении его, но она точно знала, что он не сможет противостоять давлению сэра Джеффри или своих родителей. Они знают, как сыграть на его слабостях, понимая, что ему не устоять перед силой, которую дают влияние и богатство. Он беден и безвестен, а ему будут предложены фамильные связи и знатное происхождение его жены. Не в его силах отказаться от таких мощных соблазнов. А сама Элисон, с ее обаянием и красотой, с ее благородными манерами станет женой, о которой можно только мечтать. Это неизбежно, уверяла она себя: борьба Ричарда со своей совестью будет честной, но краткой. Он напомнит себе о долгом ожидании, о борьбе с семейными предрассудками, которые предстоят, прежде чем он сможет жениться на Саре, и он скажет, что так долго их любовь не сможет выдержать. Он примет то, что так легко само придет ему в руки, и не захочет сражаться за то, что в конце концов может оказаться никчемным выигрышем. Она давно знала за ним эти слабости и прощала их. Теперь она называла себя дурой, вспоминая эти оправдания. Образы, которые корчились и извивались перед ее мысленным взором, постепенно отодвинулись. Она с резкой четкостью увидела будущее: увидела визиты Ричарда в лондонский дом — не ради нее, а для Элисон; увидела свадебные приготовления, в которых ей придется принимать участие в качестве прислуги, всю суету модной свадьбы, которой ей не избежать. Ее воображение рисовало слишком живые картины. Она в страхе пыталась отринуть их, предчувствуя уже сейчас ту муку, которую будет испытывать, играя вспомогательную роль.

Когда она, так страдая, вертелась на своей постели, с лестницы послышался голос Нелл:

— Сара? Сара, где ты там? Тебя уже целый час ищет хозяйка!

Сара быстро села и отозвалась:

— Иду!

Грубый голос Нелл вдруг заронил искру, всколыхнул в ней чувство обиды. Несгибаемый гордый дух Себастьяна вызвал вспышку негодования против этого унижения и против всех прочих, которые ей предстоит испытать до окончания лета и в ожидании женитьбы Ричарда. И в этот момент впервые ее осенила мысль о побеге. На миг она похолодела, потом простота плана придала ей отваги. Да почему же нет? — спросила она себя. Таким образом она освободится от этого зависимого положения; это избавит ее от необходимости видеть, как ее возлюбленный отдается другой, поддавшись всем соблазнам, которые предлагает ему сэр Джеффри. Саре не хватило благоразумия, чтобы сдержать этот порыв, и мысль о побеге, едва возникнув, сразу стала необоримой.

Охваченная лихорадкой возмущения и уязвленной гордости, она соскочила с постели и стала рыться в матраце, пока пальцы ее не нащупали кольцо Себастьяна. Она не брала его в руки с того памятного рождественского вечера, когда Ричард подарил ей его. При виде кольца ее гнев вспыхнул с новой силой, обжег лицо и вызвал жгучие слезы. Ей стоило усилия оторвать от него взор и спрятать его, завернув в носовой платок вместе с золотыми монетами, принадлежавшими сэру Джеффри.

Прежде чем покинуть чердак, она переобулась в свои тяжелые башмаки и набросила на плечи плащ. На лестнице ей никто не встретился; она была потрясена тем, как легко можно было незаметно сбежать из ректорского дома, с какой легкостью можно осуществить такой важный план. Быстрой тенью она пронеслась мимо кухонной двери. Тяжелый запах готовящейся еды долетел до нее, преследуя, пока она бежала по коридору, и исчез, только когда свежий воздух нежно коснулся ее лица. Она закрыла за собой дверь и заспешила к низкой стене, отделявшей ректорский дом от кладбища. Дневной свет внезапно угас, но дневные запахи еще носились в воздухе, легкие и неуловимые. Сара ощутила их, и еще страх, который ей никак не удалось преодолеть, когда она поспешно шла мимо призрачных надгробий и темной приземистой церкви, направляясь к дороге вдоль плотины, пустынной в этот весенний вечер.

Ее главной заботой было держаться подальше от Рая, где ее легко могли узнать. Она повернула в сторону Аппельдора. Но мысль попасть в Аппельдор не согрела ее — это было незнакомое место, потому что в своих прогулках с Себастьяном и Ричардом она никогда до него не доходила. Позади нее сгущающуюся тьму прорезали огоньки ректорского дома, но светили они тускло, и, раз оглянувшись на них, она больше не стала смотреть. В ней не было сожаления: острая горечь смягчалась облегчением от того, что ее не догнали, и сознанием того, что к утру она будет уже далеко. Она мрачно шагала вперед, сначала не ощущая резкого ветра, а потом вдруг почувствовав его. Ни разу ее не испугала пустынность дороги так, как испугал путь через кладбище: открытая дорога казалась ее единственным владением, и она по праву чувствовала себя частью низины. Ведь именно это место они с Себастьяном и Ричардом считали своим.

По своим подсчетам, она прошла приблизительно три мили, прежде чем первые капли дождя оросили ее лицо. Это было так неожиданно, что она задохнулась и принуждена была отвернуться. Дождь несколько охладил ее решимость. Она начала трезво осознавать, что огни Брэмфильда остались далеко позади, а перед ней лежит незнакомая местность. В это же самое время слухи о низине, которые передавались лишь шепотом, зашевелились в ее памяти: таинственные рассказы о нелегальном вывозе шерсти во Францию, о тавернах и даже церквях, которые получают свою долю контрабандных кружев, шелков и бренди. Ходили слухи об убийствах, совершаемых с целью сохранения добытых контрабандой состояний, и эти мысли смущали ее ум. По мере того как усиливался дождь, она начала осознавать свою полную беззащитность и тот факт, что ей предстоит провести ночь в низине безо всякого укрытия. Слишком поздно жалеть, что она не стала ждать утра в Брэмфильде. Но несмотря на охвативший ее страх, сердце ее восстало против самой мысли остаться в Брэмфильде. Она побежала, пытаясь не поддаваться настойчивому желанию оглянуться, пытаясь не вспоминать о том, что она ничего не ела целый день.

Она прошла еще две мили. Шаг ее замедлился, потому что она устала идти навстречу сильному ветру и потому что с каждым шагом она оказывалась все ближе к таверне «Ангел», которая значилась на дорожном указателе у перекрестка. Дурная репутация «Ангела» складывалась из собрания слухов и сплетен, и Саре было страшно даже приближаться к ней, она стремилась как можно быстрее пройти мимо и оставить ее за собой. Таверна также была вехой, за которой она надеялась найти какой-нибудь сарай или амбар, чтобы переждать до утра.

Ветер на мгновение утих, и в этой тишине до нее донесся звук копыт и колес на дороге позади нее. Она замерла от ужаса. Они были уже совсем близко, а она не слышала их из-за ветра. На миг у нее мелькнула жуткая мысль, что ректор, обнаружив ее отсутствие, попросил кого-то из соседей броситься за ней в погоню. Она отбросила эту мысль ради другой, еще более страшной. Лошадь с повозкой в низине ночью? Ее обуял ужас: никто никогда не задавался вопросом, что делает повозка ночью в низине, а если кто ее и замечал, то предпочитал забыть об этом к утру. Именно эта мысль заставила ее метаться в поисках укрытия. На дороге не было деревьев — она была совершенно голой; только ночь могла служить укрытием. Плотина огораживала дорогу с одной стороны, и было уже бесполезно пытаться перебежать на другую сторону. Покачивающаяся дуга света от фонаря на повозке приближалась; Сара метнулась к краю плотины, бросилась на землю, прижавшись к наклонному берегу. Она вонзила пальцы ногтями прямо в молоденькую весеннюю травку и молилась, чтобы холодный дождь притупил наблюдательность невидимого возницы. Она прижалась лицом к земле, и ей казалось, что та пульсирует под ней в такт мерному стуку копыт. Были жуткими мгновения, когда лошадь поравнялась с ней, и она почувствовала, что ее распростертое тело видно в дрожащем свете. Она ожидала услышать крик возницы, но его не последовало. Теперь повозка оказалась вровень — и проехала мимо. Все снова погрузилось во тьму. Она лежала тихо, облегчение холодком разливалось по телу; из уст ее вырвался вздох благодарности, когда расстояние между ней и повозкой увеличилось.