Ольга Клюкина - Сапфо, или Песни Розового берега

И Сапфо снова вымученно улыбнулась, желая доказать, что она больше совершенно не грустит.

— Я ведь не случайно про это сейчас спрашиваю, мама, — многозначительно сказала Клеида, но вдруг замолчала и по привычке прикусила губу — она всегда так делала, когда речь шла о каком-то важном вопросе.

— Так какое важное семейное дело ты хотела обсудить со мной, Клеида? — напомнила Сапфо. — У меня такое предчувствие, что твои новости связаны с моим беспутным братцем. Наверное, Харакс снова выкинул что-нибудь для всех неожиданное?

— И с ним тоже. Дедушка Скамандроним даже сгоряча высказал желание иначе распорядиться своим наследством, но не только… — начала было Клеида, но тут в комнату, запыхавшись, вошел Алкей и, обессиленный, плюхнулся на скамью.

— Проклятье! — сказал он, без разрешения усаживаясь рядом с женщинами за стол, словно разом забыв обо всех своих манерах. — Нет, Сапфо, это сущее проклятье! Если я сейчас не выпью вина, то боюсь лопнуть от гнева. Я не застал Фаона дома, но зато встретил в саду. Он удирал от меня, словно молодой, взбесившийся олень — видела бы ты, как он, не разбирая дороги, куда-то побежал по направлению к лесу. Нет, так дело не пойдет, мы так не договаривались! А до Эпифокла я тоже доберусь и поговорю по душам…

— Но в чем дело? — удивленно спросила Сапфо. — Признаться, я не понимаю тебя, Алкей. Зачем тебе понадобился Фаон? При чем тут Эпифокл? Если тебя так сильно волнует проблема отъезда мальчика, то уверяю тебя, мы можем сами посадить Фаона на нужный корабль или воспользоваться предложением Леонида. Леонид сказал, что если будет необходимо, то он немного изменит свой курс и сначала доставит Фаона в Афины.

— Да, он и мне сообщил сейчас об этом, — тут же нашелся и ловко приврал Алкей. — Но я… я клятвенно пообещал своим друзьям проводить нашего ученого гостя — Эпифокла до гавани, и сегодня они спросят меня об этом.

Алкей понял, что все же дал слишком большую волю чувствам, и жадно глотнул прохладного вина,

— …А теперь Мнесий зовет меня на ночное заседание, и значит, мне скоро надо отправляться назад в Митилену, не сдержав своего слова. А я так не привык!

— Не думай напрасно об этом, — сказала Сапфо, невольно умилившись обязательности Алкея и посмотрев на него с нежностью. — Теперь здесь Леонид, а без него Эпифокл все равно не сможет ни взойти на корабль, ни добраться до Фасоса. Поэтому пока Леонид будет решать здесь свои дела, все останутся на прежнем месте, и ты можешь спокойно отлучиться в город.

— Да уж, спокойно, — вздохнул Алкей, залпом опорожняя кубок вина. — Как же, поживешь тут спокойно.

Но подвижный, неутомимый ум Алкея тут же подсказал ему новый вариант.

— Вот что, Клеида, ведь ты к вечеру уже вернешься в Митилены? Ты же никогда здесь надолго не задерживаешься? — повернулся Алкей к дочери Сапфо. — И тогда я хочу попросить тебя зайти к твоему дядюшке, Хараксу, который тоже является постоянным членом круга Мнесия и наверняка вечером будет у него. Передай через Харакса, что я вынужден здесь задержаться по весьма важному делу и сам встречусь с Мнесием через несколько дней. Если не явлюсь на сходку без предупреждения, то друзья тут же могут заподозрить меня в трусости, и с головы до ног обольют грязью, и обсмеют, но так я не дам никому повода для сомнений в своей преданности общему делу.

— Мне не трудно было бы передать твою просьбу дяде, если бы он сейчас находился в Митилене. Но Харакс снова уехал в страну черных людей, в Ливию.

— Как? Туда же? Снова? — ахнула Сапфо.

— Да, мама, в тот же самый город Киренаик, но только теперь уже не по торговым делам, а просто к Родопиде.

— Как? Что я слышу? Наш Харакс снова отправился к своей черной обезьяне, и причем в тот самый момент, когда он, как никогда, нужен городу, Мнесию, всем нам? Это просто возмутительно! — воскликнул Алкей, взволнованный известием. — Как-никак, но я всегда держал Харакса за надежного друга и считал приличным человеком.

— Но что изменилось? — спокойно спросила Сапфо, быстро сумевшая справиться с волнением.

— Все! Все изменилось! Если кому-то нравится держать в объятиях макаку, то с таким человеком у меня точно не может быть ничего общего. Интересно было бы узнать, где эта хитрая тварь, которая околдовала Харакса, прячет свой безобразный хвост? Наверное, в цветастых варварских штанах? Но, может быть, она его даже и не прячет, а наоборот, гордится и выставляет всем напоказ?

— Ну, зачем ты так, Алкей, — покачала головой Сапфо. — Кто знает, может быть, эта Родопида и не настолько черна, мы же сами ее никогда не видели.

— Да они все там одинаковые, я тебе точно говорю! — не унимался Алкей, который нашел способ хоть как-то выплеснуть наружу накопившееся раздражение. — Как уголь в печке. Вот посмотри, Сапфо, тебе бы понравилось, если бы у меня было такое лицо? И ты скажи, Клеида, а тебе бы — понравилось?

И Алкей неожиданно подбежал к очагу, схватил оттуда большой кусок угля, который, к счастью, успел остыть, и нарисовал себе на щеках и лбу черные круги.

Он действительно так был взбешен за сегодняшнее утро и к тому же не выспался с сильного похмелья, что буквально не ведал, что творил.

— Ничего, — сказала Сапфо тихо. — Не так уж и страшно.

Сапфо никогда не видела чистенького и сдержанного Алкея в таком виде и снова немало про себя удивилась.

Разумеется, она знала, что Алкей и Харакс дружат между собой, но Сапфо как-то не предполагала, что его так сильно волнует и задевает за живое судьба брата.

Сапфо ведь не знала, что раздражение Алкея имеет совершенно другие истоки, и потому снова посмотрела на друга с умилением, совсем новыми глазами.

История Харакса началась еще два года назад, когда брат Сапфо по торговым делам отправился в далекие края, которые кто-то называет «землями Навкратиса», а кто-то Ливией, и там, в портовом городе Киренаик, не на шутку увлекся чернокожей гетерой по имени Родопида.

Чувство Харакса оказалось настолько сильным и безоглядным, что он сразу же прервал дальнейшее путешествие и решил либо навсегда остаться с Родопидой на ее родине, либо привезти гетеру на Лесбос.

Харакс написал о своих намерениях письмо родителям, которое, как считает Сапфо, как раз и послужило началом серьезной болезни отца.

Наверное, в своем ответном послании Скамандроним не поскупился на ругательства и в самых откровенных выражениях написал сыну, что связь с «разноцветной девкой» сильно скомпрометирует его знатную семью и потому является совершенно недопустимой. Если бы Родопида была обыкновенной греческой распутницей, то на грехи Харакса можно было бы еще закрыть глаза, но с черной уродиной…

И тогда Сапфо тоже встала на сторону отца, и сама была сильно возмущена поведением младшего брата.

Ведь она была уверена, что по своему обыкновению Харакс нарочно придумывает постоянно какие-нибудь необычные поводы и делает что-либо безобразное и вызывающее, лишь бы привлечь к себе всеобщее внимание митиленцев.

В какой-то степени Сапфо чувствовала в этом часть и своей, личной вины.

Что и говорить, Хараксу до смерти хотелось, чтобы о нем по всему острову говорили ничуть не меньше, чем о прославленной сестре, и поэтому он то и дело устраивал выходки, которые приводили к тому, что он хотя бы на какое-то время становился предметом пересудов митиленских сплетниц и досужих болтунов.

Разумеется, Сапфо осуждала Харакса — ведь своими нарочитыми глупостями неуемный братец как будто специально загонял родителей поскорее в могилу, и его безжалостность по отношению к старой Клеиде и Скамандрониму временами была поистине безграничной.

Конечно, не только отец, но и все друзья Харакса тогда пришли в ужас, что свободный грек собирается открыто связать свою жизнь с «дикаркой».

Отец тут же принялся угрожать сыну лишением наследства, и Сапфо уверена, что Скамандроним пошел бы на этот шаг, если бы Харакс все же не одумался и вскоре не вернулся на Лесбос один.

Сапфо до сих пор помнила, какая ее охватила радость, когда она узнала, что Харакс держит путь назад к родным берегам и сумел все-таки подружиться со здравым смыслом и побороть свое бессмысленное, пустое бахвальство.

Она даже написала по этому поводу стихотворение, где умоляла морских богинь — нереид сделать все возможное, чтобы беспутный, блудный сын благополучно добрался до отцовского дома и помирился со Скамандронимом, восстановив в семье счастье и мир.

Так и получилось — Харакс возвратился, и родители, да и сама Сапфо ни одним вопросом не решились напоминать Хараксу о злополучной истории с Родопидой, как будто бы ничего такого и вовсе не было.

Родители решили между собой, что пылкого, неопытного юношу просто-напросто попутали нездешние, черные демоны, с которыми ему трудно было бороться на чужбине, и благодарили всех своих богов, что они и на краю земли все же помогли Хараксу выпутаться из варварских чар.

Поэтому сейчас Сапфо была до глубины души поражена известием, которое привезла ей дочь.

Получается, что Харакс снова сбежал к своей черной гетере, наплевав и на отцовское здоровье, и на наследство, и на презрительные насмешки друзей, которые нет-нет да и начинали снова выпытывать у Харакса, чем же все-таки отличаются черные гетеры от белых.

Выходит. Харакс по-настоящему полюбил свою Родопиду, раз бросил все, что было ему дорого, и снова помчался в портовый город, зная, что второй раз примирение с отцом и семьей едва ли будет возможным.

Но все равно он пошел на это!

Сапфо вспомнила бледное, решительное и какое-то заостренное, словно вынутый из ножен кинжал, лицо Харакса, каким оно всегда бывало в раннем детстве, когда брат собирался сделать что-нибудь такое, что может вызвать неодобрение родителей или старшей сестры.