Мне казалось, что мою грудь сжимают в тисках. Боже, Портер действительно пережил ад. Я всё ещё помнила тот день в кабинете врача, когда Лукасу поставили диагноз. Это был самый болезненный момент в моей жизни — во всяком случае, в тот момент.

Я вцепилась в его плечи, как будто могла передать своё сочувствие только через тепло тела.

— Мне очень жаль. Я не знала. Я…

Используя мои руки, Портер отодвинул меня от себя, чтобы видеть моё лицо.

— Милая. Он в порядке. Мой мальчик — боец. Он справится с этим.

— Но что, если… — начала я, но это всё, что я смогла сказать.

— Нет. Даже не думай об этом. Я провожу много времени в темноте, но здоровью Трэвиса нет там места. С ним всё будет хорошо. Он получит эту пересадку и доживёт до старости. Это единственный вариант. Поэтому это будет единственный результат. Ты меня поняла?

Как и в случае с Лукасом, я знала слишком много, чтобы поверить в это. Но если бы Портер захотел притвориться, я бы не стала разрушать это для него.

Я молча кивнул.

— Ты прав. С ним всё будет хорошо.

— Хорошо. А теперь нам есть о чеём поговорить, — сказал Портер, заправляя волосы мне за ухо.

— О чём? — прошептала я.

Он провёл большими пальцами под моими глазами.

— Ты плачешь.

Я шмыгнула носом.

— Чёрт. Прости. Это твой нервный срыв, а не мой.

Он усмехнулся и повторил:

— Мой нервный срыв?

Я махнул рукой в сторону.

— Мы у моста. Ты идёшь купаться в грязной воде. Ты думаешь, что был грязным в течение трёх лет.

Он хмыкнул и прижался губами к моему лбу.

— Я могу приостановить свой нервный срыв. Это был ужасный день, и ты совсем не плакала, а потом ты узнала, что моему ребёнку нужно новое сердце и разрыдалась. Хочешь о чём-нибудь поговорить? — он помолчал. — Кроме очевидного.

Я отвела взгляд в сторону как раз вовремя, чтобы увидеть, как мимо нас пронеслась ещё одна машина.

— Кроме очевидного? Нет.

— Хорошо, — прошептал Портер. — Мы всё ещё притворяемся?

Я перевела на него взгляд, когда глаза снова наполнились слезами. Дерьмо.

— Я… эм…

Он поцеловал меня в нос и не дал закончить.

— Тогда ладно. Давай вернёмся к моему нервному срыву.

Я с трудом сглотнула.

— Подожди. У тебя ведь на самом деле нет нервного срыва, не так ли?

Его плечи задрожали, когда он усмехнулся.

— Нет.

— Окей. Тогда да, давайте вернёмся к этому.

Наклонившись вперёд, он прошептал.

— Я готов отпустить. Эта вина пожирала меня слишком долго. Я сделал всё, что мог в тот день, Шарлотта. Было ли это идеально? Блять, нет. Но я не могу это изменить. Старый Портер Риз где-то на дне этой реки. Я готов вернуть его.

Движение на земле привлекло моё внимание к его ногам. Он вылезал из своих ботинок.

— Я не уверена, что тебе обязательно плавать в… Портер! — закричала я, когда он вдруг бросился бежать вниз по каменистой насыпи.

Он не нырнул, но и не замедлил шаг, когда вошёл в мутную воду. А потом, внезапно, он исчез под водой.

— Чёрт, — пробормотала я, снимая туфли на случай, если мне придётся спешить на спасательную операцию, всё время осматривая местность в поисках аллигаторов.

Не прошло и секунды, как голова Портера снова появилась, а голос эхом отозвался:

— Чёрт возьми, холодно! — но он улыбался. Огромной и совершенно не похожей ни на что, что я видела у него раньше, и это было странно, потому что, когда мы были вместе, Портер много улыбался — мы оба улыбались.

Но эта улыбка, она была прекрасна. На самом деле было больно смотреть, потому что это было так чертовски искренне, что это заставило меня ревновать. У меня не было неприятной реки, чтобы нырнуть в неё, чтобы символически вернуть свою жизнь.

Всё, что у меня было — это пропавший сын.…

— О, Боже, — выдохнула я. Мой рот наполнился слюной, а желудок скрутило.

Мои колени дрожали, и я буквально не могла заставить свои лёгкие наполниться воздухом.

Я была совершенно сухой и тонула на берегу реки.

Это был несколько уникальный опыт, пока я наблюдала за ним, взбирающимся на эту набережную, его джинсы оставляли за собой мокрый след на сухих камнях и грязи, его рубашки облепляла его сильные руки и грудь. Его улыбка не дрогнула, пока он не остановился передо мной.

Протянув руку, он сказал.

— Привет. Я Портер Риз.

И вот тогда я упала, сдавленный крик вырвался из моего рта:

— Он мёртв.

Глава двадцать пятая

Портер

Звук её крика пронзил меня насквозь, убивая, пока мой разум пытался осмыслить произнесённые слова. Я нырнул вперёд, поймав Шарлотту прежде, чем её колени коснулись земли.

— Он мёртв. Мой ребёнок умер, — всхлипнула она, реальность резала её с каждым слогом.

Вода лилась с моей промокшей одежды, когда я крепко прижал женщину к груди, желая сделать что-то большее.

Очевидно, Шарлотта перестала притворяться.

— Я знаю, — прошептал я, прижимаясь губами к её виску.

— Это должно было быть проще, — воскликнула она, положив руку мне на плечо. — Именно этого я и хотела. Это не должно быть так больно.

— Я знаю, милая.

Я снова поцеловал её, не глядя поверх её головы, когда мимо проносились машины. Мир по-прежнему двигался, даже когда я отчаянно пытался остановить его для неё.

Тело Шарлотты сотрясалось от рыданий.

— Прошло десять лет, Портер. Это не должно быть так больно. Я должна быть освобождена. Я должна быть благодарна, что он не страдал все эти годы. Я должна…

И тогда я нарушил все правила, которые мы когда-либо создали.

Правила ей не помогали.

Они мне не помогали.

Они нам не помогали.

Темнота по-прежнему была самым одиноким местом на Земле, независимо от того, сколько людей было вокруг вас. Шарлотта и я обманывали себя. Мы не разделяли темноту.

Вместе, мы жили в ослепительном свете дня. Это было уродливое, пустынное место, где с хорошими людьми случались ужасные вещи.

Но там росла любовь.

Я понял это в тот самый момент, когда впервые увидел Шарлотту Миллс.

И не было ничего в мире, чего бы я не сделал, чтобы удержать это.

Даже если это означало столкнуться с зазубренным лезвием реальности.

Я развёл руки и схватил её за плечи, легонько встряхнув, чтобы быть уверенным, что привлек её внимание.

— Перестань говорить, что ты должна чувствовать. Здесь не существует правильного способа чувствовать, когда ты узнаешь, что твой ребёнок умер. Мне всё равно, прошло ли это десять секунд или десять лет. Тебе позволено чувствовать. Тебе позволено причинять боль. Чёрт возьми, Шарлотта, может быть, это и есть ключ. Притворство ничего не изменит. Истина всегда будет ждать тебя. Ты должна позволить этому случиться, милая. Впусти эту боль. Пусть свет горит. Пусть он поставит тебя на колени. Пусть лавина настигнет тебя. Пусть он ломает каждую косточку в твоём теле, пока ты не решишь, что ничего не осталось, — я сделал паузу и понизил голос, — а потом отпусти это.

— Он был моим сыном. Я не могу его отпустить.

— Нет. Ты абсолютно права. Но с этого дня ты можешь отпустить чувство вины. Слушай, я не могу стоять здесь и говорить, что тебе не в чем себя винить, так же как я не могу смотреть в зеркало и говорить себе то же самое. Но я могу сказать тебе, что ты должна отпустить это дерьмо. Это убивает тебя, Шарлотта. Это будет самая болезненная вещь, которую ты когда-либо испытывала. Но ты сможешь отпустить его. И ты должна это сделать. Потому что это единственный способ двигаться дальше.

— Я не хочу двигаться дальше! — закричала она, всё её тело напряглось.

Я сделал свой голос мягким и наклонил голову, чтобы прислониться своим лбом к её.

— Да, это так. Я вижу это в твоих глазах каждый раз, когда ты смотришь на меня. Каждый раз, когда ты смеёшься над моими глупыми шутками. Каждый раз, когда ты задаёшь мне этот один единственный вопрос о моих детях. Но только потому, что у меня тоже есть хреновое прошлое, это не значит, что я твой билет из ада. Ты должна найти это внутри себя.

Она невесело рассмеялась и отошла от меня, слёзы текли по её лицу.

— Из этого ада нет выхода, Портер. И если ты думаешь, что это маленькое погружение в реку было чем-то большим, чем ты притворяешься, что нашёл своё, тогда тебе хуже, чем мне.

Я тяжело вздохнул и возненавидел себя ещё до того, как произнёс эти слова. Но она собиралась снова спрятаться, и на этот раз я боялся, что она не вернётся.

— Он мёртв, Шарлотта.

Она побледнела, глядя на меня дикими глазами.

— Я знаю, что ты его любишь. И я знаю, что нет ничего, от чего бы ты не отказалась, чтобы вернуть его. Но ты больше ничего не можешь сделать. Он всегда будет твоим сыном. Через десять миллионов лет это всё ещё будет правдой. Но противоположность любви не ненависть, как я всегда думал. Это агония, милая. И ты живёшь с этим слишком долго. Отпусти. Это.

Она снова моргнула, а потом всё её лицо исказилось.

— Он мой сын.

— И он любил тебя. Ты думаешь… — я не стал продолжать, потому что её тело превратилось в камень.

— Что? — выдохнула она.

Мои брови сошлись вместе.

— Что, что?

— Он был младенцем, Портер. Он не любил меня. Он нуждался во мне. И я подвела его.

Моя грудь сжалась. Чёрт возьми. Она не знала, что сын любил её. Я никогда не забуду тот день, когда Трэвис впервые сказал мне, что любит меня. Конечно, я уже безумно любил его. Ему было пять лет, и мы с Кэтрин были женаты чуть больше года, но осознание того, что он любит меня, зажгло во мне нечто такое, о существовании чего я и не подозревал. Дети делали это с тобой. Они тебя целым даже когда ничего не происходило.

Начиная с того момента, Трэвис всегда был моим сыном. Может, и не по крови, но всё равно он был моим. Любовь связала нас вместе. В тот же вечер я спросил Кэтрин, разрешит ли она мне официально усыновить его, и никогда не оглядывался назад.