В Лондоне не было женщины, которая могла бы сравниться с ней, и он оказался не единственным мужчиной на балу, кто это заметил. В доме леди Эверт собрался почти весь лондонский свет. Этот бал стал одним из самых значительных событий начала сезона. Люди жаждали показать себя и посмотреть на других, они соскучились по бурной светской жизни после долгой зимы и пасхальных каникул. Все внимание было приковано к Алине. Глядя, как другие мужчины не сводят с нее глаз, танцуют с ней, обнимая за талию, или касаются ее руки, Чэннинг испытывал незнакомое ему ранее чувство собственника, попросту говоря, он ревновал.

И не важно, что она умела держать себя с достоинством, Чэннинг хотел чтобы только ему она дарила свою улыбку и для него смеялась. Он желал быть единственным, кто в конце этого вечера сорвет с ее плеч это прелестное платье. При мысли об этом Чэннинг почувствовал, как начинает нарастать его возбуждение. Алина задумалась и не услышала, как он вошел. Нет ничего проще, чем подойти к ней сзади, наклонить ее вперед и стремительно войти в нее. Все произошло бы бурно и быстро и почти не повредило бы их нарядам. Все можно было бы моментально привести в порядок.

– Даже не думай, – нарушил тишину темной комнаты тихий и страстный голос Алины.

Вот черт. Она заметила его.

– Не думать о чем? – не сдержался и спросил Чэннинг. Конечно, она права. Сейчас он не за этим сюда пришел.

– О том, чтобы воспользоваться этой полкой не только для наполнения бокалов. – Но в ее голосе не было и тени недовольства.

Раздался негромкий звон, когда она вытащила пробку из графина, а затем звук льющейся в бокалы жидкости. Алина обернулась к нему и предложила ему бокал.

– Ты уверен, что здесь нас никто не потревожит?

– Никто не читает на балу. – Чэннинг расхохотался. – А Эверты вообще не читают. Думаю, нас не потревожили бы здесь и при свете дня. Мы могли бы поселиться здесь, Эверты этого не заметят.

Алина устроилась на маленьком, уютном диванчике, разложив вокруг пышные юбки.

– Ты обдумал свои ответы? – Сегодня она вела себя спокойно, полностью перекладывая бремя разговора на его плечи.

Чэннинг уселся в кресло рядом с диваном. Царивший в комнате полумрак и бренди действовали успокаивающе. Он сделал решительный шаг, приоткрыв перед ней свою душу, но не до конца.

– Когда я спросил себя, зачем помогаю тебе с Сеймуром, понял, что испытываю к тебе настоящие чувства. Если мое внимание тебе неприятно, я сразу же оставлю тебя в покое. Я поручу всю заботу о тебе команде своих юристов, но наше дальнейшее общение прекратится. – Его признание прозвучало сухо и формально, а ведь ему так хотелось произнести другие слова: «Я бы мог снова влюбиться в тебя. Нет, я уже влюбился в тебя. С тобой я испытываю то, что не испытывал ни с одной женщиной, но я должен знать, не разобьешь ли ты вновь мое сердце?»

Он ждал, когда она обдумает его аккуратно подобранные слова, а затем даст свой столь же тщательно продуманный ответ. Эти мгновения тянулись томительно долго, а он не сводил с нее глаз, любуясь отблесками свечей, вспыхивающими в белом золоте ее волос, и ее изящными пальцами, перебиравшими жемчужное колье на шее.

– Ты не смог продумать все до конца, Чэннинг. Ты думаешь только о том, что влюблен в меня, – мягко начала она. – Но стоит тебе взглянуть на вещи с практической точки зрения, и все изменится. – Она имела в виду скандал, который повсюду сопутствовал ей в жизни.

Ему было наплевать на это. Когда-то он сумел противостоять глупым слухам, справится и сейчас.

– Когда-нибудь ты устанешь постоянно бороться за меня. Хотя я ценю твои чувства. – Она угадала его мысли. – Я не заслуживаю такого рыцаря, Чэннинг. У меня ужасная репутация. И я не смогу ответить на твои чувства. – А затем ее слова сделались жестокими. – Ты уверен в том, что говоришь? Из-за меня ты лишишься своего агентства, своего образа жизни. Я не выйду замуж еще за одного человека, который так легко относится к клятвам.

Ее объяснения были вполне безобидны, но вплоть до этого момента. Ее последние слова стали для него хуже пощечины. Во-первых, она сравнила его с графом, а во-вторых, припомнила ему их ссору на Рождество, когда она заявила, что агентство для него – возможность вести распущенный образ жизни. Чэннинг распрямил спину. Он знал, что об этом непременно пойдет речь. Это был как раз один из тех неприятных вопросов, которые им необходимо обсудить.

– Мои слова были ошибкой, я произнес их в пылу ссоры, – ответил Чэннинг.

Алина отставила в сторону свой бокал.

– Мне не хотелось бы стать твоей очередной ошибкой. Ведь на кону будут не только твои чувства. Я не хочу проснуться однажды утром и узнать, что ты ошибся в своих чувствах.

– Я не ошибался в своих чувствах, – поправил ее Чэннинг. – В то время я не представлял, что тебе может быть неприятно мое внимание к другим женщинам. Если бы я тогда понял, чего ты хочешь, то повел бы себя совершенно иначе. – Боже, они вели какой-то напыщенный разговор, каждый по-своему стараясь защитить себя от новой боли. И Чэннинг находил в этом утешение. По крайней мере, не только он уязвимая сторона в этом вопросе.

– Тебе следовало попросить меня. – Алина отпила большой глоток бренди.

– Я просил, – огрызнулся Чэннинг. – Я попросил тебя уехать со мной. – Он вскочил и принялся мерить шагами комнату. Между ними назревала буря, стремительная и яростная. Сейчас стоило вспомнить об осторожности, но, похоже, благоразумие окончательно покинуло его.

И не только его. Алина тоже вскочила, в ее глазах полыхала ярость.

– Ты просил меня сделать выбор между двоебрачием и изменой, предлагая уехать с тобой. Чудесные варианты будущей жизни, не так ли?

Этого он не мог вынести. Он не позволит ей превратить его искреннее предложение в нечто грязное.

– Не смей читать мне морали, когда сама предпочла выбрать деньги и достаток. Я помню, как ты вся в шелках и бриллиантах надменно смотрела сквозь меня. – Старый гнев и былая обида прорвались наружу.

– Негодяй! – Алина швырнула свой бокал в камин. Он с громким звоном разлетелся вдребезги, нарушив тишину библиотеки. – Так вот как ты обо мне думал? Думал, что я выбрала деньги? – Она направилась к шкафчику с графинами, сметая все на своем пути. В руке у нее оказалась ваза.

– Алина! – Чэннинг бросился к ней, и на мгновение замер около дивана. Ее слова стали постепенно доходить до него, но ему требовались подтверждения догадки.

Она швырнула вазу. Чэннинг нагнулся, ваза пролетела мимо и раскололась о стол. Он попытался успокоить ее:

– Алина, перестань!

Но она разошлась не на шутку. Она подхватила бокал и швырнула в него, затем схватила следующий. Чэннинг подхватил изящный стул эпохи Людовика XV, чтобы использовать его как щит и стал считать. Здесь было всего шесть бокалов. Она не могла вечно бросать их в него.

Шестой бокал разбился о стул, и он отшвырнул его в сторону. Он приблизился к ней, и в этот момент Алина схватила графин.

– Я запущу им в тебя, клянусь!

– Я знаю. – Тогда у нее закончились бы снаряды, но Чэннингу вовсе не хотелось источать запах бренди остаток вечера, кроме того, он понимал, какой вред может причинить ему тяжелый хрустальный графин. Будет больно. Чэннинг поднял руки, предлагая ей заключить перемирие. – Алина, прошу тебя, поставь графин, и давай поговорим. – Он старался говорить спокойно. Разъяренные женщины были главной опасностью в его работе. Ему приходилось оказываться в подобных ситуациях.

– Ты решил, что я выбрала его! – выкрикнула она. – И потому ты не только негодяй, но еще и глупец.

Чэннинг подошел ближе. Алина не стала медлить. Только тяжелый, наполненный бренди графин мог остановить его. И тогда он быстро метнулся к ней, прижав ее к шкафчику, и схватил ее руку, сжимавшую горлышко графина.

– Нет! – вскричала Алина, но у нее не хватило сил, чтобы справиться с ним.

Он почувствовал, как ослабела ее хватка, и графин оказался в его руке. Чэннинг увидел, как у нее на глаза навернулись слезы. Его голос был тихим и спокойным, когда он попросил ее:

– Расскажи мне о том дне в парке.

Он отступил назад, давая ей свободу, но не сводил с нее пристальных глаз. Она начала свой рассказ, роняя скупые слова, а он жадно впитывал их, складывая для себя в правдивую историю.

– Муж все знал. Он знал, что я общалась с англичанином, который приезжал в Фонтенбло. Кто-то донес ему. Он не знал, что это ты, но догадался, что мои чувства серьезны, и, как всегда, испугался, что я ускользну от него, если представится возможность.

Чэннинг подвел ее к дивану. От ее слов ему стало нехорошо. Все эти годы он думал о ней плохо, считая, что она обманывала его.

– И что дальше? – спросил он.

– Он привез мне подарки из Италии, шелковые платья, драгоценности. Он заставлял меня все это носить, чтобы всем показать, что я принадлежу только ему.

– Но ведь это не все, – настаивал Чэннинг.

Она что-то скрывала. Человек, который запер жену в комнате, отнял у нее одежду и поставил клеймо на ее теле, не ограничился бы одной лишь демонстрацией красивой одежды и драгоценностей.

– Он хотел всем показать, что я принадлежу только ему, что только он имеет на меня все права. – Алина закрыла глаза. – Прошу тебя, не заставляй меня рассказывать тебе все остальное.

Чэннинг схватил ее за руку. Его обуревали сожаление, гнев и множество других, совершенно разных чувств. Его голос прозвучал тихо и настойчиво: – Ты страдала из-за меня? – Господи, он надеялся, что нет. Но тут же вспомнил о клейме на ее коже и понял, что эта надежда напрасна.

– Понимаешь, он нашел письма. Письма Вольтера, – сказала Алина.

Эта история была ужасной. Граф ворвался в ее комнату, заставил ее раздеться и приказал своим слугам обыскивать комнату в поисках вещей, которые он ей не дарил. Он отнял у нее одежду, забрал книги, в том числе и Вольтера, и сжег на полу комнаты у нее на глазах. Она дрожала от унижения под взглядами его слуг. Вскоре врач сообщил графу, что она не изменяла ему. Измены и не могло быть. В то время он вел себя как рыцарь и следовал заветам своего отца. Но его отец не знал графа.