Ольга Клюкина - Сапфо, или Песни Розового берега

— Алкей, я сейчас умру от жары! Разреши мне выйти! — взмолился Фаон.

— …На самом деле мы лучше знаем, как нам следует поступить, разве не так? Хотя внешне мы можем сколько угодно подыгрывать женщинам, и даже порой делать вид, что разделяем их взгляды, — как ни в чем не бывало продолжил Алкей.

— В таком случае я всегда вспоминаю про Омфалу, — сонно проговорил Эпифокл, совсем уже разомлевший и клевавший носом, но все же не забывший про полученное задание.

— Нет, я больше точно не могу! — вскричал Фаон, которому совершенно осточертели ученые разговоры — в его голове они смешались с невыносимо горячим паром и, казалось, совершенно замутили рассудок.

Но все же юноше показалось слишком нахальным высказывать свое отношение к столь прославленным мужам, какими считались Эпифокл и Алкей, и Фаон со вздохом проговорил:

— Я больше не могу сидеть в такой жаре. Ну какая, какая такая еще Омфала?

— Речь идет, драгоценный мой, о знаменитой царице Лидии, которой однажды был продан в рабство сам Геракл, — как ни в чем не бывало, словно опять не услышав жалоб Фаона, пояснил Алкей. — И что же ты думаешь? Омфала заставила могучего героя заниматься женской работой, а сама нарядилась в львиную шкуру Геракла и только пальцем указывала ему, что нужно сделать. Я хочу сказать, что, если женщинам дать волю и право распоряжаться судьбой мужчины, они любого запросто превратят в тряпку. Нужно самому иметь голову на плечах и не попадать в невидимое рабство к таким «омфалам», как это сделал твой дед в Афинах.

Но все же, несмотря на внешнее спокойствие, Алкей начал потихоньку раздражаться.

Он подумал про себя: «Великие боги, неужели мальчишка настолько тупой и упрямый, чтобы не понимать, что ему здесь все желают только добра!»

Такое ощущение, что Фаон сейчас вовсе не понимал, чего от него хотят.

— Ты ведь можешь, Фаон, приехать ко мне сначала на время, — открытым текстом сказал тогда Алкей. — Просто пожить, оглядеться. И вовсе не обязательно сразу сообщать об этом Сапфо или своей Филистине. Скажи им, что отправляешься в Афины, а мы с тобой тем временем прекрасно поживем и повеселимся у меня. Ведь уже через некоторое время, Фаон, женщины, и в особенности Филистина, да и сама Сапфо тоже, так о тебе соскучатся, что будут плакать слезами радости, когда узнают, что ты живешь так близко, и мы все вместе будем счастливы, каждый по-своему.

— Хм, хм, неплохой план, — очнулся Эпифокл, который уже вовсе было задремал, пригревшись на скамье. — Вполне продуманный и во всех отношениях приятный…

Алкей посмотрел на Фаона, но лицо юноши было каким-то совершенно бессмысленным и чуть ли вообще не безумным.

«Может быть, я напрасно так стараюсь? — молнией пронеслось в голове Алкея. — Вдруг он — больной? Безумец? Как бы не натворил он чего потом у меня в доме такого, что не расхлебаешься!»

Но Фаон прекрасно понимал, о чем толковал Алкей, но еще больше чувствовал, что если проведет в парилке хотя бы одну минуту, то просто лопнет от жары, как брошенный в жаровню рыбный пузырь.

— Я согласен, Алкей! — в отчаянии воскликнул Фаон. — Я поеду к тебе! Но только дайте мне воды! Воды!

— Эй, ты, придурок, владыка щелочи и грязных обмылков, открой скорее дверь! Что тут у тебя случилось с дверью! Открывай! — закричал Алкей гневным голосом банщику, который на всякий случай по его приказу все это время придерживал дверь в парилку спиной с обратной стороны. — Вы что там, заснули, что ли? Банщик, говорят тебе, открывай!

И Алкей три раза шибанул по двери голой пяткой, подавая условленный знак, что теперь ее можно отворять.

Дверь тут же отворилась, и быстрее сизых клубов дыма в щель метнулся красный как рак Фаон, что-то быстро и невнятно причитая на ходу.

Затем стало слышно, как в соседней комнате слуги принялись поливать Фаона прохладной водой, а тот только в исступлении приговаривал: «Еще! Еще! Ну же, еще!»

Алкей самодовольно улыбнулся, прислушиваясь к этим словам и представляя, что совсем скоро Фаон будет повторять их уже в другом месте, и совсем, совсем по другому поводу.

Но только теперь он пришел к выводу, что в таком деле, как любовные игры, никогда не следует слишком торопиться, иначе можно сильно себе же самому навредить.

Ведь прежде, чем Фаон по-настоящему распробует терпкий вкус чисто мужской любви, должно пройти некоторое время, дикого мальчишку нужно постепенно и незаметно к себе приручить, обласкать, приблизить.

Впрочем, сам процесс ухаживания Алкей ценил не меньше, чем непосредственные услады в постели, а если речь шла о просвещении деревенского, неиспорченного юноши, то это было особенно интересно и самобытно.

— Еще? — с улыбкой спросил Алкей Эпифокла, показывая на кубок недопитого вина. — Нет, пожалуй, все же хватит, дело сделано. Я тоже пойду.

И Алкей изящным жестом вылил вино в угол, принося прощальную жертву богам и заодно показывая, что больше пить не желает.

Алкей услышал, как тихо зашипела в углу на раскаленных углях медовуха, наполняя воздух цветочным ароматом, и потом что-то зашипело снова.

Он подумал, что Эпифокл тоже вылил следом на угли остатки вина, но, приглядевшись в клубах дыма, увидел, что старик сидел на скамейке, посапывая и шипя во сне беззубым ртом, свесив вниз, подобно сосульке, седую, мокрую бороду.

Алкей ни на шутку перепугался — как бы старик ненароком не отдал концы в бане, заснув в парилке — такие случаи были на Лесбосе достаточно распространены! — и затряс Эпифокла за руку,

— Да, да, все получилось, — очнулся Эпифокл и по-своему расценив жест Алкея — он принял его за рукопожатие в знак благодарности за удачно завершенное дело. — Теперь за тобой должок, Алкей, смотри не забудь про поэму.

Но Алкей, ничего не ответив, кликнул банщиков, чтобы те перетащили Эпифокла в более прохладное помещение и поскорее приступали к натираниям.

На улице начало смеркаться, и до праздника оставалось совсем немного времени, зато мужчины, в частности Алкей, подошли к нему совершенно чистенькими, по крайней мере очищенными от какой-либо неопределенности.

тихо, как ни в чем не бывало пропел про себя Алкей, выходя в превосходном настроении из бани, первые строки своего нового стихотворения.

Он сочинил их только сегодня в беседке, в честь Сапфо, чтобы немного оправдаться перед подругой за свои шалости.

Он задумал целый гимн в честь великой поэтессы, но начал по порядку, с самого первого момента их встречи во время приезда Алкея в загородный летний дом, когда он увидел в волосах Сапфо букетик фиалок.

Песня должна заканчиваться пылкими признаниями, которые Алкей еще придумать не успел, так как вскоре услышал о возвращении с охоты Фаона.

«Да, стыд мне мешает, — улыбнулся Алкей, отчетливо вспоминая обнаженную фигуру Фаона, особенно в тот момент, когда юноша порывисто вскакивал со скамьи, и потом — свой напряженный фалл. — Только не смею. Сапфо, нет, пока не смею».

И Алкей снова подумал, что его выдумка с припрятыванием Фаона совсем скоро и самой Сапфо, и другими женщинами будет восприниматься не иначе, как вполне простительная шутка, но зато принесет ему самому, а возможно, и мальчишке, столько сладкой радости и удовольствия!

Алкей только еще представил, как впервые, словно бы между делом, покажет Фаона своим друзьям, и перекличка каких-то двух вечерних неугомонных птиц в ветвях ему вдруг показалась цоканьем языков истинных ценителей красоты.

Незаметно наступил вечер, и пришла пора отправляться на поляну, которую рабы с раннего утра очищали от валежника, расставляли между деревьями деревянные и бронзовые фигуры богов, складывали большие костры и делали остальные необходимые приготовления к празднику.

Алкей задумал, чтобы во время вторых «фаоний», которые будут состязанием скорее танцевальным, чем песенным, все участники почувствовали себя абсолютно свободными и по-настоящему дали волю безудержному веселью и своим затаенным желаниям.

Что и говорить, но накануне полнолуния Алкей чувствовал внутри своего тела, подобно неясному гулу, нарастающее сексуальное возбуждение, а когда увидел возвращающуюся из леса хохочущую, перепачканную в глине Сапфо с подругами, он понял, что нечто подобное происходило не только с ним одним.

Даже Эпифокл, который в последний момент решил не принимать непосредственного участия в ночных, чересчур резвых играх, предоставив развлекаться молодым, и то почувствовал себя после бани заметно помолодевшим и завел с Дидамией неожиданный для нее разговор.

— Милая моя Чистая табличка, — проговорил вдруг Эпифокл, глядя на Дидамию умильными черными глазками. — Признаться, я уже не представляю, как теперь смогу без тебя обходиться, когда покину ваш гостеприимный дом. Ты ведь так умело записываешь все мои высказывания, а главное, так вовремя мне потом подсказываешь все, что я успеваю позабыть. Скажу откровенно, что в твоем обществе, царица, я делаюсь моложе на десять, нет, даже на двадцать лет!

— То, что ты сейчас говоришь, Эпифокл, — вовсе не новость, — спокойно ответила Дидамия. — Все мужчины любят, чтобы женщины записывали за ними каждое слово, готовили еду, расшивали узорами их туники и помнили о них каждую минуту, чтобы им самим можно было не слишком напрягаться.

— Да, но я же не просто мужчина, а ученый муж! — возразил Эпифокл. — И потом — как же иначе? Женщины ведь созданы богами для того, чтобы обслуживать мужчин, будь то работа по дому, помощь в каких-либо других делах. Так придуман этот мир, и тут, моя царица, ничего не попишешь.

— Да, ничего не попишешь, — с горечью подтвердила Дидамия. — Пока так думают и считают даже такие ученые люди, как ты, Эпифокл. Поэтому наша Сапфо и придумала этот остров, где мы, женщины, можем жить по своим законам.