Ольга Клюкина - Сапфо, или Песни Розового берега

— Как бы ни было, но я могу сказать определенно, что ненавижу таких двуличных тиранов, как Питтак, и в то же время ничуть не меньше презираю охлократию — власть толпы, потому что считаю ее еще худшим злом, — ответил Алкей. — А сейчас я сделаю так: на время покину ваше общество и отлучусь в столицу, но завтра вернусь сюда снова.

«Зачем?» — чуть было не спросила Сапфо, но вовремя удержалась от столь невежливого вопроса.

Особенно Сапфо почему-то не хотелось, чтобы Алкей сейчас ответил что-нибудь в том духе, что не в силах пробыть в разлуке с ней больше одного дня, или еще какой-нибудь поэтической строкой, которые всегда у него были наготове на языке.

Но Алкей и сам почувствовал, что нужно как-то объясниться, и торопливо добавил:

— Мне все же хочется проводить моих дорогих друзей с надлежащими почестями. И потом, я ведь обещал Леониду сочинить в честь него гимн, который прославит его как великого путешественника!

Эпифокл, выразительно хмыкнув, посмотрел на Алкея, и тот понял значение этого взгляда и вспомнил про другое свое обещание.

— Сейчас у меня в работе также находится поэма о свойствах времени и часах, изобретенных нашим Эпифоклом, — прибавил поэт важно. — А также несколько гимнов, которые прославят его научные открытия, — я пишу их по специальному заказу.

— Но я раньше думал, что поэты не умеют писать стихи по заказу, — заметил Гермий.

— Разумеется, но ведь речь идет о моих близких друзьях, и поэтому я говорю лишь о заказе моего сердца, — тут же нашелся с ответом Алкей.

А про себя сердито подумал: «Язык мой — враг мой. Вечно всем наобещаю, наговорю гору приятных слов, а потом ведь действительно приходится что-то делать. Нет, нужно впредь быть поосторожнее с обещаниями. Вот Сапфо — она ведь никогда никому ничего не обещает сочинить, и поэтому все так радуются, если она кому-нибудь напишет хоть строчку посвящения. А от меня все ждут стихов, да потом же еще и сердятся, что я слишком долго их сочиняю…»

Но в то время, когда все эти соображения быстро крутились в голове Алкея, ноги его уже шагали по направлению к дому, а язык готовился издать приказание слугам побыстрее готовить повозку и собираться в дорогу, чтобы засветло добраться до столицы.

И теперь Алкей подумал, что, пожалуй, даже к лучшему, что ему временно придется уехать — этого времени как раз хватит на то, чтобы Фаон одумался и перестал напрасно дуться на весь белый свет.

Кроме того, ведь именно он, Алкей, на самом деле теперь держал в своих руках невидимые вожжи, управляющие судьбой этих людей.

Леонид все равно не отправится в путь, пока Алкей не договорится о покупке дома, куда переедет Филистина, дожидаясь возвращения жениха с Фасоса и занимаясь подготовкой к свадьбе.

Следовательно, Алкей может быть совершенно спокоен, что путешественники не отправятся в путь без его ведома, и поэтому может столько, сколько будет нужно, заниматься делами государственной важности.

— Видишь, Клеида, — вот они какие, настоящие поэты, — сказал Гермий, глядя вслед Алкею. — Слова Эпифокла настолько воодушевили Алкея на собственные подвиги, что он тут же переменил все свои планы и поехал в столицу.

И Клеида впервые поглядела на жениха с некоторой опаской, не слишком-то желая, чтобы он во всем брал пример с таких чудных людей, как ее родная мать, или Алкей, или тем более с переменчивого старика, который умеет показаться то сумасшедшим, то разумнейшим из смертных.

А тем временем Сапфо и ее спутники дошли до большой поляны, откуда был виден краешек моря, так что Эпифокл сразу же перекинулся на рассуждения об удивительных свойствах воды.

Гермий слушал ученого с неослабевающим интересом, в то время как сама Сапфо теперь все больше в задумчивости поглядывала то на свою Клеиду, то на ее жениха.

Признаться, известие о скором замужестве Клеиды прозвучало для матери как гром среди ясного неба, и лишь привычка сдерживать свои чувства помогла Сапфо не показать всем своего смятения.

Поначалу Сапфо даже вознегодовала до глубины души: какая нужда у дочери так рано связывать себя узами брака?

Ведь теперь Сапфо была убеждена: для того чтобы по-настоящему разглядеть, насколько тебе дорог тот человек, с которым собираешься прожить целую жизнь, нужно немало времени, и ей не хотелось, чтобы Клеида приняла за любовь обыкновенное взаимное влечение тела.

Такое, какое в свое время возникло между ней и Кериклом.

Впрочем, это было не совсем так — ведь в момент замужества Сапфо тоже страстно обожала своего Керикла, и не было такой силы, которая могла бы отвратить ее от мысли о браке.

Лишь потом, спустя какое-то время…

Но ведь бывает, что и после раннего замужества девушки живут долго и счастливо со скороспелыми избранниками, ни на минуту не сомневаясь в первоначальном выборе?

Как угадать? Где тут правда?

Надо сказать, что Сапфо совершенно запуталась в собственных противоречивых чувствах и воспоминаниях, не зная, как оградить Клеиду от лишних несчастий и переживаний, и в то же время не желая помешать счастью дочери неправильными советами.

Но, странное дело, чем больше она сейчас прислушивалась и присматривалась к Гермию, тем спокойнее становилось у нее на душе.

Похоже, что этот застенчивый на вид, но довольно твердый в своих убеждениях юноша был словно второй, недостающей половинкой Клеиды, которая, наоборот, умела со стороны казаться резкой, но в душе слишком часто колебалась в своей правоте, и постоянно нуждалась в том, кто мог бы ей дать подсказку.

Но ведь довольно Клеиде жить умом только старого Скамандронима!

Нет уж, лучше пусть она почаще прислушивается к своему Гермию, который словно неприметно разворачивал невесту в сторону более терпимого отношения к людям, в том числе — к собственной матери.

Сапфо не могла нарадоваться, что уже во время одной этой прогулки Клеида потихоньку поведала ей несколько девических тайн и разговаривала скорее как с подругой, а не просто по необходимости толковала об общих семейных делах.

В порыве нежности они даже обменялись браслетами — стоило только Клеиде высказать восхищение по поводу серебряной химеры с глазами из лунного камня, обхватившей кисть Сапфо, как она тут же с радостью надела дорогую вещицу на запястье дочери, радуясь лишней возможности нежно подержаться за смуглую, теплую руку Клейсочки.

вспомнила Сапфо, как сложились когда-то эти строки.

Тогда она вела по дороге маленькую Клеиду за теплую ручку, а та деловито расспрашивала маму, за сколько монет повивальные бабки обычно продают бездетным женщинам детей, и могут ли потом мамы самых непослушных деток отдавать обратно, особенно интересуясь, возвращают ли бабки обратно плату, или деньги вовсе пропадают.

«Вот оно — мое золото, — подумала Сапфо, глядя на дочь. — Наверное, у каждого свое золото, а у меня — такое».

Они теперь как раз стояли на священной поляне, где недавно проходили первые «фаонии», и Сапфо поняла, что это вовсе не случайное совпадение — она должна поблагодарить Афродиту за то, что та подыскала Клеиде такого славного жениха, как Гермий.

Сапфо сняла с головы венок и подошла к алтарю.

На белом камне до сих пор еще лежали другие венки, в том числе и тот, который всего несколько дней назад украшал во время праздника светлые пышные кудри Фаона.

Правда, теперь венок Фаона завял и весь размок от обильных дождей, но все же его можно было узнать среди прочих по искусно вплетенным в него синим цветочкам, наподобие мелких звездочек.

«Спасибо тебе, Афродита! — с чувством мысленно произнесла Сапфо, благодаря за Клеиду, но еще больше — за себя, а точнее, за то, что богиня дала ей все-таки силы отказаться от безумной страсти. — Я знаю, что ты любишь меня, Киприда! Ты научила меня самому трудному — отказу: уметь все дать — и не раскрыть ладони, хотеть все сказать — и не разомкнуть уст! Каким-то непостижимым образом ты показала мне силу еще большую, чем любовь. Ведь для того, чтобы подавить в себе любовь, отказаться от нее, нужно поистине особое, невероятное усилие, о котором знаешь лишь ты и твои любимицы, которых ты посвятила в свою великую науку…»

— Скажи, Клеида, что труднее — дышать или не дышать? — спросила Сапфо, обращаясь к дочери, и Клеида увидела, что лицо матери буквально светится от непонятной радости, словно она и вправду только что увидела наяву и поговорила с кем-то из великих богов.

Клеида пожала плечами и даже на всякий случай оглянулась по сторонам, но не увидела на поляне больше никого, кроме сидящих на траве Эпифокла и задумчиво жующего травинку Гермия.

«Что и говорить, Гермий прав, уверяя, что моя Сапфо необычная женщина и к ней не следует применять общие мерки, — подумала Клеида, глядя на сияющее, радостное лицо Сапфо. — Напрасно я, наверное, постоянно повторяю слова Скамандронима, для которого она все равно всегда будет только непослушной дочерью, а дядя Харакс — непослушным сыном».

Желая не мешать Сапфо молиться, Клеида тихо отошла в сторону, а потом принялась собирать на поляне цветы и раскладывать букетики на алтари, чувствуя, что делает правильное, угодное богам дело.

Но дойдя до самого края поляны, где из больших белых камней был сложен жертвенник Зевсу-громовержцу, Клеида вздрогнула и отпрянула.

— Мама, — прошептала она, подбегая к матери и испуганно, по-детски дергая ее сзади за полу одежды. — Там он, тот… Он спит.

Сапфо, а также мужчины осторожно подошли к месту, на которое указывала Клеида, и увидели спящего в траве Фаона.

Юноша, измученный обидой, и стремительным бегом по лесам и долам, и предыдущей бурной, бессонной ночью, должно быть, пришел сюда пожаловаться на людей своим небесным покровителям, да так и незаметно заснул возле алтаря, пригревшись на солнышке.